Сашка знал, Тёмка действительно явится, стоит лишь ему уснуть. Лучше бы пришла Алена, но не ему сейчас выбирать. Раз уж он оказался в этих горах — Алену не жди. Да и не надо ей видеть его таким. Стоп! Он же вроде здоров? Руки-то целы! Травень прикоснулся к лицу, потеребил нос и губы. Надо бы осмотреть остальное, те места, к которым Терапевт прикладывал обнаженные провода, но ему было томно и лениво. Птичьи голоса и звон воды уже умолкли, когда явился Артём. Вместе с ним появились визгливые трели кавказской дудки, треск барабана и мерный топот множества ног.
— Вот я пришел, а они танцуют, — проговорил Артём.
— Да… — Сашке не хотелось шевелиться. Он знал: друг уселся рядом на теплый валун, поставил свой автомат между ног дулом вверх.
Сашка приподнял голову. Надо же хоть из вежливости рассмотреть боевого товарища. Как он, изменился, похудел или, наоборот, раздался в плечах? Прибавилось ли седины в волосах? Их взгляды встретились. Знакомое до мелочей лицо. Нет, седины не прибавилось. Вот только эти две неприятные дырки. Одна в правой части лба, над глазом. Другая в левом виске, в том месте, куда добросовестный убийца обычно делает контрольный выстрел. Артём заметил его смятение, нахлобучил на голову каску и даже застегнул под подбородком ремешок.
— Так они танцевали, когда мы с тобой сидели в каменном мешке, помнишь? — Тёмка говорил оживленно, улыбался ни сколько не стесняясь отсутствия большей половины передних зубов.
— Помню. — Сашка старался делать вид, будто позабыл о своем минутном испуге и поддался веселому настроению товарища.
— Каждый день!
— Да. Какие-то ритуальные танцы.
— Тогда в твоем теле было восемь пулевых ран.
— Ерунда! — теперь Сашка по-настоящему оживился, припомнив ту давнюю историю. — Пусть восемь — ну и что? Ни одна из них не была смертельной. В правой руке засело две пули. Остальные либо почиркали мясо, либо прошли навылет. Ты тогда порвал свою рубаху и перевязал меня.
— Да. Мы опасались гангрены.
— Ерунда! Они поплясали, поплясали и привели доктора. Он вынул пули.
— Без наркоза. Но я не слышал твоих криков.
— Я и на этот раз не кричал. Палач пощадил меня.
— Он заметил следы твоих ран?
— Заметил. Как же не заметить. Испугался! — Теперь Сашка совсем проснулся. Ему сделалось весело, и он смеялся, припоминая расширившиеся от страха глаза Терапевта и узкое, осунувшееся, озабоченное лицо его командира. Двенадцать лет от одного каменного мешка до другого. Тогда, в горах, под мерный топот танцующих ног он думал о смерти. Вот сейчас слетит она, как нетопырь на широких кожистых крылах. Но он видел небо над головой и не стал дожидаться нетопыря — взлетел сам. Тогда-то он и познал силу своих крыльев.
— Нас обменяли тогда. Ты помнишь?
— Как не помнить. Обменяли на Даду из аула Центорой. Но Даде это не помогло. Смотри, вот он.
Травень уставился на чернявого парня.
— Ты меня спас тогда, помнишь? Когда меня обменял мой кровник, чтобы убить, ты не дал ему этого сделать. Меня убили потом, уже после войны. — Дада говорил, а ноги его дергались ритмично, в такт недалекой лезгинке. — Я твой должник. Хочу отдать долг советом моего дедушки.
— Говори быстрее и, главное, проще! — поторопил его Артём.
— По земле бродят слуги Иблиса. — Дада сплюнул. — Гадят, людей портят, вино портят, землю портят, женщин портят…
— Короче! — Тёмка всегда был нетерпелив.
— Если слуги Иблиса обнаглели, надо применить хитрость, воспользовавшись одним из их ужасных свойств, — печальные глаза Дады блеснули первобытной яростью. — Твой друг не дал мне договорить, а я хотел рассказать, как слуги Иблиса гадят друг другу. Это и есть твоё оружие, Крылатый воин. Если ты один и нет тебе помощи от друзей, или друзья твои ослабели, или их мало…
— Короче! — рявкнул Тёмка. Он поднял с земли камешек и бросил им в Даду, тот увернулся и продолжал:
— …заставь слуг Иблиса воевать друг с другом. Они станут друг друга убивать, а ты потом просто дорежешь всех, кто выжил.
Травень приподнял голову и посмотрел на волосатого парня. Тот смирно сидел у ручья. Тонкие ноги его всё ещё дергались в такт ударам барабана.
— Послушай, я не могу больше остаться. — Артём поднялся, знакомым жестом накинул на плечо ремень автомата.
Как же так? Куда провалилось время? Десять лет прошло, двенадцать. Ведь многое случилось, много произошло.
— Время относительно, брат. — Теперь Артём держал автомат у живота, чуть выше ремня бронежилета. — Воздух здесь хороший. Брожу так с автоматом по здешним лесам. На скалы карабкаюсь. Чистую воду из ручьев пью. Местные все так живут. И не замечают вроде бы меня, но и не забывают.
— Не скучно одному-то?
— Да я и не один. Тут наших много. Порой встречаются интересные собеседники. Есть с кем и раздавить, коли случилась бы нужда. Но мы почти не пьем.
— Совсем? — удивлению Травня не было предела. — Ведь войны сейчас нет, а значит, сухой закон отменен.
— Для нас война никогда не кончится. У меня и фляжка не пуста!
Он показал Травню простую армейскую флягу в брезентовом чехле. Сашка услышал, как внутри плещется жидкость.
— Вино? — Травень облизнул губы.
— Обижаешь! Прасковейский коньяк! Но тебе я не налью. — Артём сурово насупился. — Живым нельзя употреблять напитки мертвых.
— Фу! — Травень почувствовал болезненный укол досады. Так было всегда, когда Тёмка начинал упрямиться и дразнить его. Давно позабытое чувство, но такое знакомое, не раз перемолотое, родное. — Да я и не звал тебя. Не понимаю, зачем ты и приходил. Я звал женщину. Свою женщину. Алену.
Куда же, куда провалились двенадцать лет? Ведь он жил же и в нулевом, а в десятом годах. Правда, не воевал. К Ленке прилепился, погряз в рутине. Как же это получается: нет войны — нет жизни? Артём засмеялся, подмигнул ему. Наклонился. От него всё так же пахло порохом, дешевыми сигаретами и одеколоном «Шипр» — другого он не признавал.
— Будут тебе ещё женщины, — прошептал он. — И не одна. А к нам тебе пока рано. Понимаешь, надо ещё повоевать. Будет ещё жизнь.
Он повернулся, осторожно приоткрыл полог веток, выглянул наружу из их убежища, спросил у кого-то совсем тихо:
— Ну как там, Петрович? Нахчи все пляшут?
— Танцують, — ответил ему хрипловатый тенорок.
— Не поможешь мне товарища нашего проводить? Ему обратно надо. Он жить пока должен.
— Эх-ма! Почему не проводить? Кто ж лучший провожатый, от волков, от злых наговоров, если не казак Терского войска…
И тут Сашка увидел его. Небольшого росточка, необычайно кривоног, крючконос и востроглаз, в лохматой шапке с красным атласным верхом, с узорчатыми сабельными ножнами у пояса, в белой, льняной сорочке и вышитом жилете он подошел совсем близко. Незнакомец пронзительно глянул на Травня, и у того захватило дух. Обнаженный клинок товарищ Артёма держал в правой руке. Левой придерживал длинные, волочащиеся по траве полы бурки.
Небольшой, тонконогий конь неотступно следовал за ним. Ходил сам, не понуждаемый уздой, словно домашняя собачонка. И всё бы ничего. Ну, ряженый мужик. Ну, артист или циркач — конный эквилибрист. Мало ли народу таскается по глухим лесам на склонах Северного Кавказа? Травень, может быть, и не заметил бы его, если б в широком вырезе сорочки между расхристанных тесемок не зияла длинная и глубокая, всё ещё кровоточащая рубленая рана. Травень ясно видел белые осколки грудной кости. С такой раной человек не может ходить, говорить, смеяться. С такой раной человек и не выживет долго.
— Это мой товарищ. Петрович. Мы вместе тут… — заметив его изумление, проговорил Артем. — А ты, братишка, ступай-ка обратно. Потом, позже, к нам присоединишься.
Петрович низко поклонился Травню, деликатно прикрыл рану полой бурки. Но смотрел пронзительно, пристально, улыбался одобрительно. Видать, понравился ему Травень.
— Ступай, помойся хоть холодной водой, — молвил казак. — Ты грязен и весь в крови. Плен — это тебе не тещины пироги.
На него обрушились ледяные потоки. Невероятно, откуда взяться большой воде, ведь ручей едва теплился? Травень очнулся по пояс в холодной, пахнущей дерьмом жиже.
— Вы не подавали ему ведро? — первый голос звучал строго, начальственно.
— Подавали, — второй голос казался родственно-знакомым.
— Тогда откуда там дерьмо? Смотри!
— Значит, он гадил под себя.
— Вот теперь и сажай его, обгаженного, в мою машину.
— Может, сначала помыть его?
— Просто окати из шланга.
— Как будем поднимать его наверх? — Вот и третий голос, совсем чужой.
— Легко! Он же в сознании! Эй, Травень! — Теперь Сашка узнал Терапевта.
Он поднял голову. Так и есть — три силуэта: Стас, Барцу и Данила-Терапевт.
— Я предупреждаю вас. Он всё ещё опасен. — Терапевт плюнул. Шлепок желтоватой слюны закачался рядом с Травнем на поверхности воды.
— Он нас предупрэждает! — фыркнул Барцу. — Эй, человек, хвати веревка.
Травень кое-как обтер лицо, проморгался. Перед ним висела веревочная петля. Он привычно продел плечи в петлю и с трудом стянул её на талии. Подъем из ямы проходил в штатном режиме. На поверхности, в центре покрытого старым асфальтом, обсаженного тополями двора, Травень скинул штаны и поспешно опростался.
— Ну ты даэшь! — фыркнул Барцу.
Шуратка мелькнула невдалеке, за стволами тополей, стремительно скрылась в полумраке сарая. И это хорошо. Ей ни к чему сейчас смотреть на него. Терапевт явился с зеленым армированным шлангом. Он приоткрыл краник на конце и осторожно, стараясь не тревожить раны, стал поливать Травня. После окончания водных процедур, снова появилась Шуратка. Она принесла сверток с чьей-то недавно стиранной одежей и бельем.
— Переодевайся быстро, — командовал Стас. — Мы торопимся. Наш ждет господин Сильвестр. Я договорился об обмене.
— Я не стану заголяться посреди двора, — фыркнул Травень.
Стас, зыркнув на растерянную Шуратку, приказал Барцу отвести пленника в гараж. Шуратка поплелась следом.