— Я поеду с вами, дядя Саша. — Ярослав уселся на переднее пассажирское сиденье.
Рюкзак поставил между ног и с таким усердием занялся своими гаджетами, словно не было ни допроса, ни убийства. Травень покосился на него. Любопытно. Мальчишка-интеллигент, а совсем не испугался.
— Конечно, поедешь, — подтвердил он. — Я бы и не отпустил тебя.
— Я действительно не боюсь, — продолжал Ярослав. — Если есть Бог, то есть и сатана, и черти его. Всё логично — мы убили подбеска. Только вот…
— Что?
— Не думал я, что человеку по силам справиться со слугой сатаны.
— Человеку многое по силам.
Сашка выруливал с парковки, когда небо над Пустопольем осветилось яркими сполохами.
— Это не фейерверк! — Травень с силой вдавил педаль тормоза. «Туарег» замер на месте.
— Это «грады», — подтвердил Ярослав. — Пускают из Благоденствия. Ракеты ушли в сторону Лисичановки. Решили заровнять. Удар устрашения.
Он высунулся из машины и, вытягивая шею, стал всматриваться в небо поверх крон деревьев. Вспышки следовали одна за другой. Губы его шевелились. Он считал залпы.
— Всего семь, — сказал Ярослав, выждав несколько минут после последнего залпа. — Больше не будет. Водорез бережет заряды. По Пустополью пока не ударят.
Травень нажал на газ за секунду до того, как хлопнула правая передняя дверь. «Туарег» мчался по улицам Пустополья, взлетая над колдобинами. Ярослав ухватился за торпеду обеими руками.
— Не бойтесь. По Пустополью сегодня не ударят, — бормотал он.
— Я должен доставить тебя домой, — рычал в ответ Травень. — Ты не должен бродить тут…
— Вам меня не удержать. — Кажется, теперь Лихота-младший улыбался. — Хотите вы того или нет, но сначала я должен найти Викторию.
— Та далась она тебе?
— Далась! Иначе всё бессмысленно. Всё!..
Травень заметил в нем волнение, только когда «туарег» снова тронулся с места. Наверное, Ярославу привиделось что-то в голых зарослях бузины. А потом второй раз, когда они выскакивали за окраину Пустополья на шоссе, ведущее в сторону Благоденствия, парень опять заволновался, опустил стекло, высунулся наружу.
— А почему же ты дергаешься всё время, Ярослав Саввич? Чего натворил-то? — спросил Сашка.
— Я?! — Парень с недоуменной улыбкой обернулся на багажник, где обернутый в синий плюш, лежал труп подбеска Аксена.
Эх, хотелось бы и Сашке иметь такое же лицо. Вот он, интеллект, вот она, порода. В роду Лихот раньше такого не водилось. Обличье, повадки — всё Савкино. Может быть, Ярик и на мать похож? Такой молодой — сколько ж ему годков?.. Двадцать два? Двадцать три?.. А так лицом играть умеет! Ну и выдержка! Да и ученый он. Ишь, речевые файлы оцифровывает. Далеко пойдет!
— Штирлиц ты, — улыбнулся Травень.
— Кто?
Вот оно, новое поколение! И Штирлиц, и Ленин для них чужие!
Вестник лежал посреди двора, рядом с искореженным и обгорелым УАЗом. Правый глаз его действительно был мертв. Левый — отсутствовал, став частью страшной раны. Жизнь вытекла из его тела давно. Вестника прикончила умелая, хорошо знающая войну рука. Пуля снесла ему левую часть черепа. Вскрытая черепная коробка — суть кратчайший путь для души наружу. Это очень хорошо знал убийца и действовал наверняка.
Совсем другое дело — желтолицый слуга Хозяина. Этого умертвил неумеха, убивал яростно и долго, ужасаясь собственной жестокости. Первая же рана, нанесенная острым предметом в спину китайца, слева от позвоночника, могла бы стать смертельной, если бы орудие убийства вошло в тело чуть выше. А тут убийце пришлось пронзать тело привратника раз за разом, в суете, в страхе получить отпор. Так проворная швея вонзает свою иглу в срочную работу, понукаемая недовольной клиенткой. Потом убийца срочно ретировался, оставив свою жертву между жизнью и смертью. Если бы Жонгу вовремя оказали помощь, сейчас Сильвестр знал бы наверняка, кто убил обоих.
Если бы Вестник выжил, они непременно нашли бы и вора, и убийцу. Скорее всего, это один человек — смышленый, трудолюбивый авантюрист. А таких в Пустополье немного. Ещё вчера у них оставался один лишь кандидат на должность палача пустопольских наркодилеров. Мальчишка — хозяйский сын — отважный, любознательный, твердый, наделенный витиеватым, сложным для речевого аппарата Сильвестра именем Ярослав Саввич. К самому Сильвестру Ярослав долго, молчком присматривался, а потом, со свойственной местным уроженцам открытостью подкатился с задушевными разговорами. Стал расспрашивать о том и о сём, а впоследствии, как бы между делом, но с несомненным осуждением назвал его рассудочным человеком.
Сильвестр полагал, что так называемые задушевные разговоры по местному обычаю ведутся только в сильном подпитии, но Ярослав Лихота не употреблял алкоголя. Его испорченность проявлялась в другом. Он крепко и искренне верил. Местная религия по части зомбирования умов, пожалуй, превосходит любую западную секту. В отличие от своего отца мальчишка видел веру не столько в соблюдении затверженных ритуалов, сколько в ином, непостижимом для Сильвестра аспекте. А значит, действительно мог и убить, и украсть. Странно. Странно! Нет, его рассудок не умел этого постичь!
Рассудочность! Этот странный термин местного происхождения Сильвестр не преминул занести в свои анналы. Только вот записи его, собранные по крупицам наблюдения, похоже, похерил какой-то местный проходимец. Не велика беда, если порвет для интимных нужд. А если сумеет прочесть, поймет ли?.. Досадно! Теперь, после утраты дневника, при виде обезображенного тела ближайшего помощника, мысли Сильвестра разбегались в разные стороны, как клопы по стенам какой-нибудь местной трущобы. Его со всех сторон обступал серый, озлобившийся хаос или, как выражаются местные жители, бардак — место обитания неприятных насекомых, кусачих, недолговечных, непрерывно плодящихся.
Народец Пустополья — серый, неулыбчивый, ленивый, вороватый — толпился по краям большого лихотиного двора. Смотрели, молча покуривая дешевые сигареты, харкали густой слюной под ноги. Их взгляды ползали по спине Сильвестра, как платяные вши. А обернешься — потупят волчьи глаза в прорезях «балаклав», отвернутся или уставятся в землю, будто считают камешки гравия у себя под ногами. Подумаешь — замышляют недоброе, и то окажется правдой. Всё мысли у них лишь о том, как бы украсть да напиться, да с бабой шальной завалиться под куст. Твари!..
Сильвестр краем глаза посматривал на частокол одинаковых тел, ненадежных в своей покорности. Выйдут из повиновения, одному Киборгу с ними не справиться, и хозяину их не унять, и ничего с ними не поделать. Сам хозяин надзирает за происходящим с высокого крыльца. У него с Сильвестром договор: случись беда, восстание, бунт, Сильвестр тут же обеспечит эвакуацию хозяина в одну из стран Евросоюза, неважно в какую конкретно. В Цюрихе на имя Сильвестра открыт специальный депозит. Доступ к нему будет открыт, когда хозяин окажется в безопасном месте, недоступном для серой, непредсказуемой толпы. Но это вариант на случай маловероятной неудачи. Ведь до этого дня задача Сильвестра — привести население Пустополья к покорности и приучить к мирному труду — казалась вполне осуществимой. Не приходилось даже прибегать к радикальным мерам.
А вот с бизнесом возникли непредвиденные проблемы. Сильвестра преследовал один провал за другим. Убытки стали столь значительными, что пришлось прибегнуть к радикальным мерам, но и они не принесли желаемого результата. И не то, чтобы так уж хитер и проворен был их противник. Нет! Его словно оберегал ангел-хранитель — неисповедимое существо, всякий раз обретающее новый, неожиданный для Сильвестра облик. Сильвестр, внезапно для себя самого, выплюнул досаду себе под ноги, на гравий. Ну, вот! И к нему пристали местные привычки! Он уже потерял огромные средства, а теперь, похоже, утратил и выдержку. Нынешней ночью, после обнаружения тела Вестника, после странного налета на личные владения Лихоты, командир Пастухов — Киборг — решился прибегнуть к дальнобойной артиллерии. Дать залп из реактивной установки по БМП, всё равно, что пытаться убить муху автоматной очередью. Но командир Пастухов — безусловно, высокоодаренный офицер — сделал это. Киборг достиг поставленной цели — сжег БМП. Но какой ценой! Впрочем, пусть убытки подсчитывает сам Савва Олегович. Всё произошло, по местному обыкновению, спонтанно. Дали залп из реактивной установки по чистому, казалось бы, полю, затратили колоссальные средства, перепахали гектар почвы, подбили единственный БМП. Зачем?
Сильвестр исподволь рассматривал толпу. Вот они, серые тени: Киборг, Хома, Витек, Немоступ.
Немоступ, как говорят русские, — особая статья. Землекопам вообще это свойственно: покалечить в пытках человека и отпустить к своим для назидания. Что ж, в данном случае действительно поучительно. Да и сам Немоступ без зазрения и стыда демонстрирует всем желающим своё, как тут говорят, голимое увечье. Вот и сейчас он широко разевает щербатую пасть. Палач, прежде чем отрезать ему язык, высадил большую часть передних зубов. Бойцы-Пастухи питают к его увечью такой же интерес, как к центральным новостным каналам ТВ. То есть рассматривают по нескольку раз в день с одним и тем же чувством брезгливой жалости и страха. Немоступ хороший разведчик — невидим, как болотная жаба, и так же квакает. Иных звуков не может исторгнуть его исковерканная глотка. Имя и личность палача в этих краях известны повсеместно — Даниил Косолапов. Каждому здесь известна и другая аксиома — Данька-Терапевт до смерти никогда не запытает, потому что врач и специальную клятву давал. Только помучает, а потом непременно отпустит — зверь-мужик. Даниила Косолапова жалеют не менее его жертв. Чудеса!
Были в толпе и другие, чьих имен и позывных Сильвестр не пожелал запомнить. Среди них и женщины. Одна, толстая, горластая, совсем не юная баба, бывшая любовница пыточных дел мастера, требовала особого внимания. Эта тварь к порошку испытывала нутряное отвращение. Зато имела широко распространенную в здешних местах привычку лакировать крепкий алкоголь крепленым же пивом. В пьяном виде становилась буйной, навязчиво распущенной, говорливой. Товарищи по бригаде ей не слишком-то доверяли — не хороша та баба, что стала воевать против своего мужика. Но Сильвестру доводилось видеть Терапевта и беседовать с ним. От такого любая сбежала бы без сожалений и оглядки, но эта, разбодяжив поллитровку водки литром поганого пива, неизменно принималась орошать слезами свою потерянную любовь. Серые твари зовут её ласково — Яночка. И верят безоговорочно в её верность, но не любовнику, а именно им. Но почему?! Глядя на обезображенное лицо Вестника, Сильвестр ощущал странное, не изведанное им ранее чувство щемящей пустоты. Видимо, это и есть одиночество?