— Травень! А то кто ж? А ты, старый хрыч, почему сыновей своих на «броню» не сажаешь?
Вика спрыгнула с машины, попыталась обнять Травня. Ах, какой он твердый! Не человек — скала. Вика приподнялась на цыпочки.
— Дядя Саша! Послушай!
Он склонился к ней обнял так крепко, что проклятая ненависть её стекла холодным потом под лохмами «кикиморы» да к ногам, впиталась в землю — и нет её. Снял и откинул за спину капюшон «кикиморы». Гладит её косу. Так странно! Разве волосы могут осязать ласку? Волосы не грудь, не живот…
— Слушаю, милая. Говори, — шепчет Травень ей в ухо.
— У дяди Ильи все сыновья погибли. Все! — шепчет она. — Только один, младший, ещё жив, но и он всё равно что мертвый.
— Как это? Зомби чи шо?
— Не смейся! Анрейка Хоменко трет десны «зубным порошком». Втянулся. Нет порошка — и ломает его. Ох как ломает!
Она едва не завалилась на спину, когда Травень оттолкнул её. Лицо его сделалось твердым, как мускулы на плечах.
— Шо, дядя Саша?
Травень ткнул толстым пальцем в круглый лейбл на её рукаве — эмблему, опознавательный знак, новшество, введенное Стасом сразу по прибытии его в Пустополье. На черном фоне человеческий череп и две перекрещивающие кости. По кругу надпись: «Чаю воскресение мертвых, и жизни будущего века. Аминь».
— Шо?..
Как холодно, когда он так смотрит!
— Это чтобы отличаться от Пастухов.
— Символ веры?..
— Шо?..
— Твой папка говорил, ты на учительницу учишься. Русский язык и литература.
— И шо?
— Так говори по-русски правильно! Русские говорят «что»! И чтоб без мата мне!
По обыкновению сначала заскрежетал растревоженный помехами телефон в левом кармане, а потом уж ожила рация, но опять не её, а Травня.
— Киборг вызывает Трубача! — прорычала рация.
— Трубач слушает! — На этот раз он сразу нашел нужную кнопку.
— Ярослава Лихоту видели в ночном клубе «Созвездие». Это на…
— Я знаю где это! Бывший ДК «Маяк».
— Так точно!
Травень оживился.
— Илья Сергеич! Сдай в сторону. Я отъеду.
БМП тронулась с места, сдвинулась на несколько метров, освобождая путь внедорожнику. Вика запрыгнула на броню проворно, будто вправду боялась, что уедут без неё. «Туарег» выскочил на проезжую часть в тот момент, когда из-за угла дома вывернулись Клоун и Чулок. Видел ли Травень их? Неужто сынок Лихоты по пустопольским кабакам шарится? Вот бы посмотреть! Кто-то дернул её за лохмы «кикиморы».
— Матадор просьил передат тебе, красотка, что всие путии чистые, — проворковал Клоун, сверля Вику черным взглядом.
— Тогда сигай на броню, — буркнула она. — То есть залазь, полезай… Тьфу!
Клоун уселся рядом. Плечом к плечу прижался. Тоже ходок. Тоже одеколоном воняет. Гадость!
— Ещьё Матадор просьил передат… — начал Клоун и остановился. Ждет-пождет, когда она на него посмотрит.
— Что?
Чернее ночи его зрачки, черна радужка. Лицо узкое, инородное. Щетина начинается у самых глаз. Жуть.
— …ещьё: командую опьерацией я. Ты — пышной красоты девьица, но всего лишь снаипер. Да! Снаипер!
Те же тополя, та же посыпанная мелким щебнем дорожка. По обочинам — плотные заросли бузины пополам с почерневшими остовами прошлогодней крапивы. Летом там хорошо прятаться. Можно заниматься чем угодно: хочешь — любись или в «дурака» с приятелями перекинься.
Эх, сколько ж в Пустополье было мест, пригодных для всяких интимных занятий! Кажется, именно в этих зарослях в конце семидесятых обнаружили труп местного хулигана Кольки Рукавцова. Искали его неделю. Никак не могли найти. А теперь, когда тело Риты Середенко грузили в труповозку, соседи сбились стайкой, смотрели с опаской, но не изумлялись. Нет, не изумлялись. А в те времена, в прошедшем веке, когда война казалась всего лишь одним из мифов умирающей идеологии, молодёжь носила брюки-клеш и батнички с острыми воротниками.
Дорожка вьется узкой речкой меж зеленых берегов. Пейзаж всё тот же и не тот. «Туарег», шелестя гравием, выкатился на продолговатую площадку перед клубом. В былые времена в центре площадки разбивали клумбу, вокруг которой днем любили посиживать мамаши с колясками, а вечерами на скамейках располагались девушки. Травню нравилось их рассматривать: подолы платьев у всех выше колен, завитки волос над ушами. Молодость!..
Ныне же и рассматривать-то некого. На месте клумбы серел утрамбованный гравий. Сама площадка оказалась плотно уставлена разномастным автотранспортом. Травень нашел свободное местечко, запарковался. В густых зарослях на краю площадки что-то блеснуло. Травень выскочил из машины, разгреб на стороны опушенные первыми почками ветки. Так и есть. Байк Ярика — тут как тут. Но в отличие от отца Ярослав Саввич не любит выделяться. Прячет в засранных кустах свое достоинство.
Сашка обернулся. И действительно, в скоплении тюнингованных «жигулей» и доисторических иномарок, его «туарег» выглядел, как пес породы ньюфаундленд в стае дворовых шавок. С разных сторон на Травня глазело несколько пар любопытных глаз. Так, с ходу, и не заметишь ни одного знакомого лица, но его самого за считаные мгновения разглядели и оценили по достоинству. А рассмотрев, непрошеные соглядатаи быстренько попрятались. Площадка перед бывшим ДК мигом опустела. Каким-то образом его опознали и отнесли к одной из воюющих группировок. По каким же признакам?.. Камуфляж? Рация в нагрудном кармане? Выражение лица?..
Травень тоже успел рассмотреть кое-кого. Посетители «Ночного клуба» в совокупности походили на семейство домовых мышей — неприметных, юрких, вороватых тварей, любознательных и скрытных. Ах, как быстро, в мгновение ока, они исчезли с клубной парковки! В какие щели просочились — бог знает! На виду остались двое молодых ребят. Так и толклись на облезлом крыльце, колотили толстыми подошвами по осыпающемуся цементу ступеней. Оба бледные, грязные портки обвисли на тощих задах. Один мелкий, будто с обоих концов обрезанный, кургузый. Второй — высокий, сутулый, руки и лицо покрыты конопушками. Оба делают вид, будто Травня и его «туарега» вовсе нет здесь.
Да, всё та же лестница — ровно восемь ступеней. В первую же неделю после дембеля Травень протер каждую из них физиономией Коляна Бахваленко. Эх, сколько воды утекло! Да и Коляна уж лет десять, как нет в живых, а из каждой ступеньки заветного крыльца торчат прутья арматуры. Не споткнуться бы.
Конопатый и кургузый стоят на площадке перед входом, заслоняют телами железную дверь с табличкой «Ночной клуб». Да не вышибалы же они на самом-то деле! В зубах у обоих косяки. Сладковатый дымок вьется над их причудливо обритыми черепами. Рыжая поросль на башке конопатого выстрижена поперечными грядами и подкрашена марганцовкой. Виски и затылок кургузого чисто выбриты, а надо лбом громоздится чернявый, подобный индюшачьему гребню, хаер.
Травень поднялся на последнюю ступеньку. Стоя так, он хорошо видел макушку конопатого. Кургузый же и вовсе дышал ему в пуп. Наверное, оба уже учуяли запах его одеколона, но продолжали делать вид, будто не замечают.
— Вы шо там повмыралы? Пытаю я. Прикинь-да? — гундел конопатый.
— И шо?..
— Чи шо? Бачу: надпись на стене проступае. Буквы кровию писаны. Прикинь-да?
— И шо?..
— Як повмиралы мы уси. Так писано!
Ну что ж поделать с хамами-то? Пожалуй, конопатый почище кургузого будет, и Травень выдернул косяк именно из его рта, аккуратно отделил увлажненный слюной кончик, быстро затянулся, крякнул.
— И сами вы дерьмо, и дурь у вас дерьмовая, — произнес Сашка с расстановкой, прямо в пустые, изумленно вытаращенные глаза. — Хорошей дури не мае?
— Який? — брякнул кургузый, а конопатый уж позыркивал на глухую дверь с надписью «Ночной клуб».
— Водки нальете? — для разнообразия поинтересовался Травень.
— Шо, диду, заскучал, чи шо? Тута водки нету. Безалкогольный бар, как во времена твоей молодости! Ступай до ларька, диду! Там тебя отоварят. Гы! — осклабился конопатый.
— Чуешь, Конок, — подначил кургузый. — Наверно, тогда его баба ще целкой була, кады бухло повсюду разлывалы. Ой и давно ж це було!
— Ни! Ён бабу свою целкой не знал. Она ему так досталась. Уже не целой. Га-га-га…
Оба фальшиво заржали, широко разевая щербатые рты. Травень пока молчал. Разве драку затеять?.. Пусть на шум выскочат главари, пусть покажут сразу всю свою прыть и богатство вооружения. Или просто положить обоих рядком и спокойно войти внутрь?
Кургузый весил не более пятидесяти пяти килограммов — ничтожный вес для мужика. Да и дыхалка у него оказалась слабенькой. Как грянулся грудью о щебень парковки, так потом с полчаса не мог отдышаться. Схватка с конопатым оказалась ещё короче: железная дверь скрипнула и с громким хлопком затворилась — рыжего вышибалы как не бывало. Щелкнул замок, и воцарилась тишина.
— Драка не удалась, — вздохнул Травень, отправляясь в обратный путь по ступенькам.
Кургузого пришлось тискать, мять, массировать, как какую-нибудь фригидную барышню с высшим гуманитарным образованием. Травень старался не менее получаса, прежде чем выжал из кургузого вопль о помощи, больше походивший на предсмертный хрип. Железная дверь отворилась. В щель высунулись несколько обкуренных мышиных рылец.
Рация ожила в тот момент, когда борьба за дверь вступила в свою решающую фазу. Травень успел втиснуть в щель между полотном и косяком левые ногу и плечо. Мышиное стадо из последних сил налегало на дверь изнутри, подбадривая себя пискливой бранью. Тогда-то черная коробка на плече Травня и зарычала голосом самого Сильвестра:
— Сильвестр вызывает Киборга.
Отпор мышиного стада ослаб. Дверное полотно перестало вдавливать Травня в косяк.
— Здесь Киборг. Слушаю Сильвестра, — продолжала громогласно вещать черная коробка.
— Я нашел Вестника.
— Информация принята, — голос Киборга дрогнул.
Травень со свей силы ударил по двери кулаком, и та с грохотом ударилась о стену. Коридор за дверью оказался пуст. Сашка маршировал по темному проходу под аккомпанемент отчаянной, многоязычной брани Сильвестра. Далеко впереди корчился в конвульсиях источник холодного, белесого света, прыгали, вздрагивая тени, слышалось утробное бум-бум-бум.