Конечно, Шуратка очень расстроилась. Её оглушили пальба и звон стекла. Она испугалась вида крови. Она закрыла ладошками уши, чтобы не слышать бабушкиного голоса. Но она очень любит бабушку и кидается ей на помощь. Да лучше б она свалилась с дерева! Но Шуратка не сорвалась, хотя в момент прыжка на балкон, казалось, совсем позабыла об опасности. На изумление у Петруши не оставалось ни сил, ни времени. Надо решать быстро или ещё быстрее — так всегда говорила Вичка.
— Викторья! — ревет подбесок Аксен.
Шуратка действительно очень похожа на Вичку, только росточком помельче и волосы у младшей сестры светлее.
— Шура! — кричит бабушка, но её никто не слышит. На Шуратку наведены черные дула, сейчас они станут плеваться огнем и тогда…
— В ноги! Целиться в ноги! Брать живой! — кричит кто-то из Пастухов, и его голос заглушают небесные громы.
Пули мечутся, словно ошалевшие от жары пчелы. Жалят стены, распространяя ужасный смрад. Петруша задыхается, глаза его застит влажный туман. В яви ли, во сне ли, но он видит, как бабушка Рита ловит ладонями огненных, захмелевших от кровавой жажды пчел, а серенькая одежонка младшей из петрушиных сестер покрывается алыми заплатами. Но Шуратка не падает. Девчонка перепрыгивает через повалившуюся на пол бабушку. Она ломится через комнату в прихожую, и Пастухи расступаются перед ней. На лицах Аксена и Немоступа Петруша читает ужас, а Киборга и след простыл.
Петруша лезет по дереву вверх. Там, у самой вершины бука, есть подходящий сук, который может выдержать его вес. Оглушенный криками, Петруша и не понял, как оказался на заветном суку. С этого места он видит буквально всё: и задворки их дома, и крышу, и большую часть комнаты на пятом этаже. Их комнаты. Там, в левом углу возле двери, он спал, пока были живы отец и мать. А теперь там лежит неподвижное тело его бабушки. Ох, в хозяйстве его матери раньше не водилось такой кроваво-красной простыни!
— Господи! Сделай так, чтобы она пришла сейчас и спасла нас!
Петруша молился, вперив взгляд в потертые мыски своих старых ботинок. Прямо под ними, далеко внизу двигался большой сноп сухой травы.
— Вичка! — что есть мочи завопил Петруша. — Беги сюда! На нас напали!
Петруша пытался сосредоточиться и не смотреть на бабушку — её уже не спасти. Зато Шуратка пока жива — он всё ещё слышит ее плач.
— Сиди где сидишь! — услышал он знакомый голосок. — Не рыпайся!
И ком прошлогодней травы снова исчез за углом дома. Следом за ним прокрался большой человек в камуфляже — Киборг — с «вихрем» у живота. Вот и командир Пастухов скрылся за тем же углом. Петруша заплакал, раздосадованный собственным бессилием. И молитва не шла на сердце, и шнурки на башмаках развязались. Лучше вовсе скинуть их, и Петруша разулся. Так и держал башмаки за шнурки, на весу. Надо сосчитать до ста, успокоиться, а потом уж…
Но он едва успел сосчитать до пяти, в кусты на задворках вломился большой черный автомобиль Крылатого человека. Забавная, бритая наголо его макушка скоро оказалась прямо под деревом. Крылатый смотрел наверх и, казалось, видел Петрушу.
— Эй! — на этот раз улыбка Крылатого больше походила на звериный оскал. — Хорошо сидишь, парень! Так и сиди. Не трогайся с места, слышишь?
Петруша покивал, потом, испугавшись, что Крылатый человек его не поймет, пискнул едва слышно:
— Я сижу и мне не страшно.
Ах, если б и ему такие крылья! Но он ещё слишком мал, пока не заслужил, ни капли крови за Господа не пролил. Вот только Шуратка отслужила за них всех. При мысли о сестре, в глазах у Петруши снова помутилось. Щеки сделались мокры. Он вытер лицо рукавом, снова глянул вниз и снова увидел Киборга. Откуда он взялся? Командир Пастухов почему-то рассматривал Крылатого человека через прицел своего автомата. Нет, он не станет стрелять в товарища. Да товарищи ли они?.. Петруша совсем запутался, а Киборг подкрадывался всё ближе к Крылатому, не отнимая глаза от прицела. Крылатый человек стоял неподвижно, руки в брюки. Петруша предполагал, что он всё ещё улыбается. А Киборг боится его — это Петруша знал наверняка.
— Ты в меня целишься? — спросил Крылатый, не вынимая рук из карманов. — Странно!
— Она там, — отозвался Киборг.
— Где? Кто? — Крылатый завертел головой. Так и есть, он всё ещё улыбается.
Киборг молчал. Петруша завороженно смотрел, как красивый человек в «балаклаве» нажимает на спусковой крючок своего «вихря». Петруша знал: можно стрелять очередями, можно и одиночными выстрелами. Сейчас Киборг не будет стрелять очередями. Он видит кого-то в кустах за спиной Крылатого. Но кого?.. Ладонь Петруши разжалась. Шнурки выскользнули из неё. Он смотрел, как его заношенные, с истертыми носами ботинки, купленные матерью минувшей осенью, летят вниз.
— Боже, яви нам свою волю! — прошептал Петруша.
Правый ботинок ударил Киборга по плечу. Левый упал прямехонько на короткий ствол «вихря». Прилетевшая невесть откуда пуля, рассекла ремень на плече Киборга и сумка с боекомплектом с громким стуком упала на землю. Киборг пошатнулся. Нет, командир Пастухов не получил раны. Ура! Он просто испугался! Петруша зажал рот ладонями, стараясь затолкать назад вопль восторга. А Киборг уже лежал на земле.
— Ложись! У соседней пятиэтажки снайпер! — кричал он.
Петруша явственно услышал ответ Крылатого человека:
— Вот потому-то я и не люблю мелкий калибр. Не надежен! А снайперу я не нужен. Зачем я ему? Я всего лишь дядька при барчуке — не более того.
Где-то неподалеку, но вне пределов видимости, надсадно взревел мотор, послышались отрывистые выкрики и протяжная матерная брань — команда Пастухов убиралась восвояси. Киборг с завидным проворством шмыгнул за угол дома, к своим. Бабушка всё еще лежала неподвижно на алой простыне. Где же Шуратка?.. Неужели Пастухи забрали её с собой, чтобы высечь?
На спуск с верхушки бука ушло не более минуты. Пара рискованных шагов, балюстрада балкона, осторожные шаги по битому стеклу, тошнотворный дух пороховой гари и ещё чего-то сладостно страшного. Горло сдавила жесткая рука. Петруша плотно сомкнул губы, не давая ей проникнуть в рот и глотку. Он всегда голоден, и это хорошо! Поэтому теперь его не вытошнит. Нечем ему блевать. Он хотел подойти к бабушке, потрогать, удостовериться в последней надежде на чудо. Вдруг да она ещё дышит, тогда…
— Не трогай её, — попросил Крылатый. — Потом, попозже попрощаешься.
Сильная рука обняла Петрушу. Ах, как стыдно! Его всё-таки вырвало прямо на брюки Крылатого человека, а тот почему-то не захотел отстраниться. Неужели приятно?..
— Ты всегда меня спасаешь. — Петруша хотел быть благодарным, но слезы почему-то лились из глаз, и под носом сделалось мокро. — Бабушка — глупая. Она ловила пальцами пули. Разве можно так?
Ему хотелось поцеловать Крылатого человека, но прижаться перепачканным лицом к его щеке казалось просто немыслимым. Тогда Петруша обеими своими чумазыми ручками схватил его огромную ладонь и прижался лицом к ней.
— Эй! — Крылатый попытался вырвать руку, но действовал вяло, и Петруша мог долго стоять так, прижимаясь всем телом к его ноге, а лицом — к ладони.
Может быть, конец света и не наступил, если из крана всё ещё течет вода. Так рассуждал Травень, умывая сынишку Ивана. Пока парень прополоскал рот и чистил зубы, Сашка оценил убожество обстановки: давно не крашенные, в бурых потеках стены, разболтанные краны, изрыгающие ржавую струю едва теплой воды, потеки ржавчины на эмали ванной, раковина с отбитым краем, а над ней — треснувшее по диагонали зеркало. Над ванной, на веревках забыто давно просохшее, серое, ветхое бельишко. На потемневших эмалевых бортиках ванной тут и там — коричневатые обмылки. Сашка улыбнулся, заметив в углу, среди лежалого хлама и унылой запущенности, утенка из желтого полистирола.
— Я знаю, кто ворует у Черноокого «зубной порошок». — Мальчик поднял на него чистое лицо.
Внезапная и счастливая улыбка сделала его похожим на персонажа из старых советских мультиков. Он крепко ухватил Травня за руку, словно боялся, что тот сбежит. Похоже, кто-то в Пустополье уже успел полюбить Сашку.
— Я знаю, где вор прячет добычу. — При слове «вор» мальчишка покривился, но продолжал без запинки: — Я знаю все углы и места между прошлым и настоящим, где слуги Черноокого и Бумажный Тюльпан прячут отраву…
— Погоди. — Травень присел на корточки. Теперь лицо мальчишки оказалось прямо перед ним. Петруша продолжал счастливо улыбаться, всё еще сжимая ладонями его руку. Его худое личико расцвело, наполнилось жизнью, осветилось.
— Экий ты хорошенький мальчик! Я-то и не замечал! Всё как-то впопыхах с тобой встречаемся.
— Я обрадовался, когда тебя увидел. Ты опять меня спас. Вернее — нас. Вернее — Сашеньку…
— Да почем ты знаешь… — Травень отвел глаза.
В младшую дочку Ивана попало три пули. Одна — навылет, но очень удачно задела только мягкие ткани в боку, прошла правее печени. Другая — вскользь задела плечо левой руки, рассекла кожу — не более того. Зато третья застряла под ключицей, выше сердца. Это очень плохо! Девчонку увезли врачи. Да какая в Пустополье больница — видимость одна.
Вичкины товарищи с Данилой Косолаповым во главе выставили у койки раненой пост. Да только кому нужна девчонка-сирота? А вот Вичка — совсем другое дело! Эх, чем же она так насолила Пастухам? Ну, зашибла из своей мелкашки полдюжины обкуренных бездельников, ну, послала по матери их главаря. Разве за такое вырезают всю семью? А там, в комнате, некогда бывшей частью жилища Половинок, всё ещё лежит Рита Середенко — бестолковая мать двоих несчастливых детей.
— Тут не одна семья повымерла совсем, — внезапно произнес Петя. — Много-много семей посгинуло. А нас пока ще четверо и то много.
— Что? — изумился Травень.
— До четырех считать умеешь? — В серых глазенках мальчика блеснула лукавинка. — Вичка, Саша, я да Витек. Ты за тезку свою перетрухал. Напрасно. Я молился, чтобы пуля не попала в сердце, и она не попала. Теперь молюсь о другом, и ты молись.