Почему так говорит? Травень обернулся. Глаза Вики, темно-карие и преглубокие, превратились в бездонные темные омуты, в грозовые облака, готовые вот-вот излиться бурной влагой. Обидел? Наверняка обидел. Зачем? Эх, такая девушка! Отважная, красивая, но… слишком уж молоденькая. Пожалуй, на пару лет младше его Маши. Нельзя к ней прикасаться. Стасу можно, а ему нельзя. Травень сплюнул досаду под ноги.
— Ти чого, дядя Саша? Пошкодував мене?
— Та ни! Я за Матадора твоего волнуюсь.
— Почему?
— Странный он. Я думаю, может, гей, а?
Эх, как она вспыхнула, как возмутилась! Видать, всё ещё уважает. Может, и есть за что уважать-то?..
— Дядя Саша, ты не смеешь оскорблять Стаса… — Она схватила его за запястье. Ладонь её была твердой и горячей. Сердце Травня подскочило к горлу и затрепыхалось.
— Послушай, мне сейчас не до тебя. Надо познакомиться с этим, как его?..
— С Индейцем.
— Твой Стас назвал его Ромой.
— Стас не мой. А Индеец и есть Рома. По паспорту. Пойдем!
И она, отпустив его руку, быстро зашагала по коридору в сторону лестничной площадки. Когда Травень выскочил на лестницу, её у же и след простыл, только едва слышались частые шаги где-то далеко внизу. Наверное, ради Стаса обула она эти сапожки на каблуках. Ради него надушилась умопомрачительными духами.
Травень пошел на запах. Ну надо же! Такая юная, а запах зрелой женщины!
— Чудны дела твои, Господи! — бормотал Сашка, сбегая вниз по лестнице.
«…Я с благодарностью принимаю одиннадцатый тон Источника.
Я освобождаюсь от устаревших взглядов и мышления.
Я свободен и независим!
Я нахожусь в Сейчас, не привязанный ко времени и пространству…»
Прочитав текст, Сашка крякнул. Плакат наверняка был набран в «Ворде», а потом распечатан на цветном принтере с использованием функции увеличения. Высокий и широкий бородач уставился на Травня из-под козырька бейсболки. На вид парню не более двадцати пяти лет, но из-под растянутой майки уже выползло пивное пузцо, плечи рыхлые, грудь издает астматические хрипы, нос увешан пирсингом.
Сорокаваттная лампочка разгоняла темноту над старинным канцелярским столом. Облупившийся, дубовый шпон, темные круги и царапины свидетельствовали о длинном послужном списке предмета меблировки. Под столом у чувака был разложен настоящий арсенал уличного бойца: видавшая многие драки бита, нунчаки, шипастое ядро на ржавой цепи. За спиной бородача в полумрак простирались стеллажи, уставленные ящиками и коробками. Черные параллелепипеды раций плотной стайкой столпились на тумбочке у стены. На полу, возле тумбочки, стопками лежали синие пакеты с надписями «Сухой паек». В дальнем углу, под трубой парового отопления, были свалены пятнистые каски и грязные, сильно заношенные берцы. К самой трубе неведомо зачем хитрым узлом крепился стальной тросик малого сечения. Конец тросика прятался где-то за кучей старого барахла и постоянно дергался так, словно к нему привязали собаку. Там же, за грязной, попахивающей немытым мужиком грудой, посверкивало розовое плечико вичкиного пальтеца. Любопытно, зачем она ковыряется в куче солдатских отбросов? Неужели привередливый возлюбленный, командир, вождь, не смог обеспечить «свою куколку» всем необходимым?
Бородач бегло осмотрел экипировку Травня. Потом заговорил, растягивая звук «а» на московский манер:
— Вы от Матадора? Магу предлажить старую вэ девяноста четыре. Но к ней сейчас нет патронов.
— У меня есть оружие, — ответил Травень. — Ты мне дай бумажную карту. Есть она у тебя?
Из-за груды старого барахла послышался сдавленный стон. Кто-то окликнул Травня по имени. В ответ Вика пробурчала невнятное. Дитя Пустополья матерится или ему послышалось?
— Что там? — Травень ткнул пальцем в сторону дурно пахнущей груды.
— Да пленный. Казел адин от Пастухов. Папался абкуренный возле ларька.
— Сашко! Це я! Витек! — разобрал наконец Травень.
Груда барахла рассыпалась на стороны, и взору Травня открылась неприглядная картина сострадания пленному. Витька, конечно, связали немилосердно. Запястья и голые лодыжки обмотали стальным тросиком и прикрутили к шее. Стянули коротко, пленник не мог распрямить ни рук, ни ног. Вика сидела рядом с ним на полу. Пренебрегая шикарным нарядом, она утирала полой розового пальтеца грязную морду Витька.
— Н-да. Дела, — буркнул Травень. — Арсенал и застенок в одном флаконе, как говорится. Вы бы хоть перегородку поставили.
Брань вырвалась из глотки Травня судорожным плевком. Грязно, слишком громко и витиевато. Индеец хмыкнул. Вика обернулась, поморщилась и снова занялась стенающим Середенкой.
— Да чё парицца та? Там у Терапевта атдельная берлога. Там он арудует. Если что…
При упоминании о Терапевте стоны Середенки сделались громче.
— Сам с Москвы? — поинтересовался Травень.
— А та аткуда жа? Из Масквы. С Выхина. Знаешь?
— Мне калибра семь сорок пять отсыпь. Да ослабь ты ему петлю! Не видишь — человек страдает.
Индеец двинул тело в сторону стеллажей. Нечаянно или нарочно, но он чувствительно задел Середенку тяжелым башмаком. Витек всхлипнул.
— Чи не чипай мого родича! — рявкнула Вика.
— Да я нечаянна! Слышь ты, мужик! А рация? А пазывной тебе назначили?
— Давай коробку. Не трепись.
Вика приняла груз забот на себя. Она знала наверняка, где и что лежит на «материальном складе» команды Землекопов. Схватив коробку патронов, она бросила её на стол перед Травнем.
— Мне надо как-то уговорить Стаса, чтобы он отпустил Виктора. Иначе…
— Витька — барахло мужик. На фиг он ваабще сдался? — пробурчал из полумрака Индеец.
— Хотели обменять, — пояснила Вика. — На прошлой недели нашего парнишку загребли. Витька, конечно, родня Галке, но…
Индеец шуровал между стеллажами у неё за спиной. Травень чувствовал себя, как посетитель библиотеки, потерявший абонемент. Толку от этой истории не будет — надо валить до дома Лихоты, но ноги будто приросли к полу. Да и Вика смотрит на него с невнятной надеждой, словно на отца. Даже обидно как-то. Неужели он такой старый? Над правым ухом заворочалась пошловатая мыслишка о плоском животе и подтянутых ягодицах Стаса Рея. Кто их поймет, молоденьких девиц? Может быть, подобные, малозначительные обстоятельства сыграют решающую роль в выборе… Стоп! Кажется, он уже заигрался сам с собой в любовные игры!
— Я должен отлучиться по делу, — начал Травень. — Но я обязательно вернусь. Скоро.
Виктория Половинка отрешенно смотрела мимо него. Юная воительница с повадками многодетной матери уставилась в пространство левее его. Глаза её помертвели. Пальчики комкали шелковую ткань платка, тщетно пытаясь прикрыть им голову.
Травень обернулся. От порога «материального склада» на Сашку смотрел его московский знакомец, наемный служака Саввы Лихоты, назвавшийся Сильвестром.
— О! — сказал Сильвестр.
— Ишь ты! — воскликнул Травень.
Сильвестр проследовал к столу, чувствительно толкнул Сашку плечом. Внезапный удар отбросил Травня к стене. Перегородка, отделявшая «материальный склад» от соседнего помещения, содрогнулась и заметно подалась наружу. Витек Середенко взвыл. Лампочка под потолком замигала. Ветхий цоколь исторг стаю искр. Помещение «склада» заполнила темнота.
— Едреная мать! Долбаное русское электричество!.. Роман!
— Чего арешь та? — ответила темень голосом Индейца. — Как я буду принимать тавар? На ощупь?
— Едреная мать! — повторил Сильвестр.
Похоже, исправный служака начал терять самообладание. Послышалась возня, щелканье, неуклюжая брань, щелчки. Сашка двинулся вдоль стены в ту сторону, где предположительно могли находиться Середенко и Вика. Сашка был уверен в главном: пока Сильвестр крыл темноту неуклюжим матьком, девчонка успела убраться из зоны видимости. Индеец зажег фонарик.
— «Суть Первого Шага — бессилие. Мы бессильны перед… гм… — уроженец московского микрорайона Выхино запнулся, его рыхлые подбородки дрогнули. — …перед темнотой, и наша жизнь неуправляема — очевидно, нами. То, что мы, вероятно, бессильны перед чем-либо — это трещина в стене, сквозь которую проникает немного света. Поначалу всего один луч, но он дает нам проблеск Истины, которая находится прямо здесь и сейчас»[8].
— Роман! — рявкнул Сильвестр. — Я принес товар. Довольно читать галиматью. Ума ты себе не прибавишь!
— Не пыли, сатана! Давай тавар!
— Давай деньги!
— Денег нет! Вали наверх к Матадору. Там тебе будут деньги! А у меня они аткуда?
— Сударь, вы тупы той иррациональной тупостью, которая присуща только русским и учение Рам Цзы вам не поможет. — В голосе Сильвестра звучала неприкрытая издевка. — Для таких, как вы, жизненный успех не является стимулом к действию. Разумеется, я имею в виду жизненный успех во всех его форматах: деньги, слава, эксклюзивные навыки, позволяющие продать свой труд самым выгодным образом. Внимание женщин, наконец! Или мужчин — это кому как по вкусу.
— Я — выпускник Академии нумерологии и витаматематики. А ты кто такой? — отозвался из темноты Индеец. — Да я бы и не удивился, узнав, что ты просто пидар. Старай пидар! Пазорнай пидар!
— Сударь, я не знаю, зачем вы потащились из благополучной пока — я подчеркиваю это: пока! — Москвы на эту войну. Но подозреваю: вы не приспособлены ни к какому делу. Подчеркиваю: ни к какому. Вам заполонили… насовали… навешали… загадили мозги саентологи, поклонники мертвых восточных культов. Да кто угодно вам, русским, способен насовать в мозги любого добра… зла… мусора… хлама! Даже коммунисты!..
— Ишь ты!.. — прошептал Сашка. Только не рассмеяться. Не сейчас!
— Мы тут… — прошелестела Вика, и Травень двинулся на её голосок.
Сильвестр выговаривал каждое слово отчетливо, словно выстукивал палочками по барабанной шкуре, а Сашка был доволен собой. Его глаза, как в прежние времена, быстро привыкли к темноте. В размытом мраке стали ясно различимы и розовое пальтецо Вики, и бледная физиономия Середенко. Под барабанный бой перебранки Сашка выхватил из прохладной ладони девчонки слесарный инструмент — кусачки. Мгновение — и предательский стон Середенки оборвал бессмысленные прен