Что, если этот третий сейчас сидит на броне одной из тех машин, которые с ревом несутся по шоссе? Нет, такого не может быть. Бумажный тюльпан не ездит на «броне» вместе со всеми. Он особенный, оберегаемый. Он ездит в дорогих иномарках или в крайнем случае на собственном байке, с блестящим, никелированным обвесом.
Все эти словечки — «байк», «обвес» и ещё многие другие — Петруша узнал от Вички. Из книжек таких не вычитать. Пушкин, Лермонтов, Гоголь — до войны он и его сестры читали старые книжки в потрепанных, картонных переплетах с истлевшими корешками и истершимися заглавиями. Других книг в их доме не водилось, а читать Вичкины глянцевые журналы было невмоготу. На каждой странице — лик Сатаны. Противно смотреть, но не страшно. Ему ли бояться? Петруша улыбнулся. Теперь он забыл и буквы, и числа. Вряд ли сейчас он сможет прочесть хоть пару строк. Но когда времена переменятся, он всё вспомнит.
Он слышал, как над головой сыплется гравий. Тот, кто спешил к нему, пожалуй, вовсе не смотрел под ноги. Так, наобум катился вниз с насыпи, рискуя свалиться в ручей. Вот он достиг зарослей, вот острые сучья ивняка принялись хватать его за одежду. Наверное, придорожные кусты хотят защитить Петрушу. Напрасные старания. Тот, кто спешит к нему, не имеет злого умысла. Это он, третий — Бумажный Тюльпан, сердечная заноза его сестры Виктории. Значит, всё-таки приехал на «броне».
Вот он уже стоит перед Петрушей, смотрит пристально на щенка, расспрашивает, волнуется. Как странно! Петруша полагал иначе: бумажным цветам неведомы тревоги, потому что они обо всём знают наперед.
— Нет, я не голоден. У меня есть три конфеты и кусок хлеба.
Тревога и жалось сделали его лицо ещё красивей. Если б Вика видела его сейчас — совсем пропала бы.
— Меня зовут Петром Половинкой. А тебя?
Он назвал своё имя, зачем-то схватил Петрушу за руку, нашел пульс. Вообразил, будто Петруша болен. Забавно. Он протянул Петруше плитку шоколада, полупустую бутылку ядовитой воды и деньги. Бабушка говорила, и Виктория всегда подтверждала её слова, что отказом от угощения можно обидеть человека. Петруша откусил шоколад, отпил из бутылки. Шоколад оказался горьким, а яд — сладким. Это правильно. Так и должно быть. Полезное — горько. Ядовитое — сладко.
— У меня больше ничего нет. — Бумажный Тюльпан развел руками. — Ты хочешь поехать с нами, Петр Половинка?
— Нет…
— Как же останешься здесь один… — Он немного помедлил и продолжил шепотом: — Среди минных полей?
— Лежачих мин я не боюсь. Страшнее мина, падающая с неба. Но такие я слышу и прячусь.
— Тебе нельзя здесь оставаться, — настаивал Бумажный Тюльпан. — Ты — ребенок. Дети должны ходить в школу.
— Я в школе. Я учу свой урок. Так же, как и ты.
Кто-то окликнул Тюльпана сверху, с дорожного полотна. Петруша прислушался. Кричал известный ему, очень красивый и опасный человек. Он, как и многие в этом мире, по-доброму служит злому и зовется Киборг.
Надо бежать. Петруша поставил Джека на землю. Тот, недолго думая, кинулся к ручью. Бумажный Тюльпан засмотрелся на щенка. Петруша шмыгнул в заросли, пополз. Светопредставление! Мины, повсюду мины! Черноокий дьявол на славу постарался, устроил так, чтобы никто не смог безнаказанно сойти с дорожного полотна, с накатанной дороги в преисподнюю, которую сам же и проложил.
Бумажный Тюльпан сначала попытался поймать щенка, потом кинулся следом за Петрушей. Но Киборг остановил его грубым окриком. Даже пару раз шмальнул в небо. Петруше пришлось зажать уши руками.
— Мины! Мины! — кричал Киборг, и на этот раз Бумажный Тюльпан послушал его. Хотя вообще-то он очень своевольный и самостоятельный человек…
— Настя? — Стас сдернул с носа очки, сразу утратив большую часть мужественности. Проваленное переносье, близко посаженные, темные глаза смотрят в стену с обычным для него, отсутствующим выражением — такое лицо не сразу и запомнишь. Зато нутряная дрожь, желание безусловного повиновения — знакомые и болезненные чувства — возникали сразу, стоило лишь Вике услышать его зов из коробки рации.
— Я занят… У меня есть время говорить с женой, но сейчас… Слушаю! — бормотал Стас.
Несколько минут он сосредоточенно смотрел в стену, но лицо его оставалось так же мертво, а тело прямо и неподвижно, словно проглотил кол.
— Не могу долго говорить. Да, помню… Да, знаю… Да, люблю…
Матадор нажал на отбой. Травень заметил, как Вика дернулась при последних его словах. Ревнует?.. Но ведь он, судя по всему, и не скрывал от неё, что женат. Далеко ли у них зашло?.. Глупый вопрос! Зашло не дальше, чем обычно заходит в таких случаях. Секс. Его ничто не отменит, даже война.
— Стас!..
— Я занят! — Матадор осекся, мгновенно сообразив, что говорит уже не с женой. Быстренько спрятал раздражение за зеркальными стеклами. Видно, Вика сильно нужна ему. Дорожит. Но, использовав, без сожаления выкинет или закопает, как выкидывал и закапывал многих до неё.
— Стас, это Александр Витальевич Травень, друг моего отца. Он из Москвы.
— Из Москвы?
— Я местный. Учился тут в школе…
— Папа написал ему, и вот дядя Саша приехал, — перебила Травня Вика.
Сашка долго рассматривал своё отражение в зеркальных стеклах, прежде чем спросил:
— Ты где сам-то воевал?
Травень старался улыбнуться как можно шире. Алена говорила ему не раз, будто улыбающийся, он напоминает Фантомаса. Алена!.. Ёкает сердечко, подпрыгивает. Разве позволить себе одно лишь воспоминание, самое последнее: каким же он оказался молодцом, как сумел закаменеть лицом, когда она явилась перед самым его отъездом. Выходит, приманил её «Силицианой», но она слышала лишь звуки трубы, но не услышала оркестра, бушевавшего в его душе. А Матадор тем временем пиликал фальшивой скрипицей, толковал несусветное о долге перед жителями Пустополья, тоскующими под каким-то там игом, о необходимости огнем и мечом искоренять.
— ПОМЗ два эм… — прервал его Травень.
— Что?
— Не пойму, о каких мечах ты толкуешь, командир? Я видел мины, запрещенные к использованию всеми международными конвенциями. Этим здесь воюют. Вопрос: кто и с кем? А мечом… Что же! Если понадобится, можно и мечом.
Его отражение в зеркальных стеклах накренилось — Матадор склонил голову.
— Вы нам подходите. Обратитесь на склад. Там сейчас Ромка Нестеров рулит. Он выдаст всё необходимое. Вниз по лестнице, в подвал. Третья дверь налево. Не заблудитесь — на двери табличка: материальный склад.
Сашка повернулся к выходу.
— И ещё…
Травень обернулся. Знакомая образина. Вполне удовлетворительный оскал. Ах, Аленка!
— …у нас железная дисциплина. Утренняя поверка, вечерняя поверка…
— В плену бывать доводилось. — Сашка снова улыбнулся: Алена. — В заключении — нет.
Он вышел в коридор. Дверь прикрыл плотно и бесшумно. Коридор горного училища оказался пуст. Несколько раз топнуть ногами. Сначала громко, потом — потише. За дверью сбивчивый говор, воркотня — что это, шепотки любви или…
— …теперь можешь обнять меня…
— …Стас…
— …духи идут тебе…
— …я снова видела этого человека…
— …не волнуйся. Ты же знаешь, я всё сделаю для тебя и твоей семьи. Но этот человек… Будь осторожна с ним.
— Он друг отца. Много помогал нам…
— …он может оказаться предателем… ну что ты, куколка моя… не сейчас… пойми, служба.
— …но я хочу…
— Погоди!.. — что-то с громким стуком грянулось на пол. — Ты уверена в этом человеке?
— В ком?
— В друге твоего отца?
— У него ордена. Причем такие, которых запросто не дают…
— Тут другая война. Ты же знаешь, детка. Ну, всё. Довольно. Нет, погоди! Что с тобой? Мне не нравится твое личико.
Сашку раздирало любопытство. Мучительно хотелось распахнуть дверь пинком ноги, запрыгнуть в помещение «Штаба», ещё разок узреть собственную фантомасью улыбку в зеркальных стеклах, напугать сатану. Но вот незадача — дверь открывается наружу и очень, очень надо посмотреть на арсенал банды Матадора.
Э, нет! Теперь ему полагается жить по местным правилам, а это значит «банду Матадора» надо именовать — «бригадой Пастухов». Чтобы уяснить масштабы проблем, надо увидеть арсенал или, как его называет местный предводитель, «материальный склад». За дверью затрещала рация. Оглушительный бас захрипел:
— Индеец вызывает Матадора.
— Матадор слушает, — был ответ.
— У нас заканчиваются патроны двенадцать и семь. Осталась последняя коробка…
Ого! Да здесь палят из крупного калибра! Травень двинулся по коридору влево. Именно там, помнится, располагался выход на лестничную площадку.
Горное ПТУ — трехэтажное, кирпичное здание постройки шестидесятых годов прошлого века. Травню и раньше доводилось бывать здесь. Когда-то, в прошлой жизни, когда он сам был мал, кроны каштанов едва закрывали окна первого этажа. В те времена его матушка работала тут бухгалтером, а отец ежегодно являлся на сходку выпускников в День шахтера. С тех времен Сашка запомнил: в подвальных помещениях бывшего ПТУ располагались учебные лаборатории. Как-то выглядит это всё сейчас, когда окна третьего этажа все побиты?
На втором, там, где расположился чужак-Матадор со своим «штабом», пахло придорожным сортиром и керосиновой смазкой. По давно немытому линолеуму, испещренному следами бурной жизни, можно читать, как по вчерашнему снегу.
Травень присмотрелся. Тут нашлось всё: и затоптанные следы плевков, и пятна крови, и следы ружейной смазки, и свежие порезы. Под стенами, вдоль плинтусов, была насыпана всякая дрянь. Травень приостановился, оценил количество и калибр стреляных гильз. Потом уделил внимание оконным переплетам. Стекла в окнах рекреации второго этажа недавно заменили. Чья-то безалаберная рука крайне неаккуратно прибила штапик. Под окнами скрипело раздавленное в мелкий песок стекло.
— На что смотришь, дядя Сашко? — услышал он голос Вики.
— Осматриваю следы уличных боев, — отозвался Травень.
— Та не! В Пустополье боев не бывае! Гуляють иноди прокляти Пастухи, але б их швидко заганяемо тому, за пивденну околицю.