ги, даст себе полминуты для отдыха, а там… Далеко впереди почти на пределе видимости вспыхнул маяк. Мгновение — и он разделился на две части. Два маяка.
Из-за горизонта на дорогу выскочил встречный автомобиль. Он мчался к Петруше на огромной скорости. Маяки становились всё больше, всё ярче. За спиной взревел двигатель автомобиля слуги Черноокого. Свет его фар сделался болезненно ярким. Петруша метнулся в сторону. Колючие ветки акации цеплялись за куртку, но он продирался сквозь заросли лесополосы, опустив книзу голову, подобно заблудившейся корове. Ветки хватали его за шапку до тех пор, пока вовсе не сорвали с головы. Ткань куртки трещала.
Автомобиль его преследователя остановился на обочине. Просто стоял там, тарахтя мотором, освещая ночь дальним светом фар. Что обычно делает взрослый в такой ситуации? Вряд ли он грызет шоколад, хотя, скорее всего, он у него есть. Скорее всего, слуга Черноокого заряжает снайперскую винтовку. У него, наверное, оружие с широким дулом. Вичка называет такое «крупный калибр».
Петруша припомнил, он видел отверстия, пробитые разрывными пулями калибра тринадцать девяносто четыре. Истерзанный металл, вывороченные внутренности салона старенькой «семерки» их соседа с четвертого этажа, лужа крови возле переднего левого колеса.
Петруша содрогнулся и сделал первый шаг на минное поле. Теперь он не думал о преследователе. Взрослые часто ошибаются, оглядываясь назад, считая ошибки, совершенные в прошлом, ценным уроком. Надо смотреть вперед, надо смотреть на цель, видеть её…
Первый минный разрыв поднял в воздух комья земли. Невидимые, они вознеслись вверх и опали шуршащим дождичком. Петруша, лежа на животе, принюхивался к земле. Она пахла порохом и прошлогодней листвой. Петруша прислушивался к нарастающему грохоту. По шоссе, ослепляя ночь фарами дальнего света и угрожающе рыча, неслись ангелы спасения.
А враг затаился где-то рядом. Он не пострадал от разрыва мины и готов был наброситься на него. Петруша замер, затаил дыхание. То, что неслось по дороге, то что из дальней дали слепило его своими огненными очами, набросилось на автомобиль врага, принялось мять и корежить его. Странно! Ведь сам по себе автомобиль не опасен. Гора штампованного железа с шестеренками внутри. Без человека, без топлива — он ничто. Наверное, враг разделял мысли Петруши относительно автомобиля, потому и не предпринял никаких действий для спасения своего имущества. Но события на дороге заставили затаиться и его.
Петруша осторожно перевернулся на спину, улегся так, чтобы видеть зарево на дороге. Автомобиль с галкой на капоте весело полыхал. Боевая машина пехоты, превратившая его в груду искореженного железа, сдала немного назад. По её броне так же прыгали сполохи огня. Ангелов спасения пока не было видно. Зато враг стал виден хорошо. Вот он осторожно ворочается в грязи, подобно обожравшемуся браги борову. Слева, справа, впереди и позади него — мины. Он чувствует их. Он боится.
Петруша беззвучно рассмеялся. На его улыбку явились ангелы спасения, так слетаются мотыльки на свет электрической лампочки жаркой, августовской ночью. Первый — Крылатый человек — просто и неслышно возник из мрака и улегся рядом с ним на спину. Второй шатаясь, бродил по минному полю — мамкин брат, непутевый дядя Витя, тоже пришел его спасти. Его силуэт выделялся на фоне недальнего пожара.
— Де ти, Висник? Видгукнися, сволота! Убю-у! — гудел он.
— Спасибо тебе, мамо! — беззвучно поблагодарил Петруша. — Ты и с того света спасаешь меня.
А Крылатый человек уже приготовил оружие — большую винтовку с оптическим прицелом, но врага он пока не видел. Наконец что-то затрещало, зашипело в той стороне, где притаился смертельно напуганный враг. Далекий голос прохрипел:
— Вестник! Вызывает Киборг. Мы на месте. Доложи об успехах.
Петруша услышал едва различимый щелчок — это Крылатый человек нажал на курок. Он не мог промахнуться. Пуля попала в цель. Рация умолкла.
— Ось де ти, сволота! — Дядя Витя прыгнул вперед и исчез, закрытый облаком земли. Ухнул новый минный разрыв.
— Надо как-то выбираться отсюда, — проговорил Крылатый человек.
Надо! Ведь дядя Витя Середенко не только жив. Дядя Витя — цел, а слуга Черноокого — мертв. Но это знает он, Петруша, а Крылатый человек сомневается. Этот больше всего на свете ценит надежность, потому не доверяет мелкому калибру, потому должен сам проверить, увидеть, удостовериться.
— Середенко, ты жив?
— Та да… А Петька?
Ох, трудно же пятиться, лежа на животе!
— Мальчонка жив. Он тут, рядом со мной. Эй, Петя?!
— Я здесь, — Петруша на одно лишь мгновение прекратил движение.
— Лежи на месте. Не двигайся. Кругом мины, — распоряжался Крылатый человек. — Впрочем, ты мин не боишься… Ну всё, лежи пока тихо, Петя! Мы за тобой сейчас вернемся.
Огонь на шоссе погас. Теперь Петруше стоило немалых усилий рассмотреть во мраке фигуру своего спасителя. Крылатый человек перемещался стремительно, словно парил над землей. Миг — и они вместе с дядей Витей подняли мертвеца: дядя Витя за ноги, Крылатый человек — под мышки. Подняли и замерли.
— Похороним его, — сказал Крылатый человек.
— Ни! Треба в Пустополье. Там Киборг и команда хочут хату Половинок штурмовати.
— Хрущобу?
— Ни! Хату Половинок!
— Зачем?
Крылатый человек опустил руки. Голова и плечи мертвеца упали на землю. Дядя Витя продолжал удерживать того за ноги.
— Шуратку им треба.
— Зачем? Пороть девчонку?
— Не дам пороти племянницю! Им треба Вичка. Вона у Сильвестра порошок подарувала. Ще восени. И зимою. И недавно зовсим знову. Вони Вичку зловити не можуть. И порошок знайти не можуть. Ничого не можуть. Хочуть виманити. А вона их солдатив одного за иншим шльопае. Мени Шуратки жаль.
— А Вичку не жалко?
— Ни! Она ж мине не родня.
Крылатый человек тяжело вздохнул. Так, бывало, вздыхали коровы в стойле у бабушки Анжелы, и молоко от них было невкусное. Потом он долго тряс дядю Витю «за цырлы». Расспрашивал про «зубной порошок». И дядя Витя рассказал ему всё, позабыв почему-то о главном. Дядя Витя так и не сказал Крылатому человеку, кто на самом деле воровал порошок у Черноокого. А может быть, он не и знал о том?
— Как думаешь, бээмпэ заведется?
— Та хер его знае!
— Давай! Ходу!
— Так постий! А ховати? А Петруха? Мины…
Крылатый человек, конечно, не забыл о Петруше. Он думал о нём, когда пробирался по минному полю к шоссе. Наверное, слышал Петрушины молитвы. Наверное, надеялся, что Господь не попустит беды для Петруши. А Петруша молился за обоих: и за Крылатого, и за бестолкового родича своего.
Голоса Крылатого человека и дяди Вити затихли в отдалении, а Петруша продолжил свой путь по минному полю. Его целью по-прежнему являлась вышка ретранслятора.
Часть третья
— Что ты смотришь?
— Видеозапись.
Вика успела заметить мелькнувшую на экране картинку: сумрачный подвал, освещенный слабенькой лампочкой под простым, жестяным абажуром. Колеблющийся свет падал на цементные, неокрашенные стены — кто-то время от времени толкал абажур. Этот кто-то — крупный, бритоголовый человек — иногда попадал в объектив видеокамеры, а серая стена то погружалась во мрак, то выпрыгивала из темноты.
Вика несколько раз мельком увидела его лицо, странно знакомое и чужое одновременно. Лицо напоминало посмертную маску — настолько оно было неподвижно и бледно. Второго персонажа Вика узнала с полувзгляда. Скотина Аксен — Арсений Гнесь — мелкий, вертлявый гад! Петруша называл его подбеском, а отец подлавливал засранца за поганым занятием. До войны Аксен промышлял продажей ворованного бензина. Не один раз и из отцовских «жигулей» сливал.
— Что там дальше? Почему выключил?
Прежде чем обернуться к ней, Стас надел на нос очки. Прикрыл глаза, словно срамное место. Без очков он чувствует себя уязвимым, беззащитным, голым. Бедный мальчик! В таком состоянии он особенно опасен.
— Разведка принесла. У Пастухов украли…
Он поднялся. Она попыталась обнять. Он отстранился. Почему? Раз не хочет обнимать, может, хоть поговорит? Страх лучше всего забалтывать словами.
— Пастухи гуляют по Пустополью. Вся их элита. Верхом на БМП. Сам Киборг во главе. Мы их опять прогнали в сторону Благоденствия. А со стороны Лисичановки — всё спокойно… Устала. Надо помыться. С шести утра на ногах и не ели. — Вика снова, в который уже раз попыталась заслужить его ласку и на этот раз преуспела. Стас позволил себя обнять. Его ответная ласка показалась ленивой, невесомой, но нежной. Вика деликатно сняла с его носа очки. Было бы что скрывать! Озабоченность, скука, отчужденность — всё лучше, чем неприязнь. Вике вдруг сделалось зябко, но она решилась спросить:
— Ты не хочешь меня поцеловать?
— Послушай! Я устал, и ты устала.
— От меня плохо пахнет? Порохом?
— И это тоже…
Она вышла за дверь, побрела по коридору в сторону санузла, на ходу сдергивая с себя «кикимору». В соседней со штабом аудитории подхватила свои вещи — красную спортивную сумку с надписью «Adidas». Потом долго мылась, умащиваясь в небольшой оцинкованной раковине, под жидкой струйкой желтоватой воды. Стремление к телесной чистоте способно преодолеть множество неудобств — Вике всё удалось, даже голову помыть, но туалет отнял у неё последние силы. Едва помня себя, она вернулась в штабную комнату. На одной из парт, за перегородкой, рядом с диванчиком, где часто ночевал Стас Рей, она обнаружила неожиданные свидетельства заботы и внимания — бокал игристого вина, полусладкое «Прасека», не иначе — и дольки консервированных ананасов на блюдце с отбитым краем. Напиток приятно щекотал нос, а вот ананасов почему-то не хотелось.
Вика повалилась на диван, на пестрое, давно не стиранное бельишко. Из одеяла торчат клочья ваты, подушка тверже кирпича, но лучшего ей сейчас не надо. Ненависть и страх отняли у неё последние силы. Остаток их Вика потратила на борьбу с одеялом, пытаясь спрятаться под ним целиком — от пяток до макушки. Пододеяльник успокоительно пах одеколоном Стаса. «Крид Авентус» — стал для неё запахом загадочного, неведомого ранее благополучия, пробравшегося в Пустополье из иного мира и купленного ею по невероятно дорогой цене. Вскоре дрема положила ей на лоб свою тяжелую руку. Приснились ли ей ласки или они случились в яви — она уже не могла разобрать. Невесомые объятия, сбивчивый шепот: