Похоже, теперь Бумажный Тюльпан надумал убить дядю Стаса. Возможно ли такое?.. Ведь между дядей Стасом и белым порошком не угадывается ровным счетом никакой связи! Но если дядя Стас будет убит, то потом, возможно, очередь дойдет и до Черноокого.
Петруша дрогнул. Задний двор дома Лихоты был пуст. Бригада под командой Киборга колесила по окрестным полям, пристреливая позицию для пуска ракет.
Взрослые боятся ракет. Все, кто мог, уже покинули Пустополье. Родной городок теперь напоминал Петруше страшный лабиринт из старой сказки. Где-то между серых стен и пустых, посеченных осколками аллей обитало рыкающее чудовище. Вместо ног у него — железные гусеницы, тело не имеет шеи, голова сидит прямо на бронированном тулове, а длинный хобот плюется смертью. Только Крылатый человек оставался свободен от страха перед чудищем. В обнимку со смертью он сидел на дне бетонированной ямы, весь в крови и собственным испражнениях. Но это ничего. Спасителю Пустополья была уготована не самая худшая участь.
Киборга очень боятся в Пустополье не меньше, чем ракет. Слишком честный, слишком дисциплинированный и умный, часто обречен на участь изгоя. Он один, командуя бригадой потерянных душ, за считанные дни привел всю округу в полнейшее замешательство. А сам потерялся и уже не ведает, где друг, где враг. Он будет честно исполнять любую работу, даже в услужении у дьявола. Жестокая десница гонит его на убой. Кто он, жертва, кинутая на алтарь, или обычный грешник, несущий кару за прошлые грехи?
В Благоденствии тоже пустынно, но намного спокойней. Петруша спрятался на заднем доре в густой тени дома, возле входа на кухню. Добрая Яночка нет-нет да и посматривала на него, изредка напоминая, что старшая его сестра вполне себе сыта и сберегать для неё часть пищи нет никакой необходимости и, едва лишь он дожевал последний кусок, подала ему чашку с горячим чаем. Отвыкший от таких роскошеств, Петруша позабыл обо всем на свете. Цветная бумажка свисала на тонкой веревочке по боку чашки. Там, на глянцевом синем боку, была изображена забавная корова с цветочным венком на рожках, а сама чашка — слишком чистая. Петруше стыдно пачкать её глянцевые бока своими давно не мытыми пальцами.
— Настанет мир, и все дети будут мыть руки и ходить в школу, — словно угадав его мысли, проговорила Яночка.
Пакетик, погруженный в коричневую, исходящую паром жидкость, надо аккуратно вытащить, отжать и спрятать в кармашек куртки. Возможно, его удастся использовать ещё не один раз. Ах, как давно Петруша не пробовал настоящего горячего чая!
— Ступай в подвал, — командовала Яночка, с жалостью наблюдая, как он прячет пакетик. — Там Ярослав Саввич угостит тебя получше. У него есть кока-кола!
Петрушу заставили тронуться с места не наставления Яночки. Оглушительный грохот моторов и скрип железных ворот заставили его поторопиться. Створки задних ворот разомкнулись. Пустая степь с конусами терриконов на горизонте предстала перед ним. По пыльному проселку тянулась вереница бронированных машин. Пушки на башнях зачехлены. Маскировочная окраска на боках и передках брони почти не запылилась. На каждой машине сидели люди. Много людей. У некоторых лица так же черны, как у Крылатого человека. Но эта чернота не являлась следствием пыток. На «броне» сидели чужие люди с холодными сердцами и враждебными намерениями. Они прибыли в Пустополье ради заработка, а ремеслом их являлось убийство. Черноокий уговорил хозяина Благоденствия прибегнуть к помощи наемного войска.
Петруша убрался в дом ещё до того, как ствол пушки первого БТР просунулся в створ ворот Лихотиного дома. Он прошел привычным путем через пустой холл. Путь лежал мимо кухни, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не поддаться манящим ароматам еды. И всё-таки он приостановился. Зеленые щи, мясо с луком, сыром и картошкой, и главное блюдо — пироги с капустой и яйцом. Петруша шмыгнул носом. Живот его отозвался на запахи оглушительным урчанием. А ведь он недавно получил три больших бутерброда! Замолчи, живот! Ты должен быть ещё сыт!..
Откуда-то снизу слышались тихие голоса. Два голоса — мужской и женский, оба — молодые. Мигом позабыв о кухонных соблазнах, Петруша прислушался. Голоса то ли пели, то ли читали вслух слитно, как читают перед сном молитвы. Петруша поспешил к лестнице в подвал. Так и есть. Один из голосов принадлежал его сестре Вичке, другой — Ярославу Лихоте, Бумажному Тюльпану. А вот и он сам — сидит смирно, прислонившись спиной к стене возле запертой двери. Петруша притулился на нижней ступеньке лестницы, затаился. Очень уж хотелось узнать, из какого канона читают.
— «Не может у ангела быть хвоста, и лошадь не влюбится в свист хлыста. Гореть мостам… Голодных всадников следы. Гниют плоды и ест глаза лиловый дым, — голос Вички звучал внятно. Она хорошо держала ритм. — На ржавом ключе выбит древний знак. Где сердце твоё, там твоя казна. Кто знал — тот знал. Погас огонь, молчит приют, и только ангелы поют в последний раз…»[16]
Слова припева они вывели вместе, очень стройно. Голоса их прекрасно гармонировали:
— «Разбитая лодка, пустой причал, русалка на камне поёт печаль. Самоповтор. Самообман. Горькие сны. Горький туман…»
Петруша напрочь забыл все слова, полагающиеся для такого случая. Но что-то же нужно сказать, ведь Бумажный Тюльпан с радостным изумлением уставился на него. Надо его как-то похвалить.
— Горько! — выпалил Петруша, одарив друга счастливейшей из своих улыбок.
Неправильно, не верно, грубо и невежливо. Ах, научится ли он когда-нибудь понимать взрослых? Бумажный Тюльпан так покраснел, что капельки влаги выступили у него на лбу и в уголках глаз. А ведь он — ангел смерти — мудрый, изобретательный и отважный. А Петруша — ангел милосердия, ухитрился так обидеть его! Нет, на это немыслимо смотреть! Петруша спрятал лицо в ладонях.
— Не сердись на него, — послышался насмешливый голос из-за двери. — Он так шутит, потому что плохо учился в школе.
— Ничего, ничего, — промямлил в ответ Бумажный Тюльпан. — Пусть шутит. Пусть…
— Зачем пришел? Ты что-то хотел сказать нам? Подойди же! — Наверное, сестра прижала лицо к щели между дверью и косяком, потому что теперь её голосок звучал чуть громче.
— Я хотел рассказать о том, как торгуют смертью, — ответил Петруша.
— Так и есть! — выдохнул Бумажный Тюльпан. — Я же говорил тебе! Сильвестр отдал за Травня два бэтээра, и теперь Стас шарашит из них по Благоденствию. Но бэтээр — всего лишь аванс. Главная плата — это ты… А ты, Петя, шел бы отсюда. Только не знаю куда. По Пустополью пристреливается Киборг. Благоденствие обстреливает Матадор. Где теперь безопасно?
— В дырке, — попросту ответил Петруша.
— Где? — Вичка и Бумажный Тюльпан научились говорить хором, значит — стали настоящими друзьями.
— На боку черной горы, под землей, — пояснил Петруша. — В том месте, которое ты обнес последним. Там уж никто и ничего искать не станет…
Бумажный Тюльпан снова смутился. Покраснели даже шея и грудь в вырезе футболки.
— Это лучше всего… — послышалось из-за двери.
Едва заслышав торопливые шаги, они шарахнулись друг от друга, и оба — в сторону от двери, будто псы, застигнутые за поеданием хозяйского ужина.
По лестнице к ним спустилась Яночка со связкой ключей в руке.
— Прибыла толпа вояк. Лучше нам сховать наше сокровище подальше.
Она отперла и распахнула дверь. Петруша наконец увидел Вичку, но лишь на минуту. Подробно рассматривать сестру было совсем неловко, да и Яночка, крепко ухватив его за шиворот, потащила прочь из подвала, на лестницу.
Даже на смачно пахнущей кухне, наскоро добавляя к бутербродам тарелку ароматного бульона с половинкой крутого яйца, Петруша не переставал думать о влюбленных. Виданое ли дело, так наброситься друг на друга. Петруша не раз слышал о таком, но для себя решил, что пока не станет этим заниматься. Он мог бы обнять бабушку, или мать, или любую из сестер. Сестер можно обнимать сразу обеих — они легко поместятся в его объятиях. Что же касается мамы и бабушки или совсем уж странного намерения обнять всех разом — это никак не получилось бы. Петруша развел руки в стороны, пытаясь представить объятия. Слезы покатились по его щекам, частым дождичком закапали в тарелку.
— Смотри-ка, малой расстроился, — тихо проговорила Эльвира, кухарка Саввы Лихоты. — Бедный ребенок! Остаться без родителей! Большая часть семьи полегла…
— Та ничего. Викторью пощадят. Её обменяют, — неуверенно отозвалась Яночка.
— А не хуже ли так? Так-то вернее убьют. Лучше б сидела в подвале до самого конца. Рану бы как следует залечила.
— Ты собери-ка малому воды-еды. Ему надо в безопасное место. Смотри сколько понаехало…
Петруша мельком глянул во двор и пригнул голову ниже к тарелке. Под окнами кухни, переругиваясь на незнакомых языках, сновали круглоголовые солдаты. Их лица закрывали прозрачные, бликующие забрала. Точно такие, как на шлеме Бумажного Тюльпана, который сейчас, в этот момент, этажом ниже любил его старшую сестру.
«Нет. Я ещё погожу, — решил для себя Петруша. — Но когда-нибудь потом — обязательно. И самая лучшая из чужих женщин станет для меня родной. И я стану так же любить её. Аминь».
Вика слышала треск перестрелок почти каждый день. Где-то над потолком время от времени грохотали звуки шагов и разрывы. Глухое «бум-бум-бум» болезненно отдавалось у неё в голове.
Миновало несколько дней, рана в боку — её первая рана — поначалу казавшаяся такой болезненной, быстро заживала. Лечил её лощеный, приятно пахнущий человек, неопределённого возраста. Он наложил швы, он делал инъекции и давал пилюли. Пилюли Вика спускала в канализацию, а вот инъекций избежать не удавалось. Лощеный доктор ни слова не понимал по-русски, но он показал ей упаковки от препаратов: ципролет, супрастин, кетанов — ничего особенного — и она успокоилась. Кормили тоже хорошо, но есть обычно не хотелось.
Вика пыталась вставать на горшок, но пока каждое движение причиняло ей боль. Она плохо спала, каждый миг размышляя об убийце её близких.