— Ты — умный мальчик. Ты много знаешь. Хорошо учился в школе?
Петруша отрицательно помотал головой.
— Я плохо запоминаю некоторые вещи.
— Например?
— Например, имена или названия.
— Но ведь ты можешь вспомнить? Сейчас ты покушаешь, потом поспишь, а потом вспомнишь.
В квартиру вошли люди в синей униформе с носилками в руках. Они протопали мимо распахнутой двери ванной. Петруша бросил ладонь Травня и кинулся следом.
Когда Сашка вошел в разгромленную комнату, люди в униформе уже положили Риту Середенко на носилки и двинулись к выходу из квартиры. Рука Риты упала, свесилась, едва не касаясь мертвыми пальцами пола. Худая кисть в синих прожилках. Не этими ли ладонями она ловила пули?.. С безымянного пальца её левой руки капала кровь, оставляя на ветхом паласе вереницу алых пятен.
Травень тряхнул мальчишку. Петруша обернулся. Его лицо снова увяло, замкнулось. Теперь оно походило на лаз в погреб, давным-давно запертый на ржавый замок и позабытый хозяевами.
Травень помнил Риту совсем молодой. Отрывочные воспоминания. Щупленькая, прыщеватая невеста: газовая фата длиннее платьишка, острые коленки выпячиваются из-под подола, ноги обуты в смешные туфли на толстой подошве. Середина семидесятых прошлого века. Свадьба в Лисичановке. Они с пацанами-одноклассниками отираются вокруг многолюдной свадьбы в надежде получить от родителей новобрачных шоколадных конфет. И Ванька тоже с ними. Кто бы мог представить тогда, что Иван Половинка через много лет женится на дочери невесты?
Травень проводил санитаров до двери. Когда он вернулся в разгромленную комнату, Петруши там уже не было. Сашка выскочил на балкон, внимательно осмотрел старый бук и заросли под ним. Его «туарег» на месте. Рядом уже чадит солярой пятнистый БМП — бригада Землекопов прибыла на помощь боевой подруге. На броне примостилась фигура в лохматой «кикиморе» — Вичка. Рядом с ней водила в шлемофоне. Сашка присмотрелся. Морда простоватая, знакомая, усищи от уха до уха. Похож на Илью Хоменко. Ах, ти Боже ж мой! И этот туда же! Да у него пятеро ж детей было, если ещё живы! Почему же водила не глушит мотор? Наверное, топлива вдоволь.
Эх, как живут эти люди? Не берегут детей, не экономят топливо. Что же нынче ценно в Пустополье?..
Ненависть. Она бьется между горлом, животом, то расплываясь невесомым облаком, то становясь плотной и тяжелой — ни вдохнуть, ни ступить. Ненависть пульсирует в ритме непрерывного чередования звуков и пауз, будто кто-то в бешенном темпе молотит по огромному барабану. Ненависть живет своей жизнью, то выпрыгивая наружу автоматной очередью, то снова забираясь в тело, чтобы возрасти на благодатном субстрате усталости, вечного страха, преждевременного сиротства, неустроенности, нелюбви. Она настырна и ненасытна, неистребима и бесконечна. Ненависть — во всем мире ничего не осталось, кроме неё. Черные, двоедушные лицемеры заложили в Благоденствии храм. Людоеды водят хороводы вокруг святых таинств, прикрывают тягчайшие из грехов фиговыми листами фальшивого благочестия. Возвели стены. Уже положили стропила. Да не храм это — так, каменный сарай! Разнести халабуду в мелкую пыль! Она не позволит им так кривляться, делать вид, будто с ними Бог, когда сами во власть бесов отдались!..
— Послушай! Стоит ли так заводиться? Надо же всё обдумать…
Похоже, друг отца — старый бабник — нипочем не хочет оставить её в покое. Ну, помог. Хорошо. А теперь, почему бы не отвалить? Хома говорит, будто Лихота нанял его. Так шел бы, отрабатывал получку. Так нет же! Опять пристает! Путается в её жизнь. Зачем?..
— Всё уже передумано. Сколько можно? — рыкнула Вика.
— Если речь идет о боевой операции, то её необходимо сначала подготовить. Провести разведку.
— Ты сам-то сейчас чем занят? Не этим ли?
Похоже, он совсем её не боится. Смотрит открыто, всё тем же, переполненным мужским нахальством взглядом. Для него она просто женщина. Как это он говорит, обычно?..
— Ты нарвешься на ответный огонь, потеряешь людей — не более того. Успешная боевая операция требует тщательной подготовки.
— Не более того, — передразнила Вика.
Она уже сидела на «броне». На носу — очки с зеркальными стеклами. Коса спрятана под капюшон «кикиморы». Кисти рук прикрыты перчатками. АКМ покоится на коленях. Мелкашка спрятана в чехол и приторочена к броне. Под броней дядя Илья за рулем и пятеро ребят с южной окраины.
Конечно же хотелось бы иметь при себе Данилку, но Терапевт устал после ночной разведки. Спит, наверное, или уж принял дозу. Придется довольствоваться теми, кто есть — неумелыми дурачками. Пока разгребали беду в её доме, пока определяли Шуратку в больничку, а Риту — в морг, всё ждали донесения разведчиков. Дождались Чулка и Клоуна. Пусть мутные люди, но зато опытные бойцы. А Матадора нет как нет. Командир с небольшой компанией молодняка лично решил прогуляться в сторону Благоденствия. Отправились пешком, тайно.
Дядя Илья не тронется с места, не получив сигнала от командира. В левом кармане куртки — мертвая рация. Может быть, Стас свяжется с ней? Может быть, она перед штурмом ещё раз услышит его голос? Стаса боятся все, в том числе их общий враг, засевший в Благоденствии. В правом кармане — уснувший мобильник. Теперь ей долго никто не позвонит. Бывало, звонила Шуратка, но сейчас она…
Вика сглотнула горький комок. Мобильник время от времени начинает противно стрекотать. Это рация наводит магнитные поля перед тем, как разразиться шипением и бранью. Вот и сейчас… Неужели это Стас? Нет, не он. Заморгала красным огоньком коробочка в нагрудном кармане Травня.
— Трубач! Вызывает Хозяин! — голос звонкий, молодой, а говорит взрослый мужик, ровесник её отца.
Травень скривился, вытащил из нагрудного кармана рацию, повертел, рассматривая кнопки.
— Трубач! Вызывает Сильвестр! — повторила черная коробка.
— Трубач! Вызывает Киборг! — похоже, рация не собиралась униматься, бренчала, как некогда всесоюзное радио, на все голоса.
— Видповидай! Тебя шукають! — посоветовала Вика. — От та кнопка, зелененька. Натисни и говори.
— Трубач на связи!..
Смешно! Куда ж подевалась кобелячья нахрапистость? Он даже отвернулся, пытаясь скрыть досаду.
Первым принялся отчитывать, разумеется, Хозяин. Тот разыскивал своего сынка. Вика прислушалась. Любопытство несколько умерило ненависть. Ну, хоть бы раз посмотреть на Лихоту-младшего. Воистину загадочная личность. По Пустополью шатается тьма всякой нечисти. Кто ищет заработка, кто мародерствует, кто мечтает наняться на работу в одну из враждующих бригад. Только вот у Стаса заработки никакие — воюй за кормежку и обмундирование. У Киборга вроде что-то платят, но они враги, убийцы, мрази.
Ненависть снова вцепилась ей в горло, стянула накрепко тесемки башлыка под подбородком. Стало трудно дышать. Мысли путались, а Травень всё переговаривался со своими. По разговору выходило, что и не свои они ему вовсе, что сын Лихоты вовсе не в Лондоне обретается и не сидит взаперти за «кремлевской», красиво расписанной Терапевтом, стеной, а бродит где-то в окрестностях Пустополья. Зачем?.. И ещё она поняла важное: Пастухи несут потери. Сильвестр зол и хочет возмездия, а потому им надо напасть первыми. Надо отомстить за убитых родичей. Надо успеть поквитаться за разоренные дома. У неё достаточно боеприпасов. Под броней, в ногах у пацанов, шесть ящиков с гранатами. На броне две трубы. Они задолбят «кремлевскую стену» из гранатомета. Они разнесут кирпичные дома Благоденствия в мелкий щебень. Они…
— Говорят, у некоторых племен североамериканских индейцев был обычай съедать сердце убитого врага. — Оказывается дядя Саша уже закончил свои важные переговоры и снова с насмешкой уставился на неё.
— Выходит, ты сына Лихоты нанялся оберегать! — фыркнула Вика.
— Та да… — Что-то переменилось в его лице мгновенно и основательно.
— А хозяйский сынок потерялся?
— Та да. Послушай, а тот парень…
— Который?
— Симпатичный. Ну, тот, о котором ты никак не хотела мне рассказать? Припомни. Беседка в парке…
— Та таскается тут один. Турист.
— Как звать-то его?..
— Он не знает Ярослава Лихоту.
— Точно?
Ну вот, опять он скалится! Опять ирония! Да что ж нашел в ней такого смешного?
— А тот паренек в парке? Всё-таки кто он?
— Та пердун один.
— Так он же вроде молодой.
— Он трус. Собственного пердежа боится. Чуть что — и нет его. Смылся, как говно в унитаз.
— Фу!
— Петька называет его Бумажным Тюльпаном.
— Как? А поподробней?
— Послушай! Петька странный. Он и до войны был таким, а сейчас вообще… — Тесемки «кикиморы» по-прежнему давили на горло.
Ох, уж эта ненависть! Не вдохнуть не выдохнуть. А Травень смотрит так, будто взглядом проникает под одежду. А на ней и «кикимора», и курточка, и тельник. Вика почувствовала, как щеки её наливаются жаром.
— …ему ставили диагноз… аутизм… ему трудно с людьми — всем и всему дает свои имена и названия. Не пойми-разбери, что имеет в виду… И не спрашивай больше! Не приставай!
Последние слова выскочили вон вместе со злыми слезами. Словно услышав её, движок БМП взревел. Броня дернулась было, подалась вперед, но снова замерла на месте. Из люка показалась голова Хоменко.
— Шо Матадор не выходил на связь, чи шо? — спросил дядя Илья.
— Нет! — бросила Вика и снова уставилась на Травня.
— А шо то за хлопец? — не отставал дядя Илья.
— Та ты не впизнаешь? — встрял Травень.
Дядя Илья на миг замер. И этот знает папкиного дружка! Ну, сейчас начнется!
— Куда везешь девку, старый хрыч? — оскалился Травень. — Под пули её сунешь?
— А чим вона краще моих сынов? — Хоменко мигом озлился.
— Шо?
— Та ты откудова вылез-то? Лет двадцать тебя не бачили и вот на… — Дядя Илья уж по пояс высунулся из люка БМП. Не случится бы плохому, драке, например.
— Дядя Илья, это папкин товарищ, дядя Саша, — выдохнула Вика.
— Та знаю я Травня! Це Травень чи ни?