Гаражом оказался жаркий и темный сарай из кое-как сваренных листов железа. В незапамятные времена стены сарая внутри и снаружи окрасили ядовито-зеленой краской. В гараже пахло машинным маслом и пригоревшей кашей. В углу на сваленных грудой старых матрасах лежала тонконогая кукла. Её изумительно-розовое, кружевное платье казалось свежим, только что сорванным и оброненным беспечною рукою цветком.
— Бумажный Тюльпан, — хмыкнул Травень и насупился.
Радовало всё: и холодная вода, которой его окатил Терапевт, и относительная телесная частота. Даже саднящая боль во всем теле казалась счастьем. Он всё ещё жив. Он может дышать. Он может убивать. Он обязан скрыть своё торжество. Шуратка настороженно посматривала на него, то и дело закрывая глаза ладошками. Её крошечное личико было белее бинтов, пышной короной обрамлявших голову.
— Как ты? — спросил Травень.
— Та ничего!
Барцу встал у входа. Шага не сделал внутрь гаража. Застыл с автоматом на груди. Утренние лучи били ему в спину, а он, Травень, ударит его спереди в основание шеи. Пусть только девочка уйдет. Снаружи взревел движок «Нивы».
— Не педалируй! — взревел кто-то из Землекопов. — Движок скоро сдохнет. Хорошо, хоть завелся.
Травень глянул поверх плеча Барцу, наскоро оценил повреждения. «Джихадмобиль» Землекопов не шибко пострадал в схватках с Пастухами. Ну, подкоптился, ну, получил дюжину пробоин в кузове, ну, не работает задняя передача — не более того. Барцу тоже сосредоточенно наблюдал, как трое ребят в камуфляже — местная деревенщина из числа новобранцев, пыхтя и потея, молотя берцами щербатый асфальт, толкают автомобиль руками, упираясь руками в капот и решетку радиатора.
— Уходи, девочка! — прошептал Травень со всей возможной строгостью. — Мне надо переодеться.
— Ни! Я тут мешкаю. У штаб йти боюся. Там солдати. Вони так дивляться… А тут дядько Данила мене захищае. А вдома теж не можу. Там порожньо и всюди кров.
— Тише!
Травень, сдерживая стон, принялся избавляться от пропахшей дерьмом одежды. Промокшая ткань плохо поддавалась ему. Израненные пальцы саднили. Шуратка кинулась помогать. Она умело шуровала одной здоровой левой ручкой, правую берегла, веки плотно сомкнула. Её душила дурнота.
Ненависть сочилась алыми каплями из Сашкиных ран. Эх, не растерять бы всю, не оставить на грязном полу гаража. Пусть хоть малая толика её достанется этому вот…
— Ви што там возитэсь? Уж не трахаешь ли ты девчонку, Травень? Если вздумаешь её поиметь — знай, Стас тебя тут же пристрелит. Девчонка его. Понял?
— Понял, — отозвался Травень.
Надо как-то застегнуть гульфик. Стыдно с расстегнутым-то к господину Лихоте в хоромы ехать. Он показал Шуратке, что надо делать. Девчонка с усердием закусив нижнюю губу, принялась исполнять.
— Ты скажи-ка мне вот что, Барцу. Просто повтори за мной.
— Чито?
— Повторяй. Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.
Ответом ему стала яростная брань. Шуратка брызнула в самый темный из углов, но до этого рукодельница успела застегнуть на Травне все пуговицы и молнии. Успела подать ему и оружие — небольшой кухонный нож с сильно источенным, но острым лезвием. А на залитом весенним солнышком дворе команда Землекопов уже грузилась в открытый кузов «Нивы». Похоже, четыре передних передачи у «джихадмобиля» были в полной исправности. Откуда-то явилась и «тойота» со знакомыми Травню номерами. Эх, вряд ли ему суждено узнать, каким образом Землекопы завладели собственностью Сильвестра. Стас занял почетное место рядом с водителем отбитого у врага трофея. Похоже, Травня также планировали посадить в «тойоту».
— Я так и думал, — выдохнул Сашка.
Он медленно брел из гаражного сумрака к солнечному свету, стараясь вовсе не смотреть на скрытое в тени лицо врага.
— И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша… — надо бы проговорить до конца, но, — прости меня, Боже! — не получится на этот раз.
— Крыша снесла! — хохотал Барцу. — Га-га-га! Отдадим тебя Лихоте, будешь ссать у него в лоток, как шелудивый кот. Будешь грызть кость на дворе, как пёс собачий…
Он даже не поднял оружие. А ведь Терапевт предупреждал его. Да, предупреждал! Автоматом завладеть нельзя — слишком большой, под робой не спрячешь. Нестрашно и перепачкаться во вражьей крови, когда собственные раны ещё кровоточат. А вот труп надо прибрать. Мало ли — заметят! Вроде бы всё спокойно, только командир Землекопов волнуется, вырыкивается в приоткрытую дверь авто. Терапевт педалирует движок. «Нива» выхаркивает из пробитой выхлопной трубы синий дым.
— Эй, Шуратка!
— Шо?
— Уходи отсюда.
— Та да.
Травень сунул тело Барцу под верстак, постанывая кое-как прикрыл старыми камерами и уж вышел под солнечный свет, когда из темноты послышался едва различимый за ревом двигателей шелест:
— Куди ж я пийду, дядя?
— Иди до Петруши. А потом просто — куди вин, туди и ти. Зрозумила?
— Та да…
— Прощай пока, спасительница моя.
Взрослые — странные существа. Вика называет это их свойство «рациональным мышлением». Два непонятных слова в сочетании друг с другом звучат красиво. Но Петруша не понимает смысла каждого из этих слов. Смысл словосочетания также ускользает от него. Оставаться в гараже горного училища, на пропахших машинным маслом матрасах, в относительной безопасности рядом с Шураткой, — вот рациональное решение. Малышка всё ещё больна, но из больнички её прогнали после очередного минометного обстрела. Соседка по лестничной площадке рассказала Петруше все сплетни. Большую часть услышанного он предпочел сразу забыть, удержав в памяти главное: городок боится ракетного удара. Несчастные люди сами накликают на себя беду: ведь именно то, чего они так боятся, непременно с ними случится. И скоро!
Но Петруше некогда бояться неизбежного, у него есть дела поважнее. Как забыть об утратах и страхе? Как забыть о том, что ты почти всегда голоден и отчаянно неприкаян? Посмотри вокруг, — и ты увидишь тех, кто находится в худшем положении. Для этого не надо отправляться в дальнее путешествие, достаточно просто прийти на задний двор горного училища или, прошагав пяток километров — а к такому Петруше не привыкать! — явиться к стенам собственной тюрьмы. На пути между двумя этими точками можно повидать, узнать, понять много интересного о жизни взрослых.
Он идет в Благоденствие безбоязненно, ведь дядя Гнесь убит, а другие бойцы Пастухов сечь Петрушу не захотят. Вот, например, дядя Волосянкин пропустил его в задние ворота, объяснив, как пробраться к сестре, да ещё дал пачку сухого печенья. На дворе, возле входа на кухню господина Лихоты, его встретила толстая Яночка. Эта поделилась бутербродами. Вареная колбаса в бутербродах ещё не успела позеленеть и хорошо пахла.
Внутреннее устройство своей тюрьмы Петруша запомнил хорошо. Приходилось же ему гостить здесь от случая к случаю. И подолгу гостить. А теперь здесь гостит его сестра, поэтому Петруша имеет полное право заходить в этот дом. В доме господина Лихоты Петруше сейчас ничто не угрожает, ведь Черноокого здесь нет.
Дьявол, подобно всем существам его породы, запутался в собственных делах. Торгует что ни день смертью во всех её ипостасях. Пытается сбыть подороже всё, что естественным путем к каждому и без него придет. Выгодный бизнес! Теперь никак не может договориться с дядей Стасом о цене на три военные машины. Они старые и уже отслужили своё, но в пустопольском крае всё ещё считаются товаром.
Черноокий думает, будто у дяди Стаса есть деньги. На прошлой неделе, на трассе Пустополье — Харьков, кто-то остановил инкассаторскую машину. Черноокий думает, что деньги забрал Стас. Но препираются не по-пустому. Каждое толковище оборачивается для Благоденствия минометным ударом или набегом диверсантов. Дядя Стас — существо мутное, лукавое и едва ли не более опасное, чем сам Черноокий — сподвигает своих Землекопов на кровопролитие именем петрушиной сестры. На языке взрослых это называется мудрено — мотивация.
Бумажный Тюльпан снова украл у Черноокого белый порошок. Но на этот раз — как частенько бывало и раньше — не весь. Петруша узнал об этом случайно. Они вместе жарили на костре сосиски и черный хлеб, а потом Бумажный Тюльпан высыпал на красные угли содержимое пакетика. Костер затрещал синеватыми искрами, а Бумажный Тюльпан сказал, что боится возвращаться домой, потому что совсем скоро Черноокий разоблачит его. Ведь Вика живет в доме Лихоты, а белый порошок всё равно пропадает.
А потом Бумажный Тюльпан сел верхом на свою рычащую машину и помчался в сторону Благоденствия. Но перед этим почему-то попросил прощения именно у Петруши. В позавчерашние дни возле гаража, во дворе горного училища опять нашли убитого человека. Может быть, Бумажный Тюльпан попросил прощения у Петруши за это? А другой ночью одного из новобранцев дяди Стаса проткнули заточкой пять раз. Петруша той ночью спал совсем неподалеку, но ничего не услышал и не проснулся, а найдя мертвеца, сильно перепугался. Но за это у него прощения никто не попросил.
Есть много способов борьбы со сторонниками дьявола. Честность и молитва — вот достойнейшее оружие против двоедушия, лицемерия, подлога, прямого обмана. Но не железная заточка. Оправдано ли кровопролитие, если речь идет о борьбе со столь злобным врагом? Надо бы спросить об этом у Крылатого человека. Он, конечно, ответит утвердительно. Но пусть обоснует. Пусть обоснует!..
А сейчас Петруше очень надо снова повидать Бумажного Тюльпана. Сейчас Бумажный Тюльпан для Петруши важнее, чем любая из его сестер. Петруша должен подтвердить или опровергнуть собственные догадки. Ему будет легко. Он быстро распознает, что к чему, ведь теперь он почти всегда сыт. Господь даровал ему пищу в достаточном количестве в награду за радение, а раз так, то Петруша получит и мирную жизнь.