Дворец его старого товарища действительно возвышался над всеми строениями поселка. На самой высокой из неподдающихся подсчету башен громоздилась спутниковая антенна, размерами не уступающая столу для настольного тенниса. Вдоль стены, одесную и ошую монументальных ворот, росли голубые ели.
Кладка стены несла следы недавних зачисток. Видимо, кто-то из местных не жалел стараний, пытаясь воплотить свой талант в графических образах популярного содержания. В целом, недоставало лишь памятных знаков и ниш с прахом лучших граждан Благоденствия, да и следы фривольных надписей привносят неуместную игривость в общую торжественность облика усадьбы. Видимо, хозяин Благоденствия нанимал специального работника, чтобы тот, применяя разнообразнейшие средства, уничтожал следы настенного творчества окрестных жителей. То ли мастер клининга оказался недостаточно добросовестным, то ли качество краски превзошло все возможные стандарты. Одним словом, графити оказались неподвластны усилиям непогоды, щетки с проволочной щетиной, уайт-спирита и прочих органических растворителей.
Травень на несколько минут увлекся изучением настенного творчества пустопольцев. Самая невинная из надписей гласила: «извините, я разрисовал вам забор». Далее располагалась очень длинная надпись в три строки, с которой специалист по очистке стен справился наихудшим образом. Надпись гласила: «… мы вовсе не хотим завоевывать никакой космос. Мы находимся в глупом положении человека, рвущегося к цели, которая ему не нужна…».
Ниже располагалась вполне разборчивая сентенция: «Человеку нужен человек». Далее восемь заглавных букв, тщательно выведенные латиницей и кириллицей, навеки запечатлелись на верхней части откатных ворот и вполне читались: «PEASE ДЕЦ». Все восемь букв одного роста и соразмерной ширины, будто по трафарету выведены.
Травень изумился. Неизвестный борзописец явно не спешил, выводя их, не опасался вооруженной охраны, шаткая стремянка не раскачивалась под его ногами. Не воспарил ли неизвестный? Не вознесся ли на крылах? Травень улыбнулся, прочитав: «Я тебя ненавижу, Лихота! Возненавидь меня соответственно».
Старания клинингового специалиста только ухудшили положение. Щетка с железной щетиной так избороздила пористую поверхность кирпича, что слова бранной надписи запечатлелись на века: «Здохни Сава поганий посипака сатани. Жарься гнобитель на пекельних сковороднях!». По верху стены вились спирали колючей проволоки. Что ж, наверное, на внутренней стороне кладки надписей нет.
— Надо забубенить по забору из «града». Только так можно изничтожить поганый дух Даниила Косолапова.
— Косолапова? — переспросил Травень, оборачиваясь.
За его спиной уже сбилась небольшая толпа. Полтора десятка человек, не больше. Одеты все однотипно: в высокие сапоги из заскорузлой кирзы, ватники и темные, трикотажные шапки. У некоторых имелось при себе оружие. Большинство же было вооружено инструментами каменщиков и плотников.
В толпе топталось несколько женщин. Все улыбчивые, симпатичные и не старые. В потертых джинсах, ватниках и высоких сапогах, они отличались от мужиков лишь тем, что вязали на головы светлые платки. В сторонке ожидали своего часа несколько видавших виды тачек. Наверное, миряне подтянулись следом за Сашкой со стройки, ведь ехал он не быстро.
— А чё, мужики! Почем в Пустополье кирзачи? — улыбнулся Травень.
— По сорок гривен в магазине «Рабочая одежда», — ответил один, мужик средних лет с видавшим виды АКМ на плече.
Травень присмотрелся: неуловимо знакомое лицо, будто виденное когда-то не раз и основательно забытое.
— Вы — Землекопы? — поинтересовался Сашка.
— Сам ты Землекоп! Ишь, сука, припхался! — рявкнул затрапезный мужичишка и на него зашикали, стали пихать в плечи.
— Это Саввы Олеговича одноклассник! — услышал Травень шепоток. — Заткнись, Михайла!
— Мы Божий храм строим, а проклятые Землекопы его рушат. Второй год крышу кладем… — пояснила одна из женщин.
— Зачем? — изумился Травень.
— Заработок. Шахта-то закрылась.
— О чем молиться будете?
— Смерть Землекопам! — вякнул кто-то в задних рядах. — Русские не сдаются!
— А Землекопы чи не русские? — оскалился Травень.
— Землекопы не пройдут! — упорно твердили из толпы.
— Эх! Когда немец под Москвой стоял, у Кремлевской стены елки голубые, как у вас, стояли непокоцанные, — гнул своё Сашка.
— Так то был немец! — возразили из толпы.
— Вот именно! — Травень сплюнул досаду. — С кем воюем-то?
Он не стал дожидаться ответа, отошел в сторону, словно намереваясь помочиться на новый пустопольский кремль. Самая высокая из голубых елок, высаженных вдоль стены, не достигала и полутора метров. Видимо, Савва Олегович обосновался в Благоденствии не так давно.
Где-то неподалеку загудел электропривод, железные врата с зубовным скрежетом съехали на сторону, открыв на всеобщее обозрение просторный двор с выпуклой клумбой посредине. Узкоглазый привратник поманил Травня рукой, приглашая заехать во двор. Сашка вернулся к «туарегу». Середенки за заднем сиденье не оказалось. Шурин Ивана Половинки счел полезным смешаться с толпой.
Въезжая на двор, Сашка сразу приметил хозяина. Савва лично вышел встречать его на высокое крыльцо. Старый товарищ мало изменился внешне: гладкое лицо, волосы на макушке совсем не поредели, так же, как в прежние времена, вились красивыми прядями. Только масть их из вороной превратилась в серую.
Лихота сбежал по ступенькам во двор. Сашку порадовала юношеская легкость в движениях старого друга, но смутил его взгляд — замкнутый, холодный, обращенный внутрь себя. Савва кривил губы болезненной гримасой, долженствовавшей обозначить улыбку. Вот старый товарищ стал перед Сашкой. Да, Травень узнал бы Саввушку из тысячи, сразу заприметил бы, словно не было за плечами двадцати пяти лет разлуки.
Травень ухватился за свою лысую макушку.
— А я-то похож на Фантомаса, — сказал он.
— Похож, — отозвался Лихота. — Не обращай внимания на мою озабоченность. Я рад тебе и лысому.
Объятия Лихоты показались ему невесомыми. Старый друг приложился к Травню, как к обледенелой стене, и тут же отстранился.
— Я оставляю тебя, друг. Дела. Мои люди введут тебя в курс. Впрочем… Теперь ведь и ты мой человек, не так ли?
Губы его изогнулись в улыбке. Сашка оскалился.
— Я всегда был твоим, Савва. Всем обязан тебе и Ваньке.
Показалось или действительно тень горечи мелькнула на его лице?
— Моя главная забота сейчас — сын. — И ещё раз без перерыва: — О стройке надо позаботиться. Мы тут который уж год воюем.
— Я заметил…
Но Савва не слушал его. Сбоку подбежал узкоглазый привратник. Заговорил с Лихотой на непонятном языке.
Сашка ещё раз окинул взглядом дом, в котором ему предстояло жить: гранитные ступени, мраморные балясины, а вдали, над кровлями Благоденствия, черная верхушка террикона. Странный вид! Многое переменилось в Пустополье.
Толпа возле ворот волновалась, но не трогалась с места. Видимо, местный обычай не позволял заходить на хозяйский двор без особого приглашения. Сашка видел над крышами темные вершины терриконов, знакомое, в белых барашках, весеннее небо, но ему мнилась чужедальняя сторона, иной мир, живущий по неведомым ему законам. Он слышал обрывки фраз:
— Не заступай за черту, не то Жонг накажет тебя…
— Вася, Васенька! Савва Олегович посмотрел на меня! Может быть, напомнить…
— Не суйся! Видишь, какое озабоченное у него лицо? Своих проблем и без тебя хватает!..
— Я всё же подойду!..
— Не суйся! Не заступай за линию! Жонг, в нашу сторону зыркает! Сейчас накажет!..
Да, изменились нравы в Пустополье. Какие церемонии! И как же это их может наказать тараканистая китайская живность? Травень уставился на узкоглазого — того, кто мог называться Жонгом.
— За домом — флигель и гараж. Машину — в гараж. Сам будешь жить в доме. Комната на втором этаже. Так хозяин распорядился.
Большая честь! Значит, его поселят в хозяйском доме и, может быть, даже допустят к столу.
— У меня груз, багаж в машине.
— Будет исполнено! — Тот, кого в толпе назвали Жонгом, церемонно поклонился Травню.
— Что? — скривился Травень.
— Доставим багаж в вашу комнату.
— Русский барин, — бормотал Сашка извлекая из «туарега» вещи. — Толпа черни у ворот. Робкие просители. Слуга — китаец. Хех! То ли ещё будет. Эй, ты!
— Что? — Жонг, отозвался незамедлительно, но сакраментальное слово «хозяин» не добавил.
— Там, в багажнике ещё посмотри.
— Я сам принес бы всё вам в комнату, зачем же…
Ах, он умеет возражать! Небрежно брошенные ключи от автомобиля были ловко пойманы.
— То, что найдешь в багажнике, в комнату ко мне не неси. Смекнул?
Жонг кивнул и направился к багажнику.
— Погоди.
Слуга остановился. Вымуштрован, как служебная собака.
— Откроешь багажник, когда я уйду. Смекнул? Так где, ты говоришь, моя комната?
— Ваша комната на втором этаже. По лестнице наверх, направо, вторая дверь. Она фисташкового цвета. Рядом дверь цвета салата — это комната Ярослава Саввича. Но сейчас его дома нет…
Травень взбежал по мраморным ступеням, миновал просторный холл, поднялся по неширокой — едва ли двое разойдутся — лестнице.
Внутренность особняка оказалась проще, чем наружняя отделка. Дом как дом. Никакой особой торжественности. Балясины и перила на внутренней лестнице, изготовленные из полированного дуба, придавали отделке холла некоторую респектабельность. Ну а в остальном — нечем восхищаться. Пол замусорен, на зеркалах пыль и следы пальцев. Выключатели и ручки внутренних дверей загрязнились от частых прикосновений. Из-под лестницы, из кухонной двери, прет аромат жареного чеснока, там гремит посуда и шкворчит масло на раскаленной сковороде. Оттуда слышится оживленный говор.
Прежде чем подняться на второй этаж, Травень внимательно оглядел холл. Гостиная, столовая, кухня и терраса, располагавшаяся в задней части дома и выходившая в небольшой убогонький сад, мало интересовали его. Совсем другое дело — дверь в подвальные помещения. Она располагалась рядом со входом на кухню.