— Та ты сам его подколол, чтобы Вичку отмазать! — фыркнула Яночка.
Водорез за спиной у Вики молчал. Хватка его оставалась крепкой.
— И вчера был труп. И позавчера, — продолжал гнуть своё Матадор. — И не я их резал, и не Виктория Половинка. Говорю тебе, Киборг, это кто-то из ваших. И я даже знаю — кто!
— Что ты хочешь? — Если так пойдет и дальше, левое ухо Вики совсем оглохнет от рычания Водореза.
— Людей режет Ярослав Лихота…
— Лгун… выдумщик… клеветник… — завелся Сильвестр.
Но злился он как-то ненатурально, будто плевался подсолнечной шелухой. Киборг промолчал. Дыхание его сделалось шумным и глубоким.
— …только слепой не видел в рюкзаке у барчука заточку, — гнул своё Стас. — Он даже не скрывается.
— Ярослав Саввич — бакалавр Тринити-колледжа… — фыркнул Сильвестр. — В вашей стране уничтожили социологию и политологию, и вот результат… — Он оскалился.
— Социолог режет наших наркош, как заправский мясник! — губы Стаса растянулись в улыбку. — А папаша мясника возносит молитвы Господу. Жесть!
Сильвестр и Стас обменялись многозначительными улыбками или ей это только почудилось?
— Проваливай, лукавый, — тихо проговорил Киборг. — Приведи Травня — тогда продолжим разговор.
— Отдай Викторию! — рявкнул Матадор.
— Что дадите взамен? — спросил Сильвестр.
Пустой вопрос! Стасу дать взамен нечего, кроме разве каких-нибудь пугающих понтов.
— Зубы вашего Травня. Данька ему все до одного вынес.
Они дрогнули оба разом — Вика и Водорез. Хватка командира Пастухов на миг ослабла, и Вика едва не выпала из его рук. На раз-два-три Дмитрий взял себя в руки, и его мускулы снова сделались крепкими. Но теперь Вика сама, со всем рвением прижималась копчиком к пряжке его ремня, прислушивалась к его участившемуся дыханию. Она была уверена: командир Пастухов сейчас улыбается.
— Не смешно, Водорез! — подтвердил её догадку Стас.
— Вы блефуете. Травня вам не взять, — рыкнул в ответ Дмитрий.
— Он сам к нам пришел. Откуда же, по-твоему, мы узнали, что Виктория Половинка у вас? Мы думали, она в сгоревшем бээмпэ вместе с остальными «двухсотыми».
— Вам Травня не взять, — гнул своё Дмитрий. — Блефуешь! Веди его сюда, тогда и поговорим.
— В этом свертке — зубы Травня. Лови! — Стас взмахнул рукой. Он метил белым пакетом в голову командира Пастухов, но тот не разомкнул объятий, так и прижимал Вику к своей груди. Сверток на лету ловко перехватил Сильвестр. Развернул. В кусок газеты была завернута окровавленная тряпица. Кровь давно высохла и почернела. В тряпице действительно оказались разбитый металлокерамический протез и несколько недавно живых ещё зубов. Вика закусила нижнюю губу и почувствовала, как снова слабеет хватка Водореза.
— Это не его зубы! — неожиданно для самой себя выкрикнула Вика.
— Убрать девку с крыши! — зашипел Сильвестр. — Достаточно!.. Довольно!.. Mehr als genug![18] That’s enough![19]
— Вы знаете, что одна из установок «град» у нас. Мы меняем Викторию на Травня, а Ярослава Лихоту — на ваши жизни. Не отдадите барчука — разнесем не только церковь, но и всё Благоденствие. Уяснил, Водорез? Один удар «града» — и вас нет. На размышление — сутки. И пусть Лихота-старший убирается прочь, а его сын отвечает за геноцид собственного народа.
— Не отдавайте!.. — простонала Вика. Она силилась говорить как можно тише, чтобы Сильвестр ни в коем случае не расслышал её слов.
— Парень — паркурщик, — шепнул ей в ухо Киборг. — Его даже ваш дядька не смог изловить. Где уж нам!.. Тринити-колледж!..
А Стас, сопровождаемый толпой Землекопов, уже ладился садиться на броню БМП. Под стеной остался стоять только Данила Косолапов.
— Верь мне, Вичка. Це його зуби. Я напрацював, — сказал Данила тихо.
Постыдные, неудержимые, обильные слезы хлынули из глаз Вики. Почувствовав её стыд, Дмитрий ловко повернул её к себе, и она спрятала лицо у него на груди.
— Що за дивчина?! З усими хлопцями запросто обиймаеться! — глумился под стеной Терапевт.
Рёв двигетеля аккомпанировал отрывистым командам Стаса. Землекопы собирались восвояси. Пока без неё. Вика обернулась. Дмитрий не препятствовал ей.
— Мне нужен Травень! — шипел Сильвестр где-то совсем неподалеку. — Мне он нужен живым! Отдаю вам девку и два бэтээра из новой партии.
— Слыхал, доктор? — окликнул Терапевта Дмитрий. — Господин Сильвестр дает приданое за вашей Половинкой — два бэтээра. Передай командиру.
— А меня не хочешь забрать? — внезапно брякнула Яночка. — Хотя я-то бесприданная.
— Стерва! Ненавижу тебя! — взвизгнул Терапевт, но ствола не поднял.
— За що воюемо? З ким? Хто з нас ще це памятае? — выдохнул Середенко, скатываясь по лесенке на гравий двора.
— Давай вниз! — неожиданно резко скомандовал Водорез подталкивая Вику к краю крыши.
Снизу Витек уже тянул к ней масластые конечности. Прежде чем спуститься во двор, Вика последний раз оглядела пыльную, уставленную пустующими домами улочку Благоденствия. Обочины дороги тонули в молодой зелени, скрадывая дым и грохот удаляющейся «брони». Железные крыши, кирпичные, неоштукатуренные, кое-где побитые осколками, стены. Заборы высоки, палисадников не видно. Каждый дом подобен небольшой крепости. Тут проживали не бедные люди. Убоявшись минометных обстрелов, многие подались за лучшей участью в разные стороны, но подальше от Пустополья.
— Ну що ж ти! давай! — гудел снизу Середенко.
И Вика уже хотела подчиниться, когда от ближайшего из заборов, из тени зацветающего куста выскочила легкая фигура в знакомой куртке с яркой оранжевой полосой. Петруша лишь на миг встретился с ней взглядом, но успел донести всё: веру в скорое избавление, надежду на удачу, любовь и преданность. Вика ухватилась за поручни лесенки. Они оказались теплыми — солнышко уже грело хорошо.
— Ви подивиться, панове командири, вона ще й посмихаеться. Наробила справ и добре ий. Ось сволочной бабська натура! — ворчал Середенко, бережно подхватывая Вику у подножия лестницы. — Ой, треба ж и метрвяка прибрати! Вони його кинулы пид стиною!..
Они столкнулись в холле. Вика кинулась к нему, как к давно потерянному родичу. Так кидается земляк к земляку, случайно встреченному вдали от дома, в совсем чужом городе. Она хотела прислониться, чтобы превозмочь минутную слабость, но он отстранился. Ярослав выглядел усталым. Лицо его и одежду покрывала пыль. Мотоциклетный шлем покатился по давно не чищенному ковру и звонко ударился об основание вешалки, краги со стуком упали на пол. Он держал руки по швам, будто вовсе не собирался её обнимать, а она так и не решилась рассказать ему о свидании со Стасом и об окровавленном, пугающем свертке. Наконец он заговорил:
— Во что ты одета? Моя толстовка! Мои штаны!
— И твой запах, — отозвалась Вика. — Просто ничего лучшего доктор не нашел. Из женщин в доме только прислуга. А ко мне относятся, как к госпоже.
Она горько усмехнулась.
— Не горюй. Я видел дядю Сашу. С ним всё будет хорошо, — заверил её Ярик.
— А с нами?
Он молчал, а она тянула носом воздух, пытаясь поймать знакомый запах. Но он пах по-чужому — пылью, кровью, моторным маслом. Как он мог забыть? Они же совсем недавно любили друг друга. И пары дней не прошло! Наконец он сжалился и снова заговорил:
— Ты ходишь по всему дому? Хорошо! Но почему такая лохматая?
— Не могу помыть волосы. Больно наклоняться, а помочь некому. Все заняты…
— Пойдем! Я помогу!
И он отвел её в свои комнаты, в те самые, куда она не решилась или не смогла войти — спальня, кабинет и ванная с дверями салатового цвета. Там он помог помыть ей волосы. Обращался ласково и целомудренно, подобно отцу. Ярик обнаружил странные умения: он обернул вокруг её головы полотенце. Получилось подобие пышной, восточной чалмы. Он надел ей на ноги чистые носки. Свои носки! Да так ловко, будто в детстве сам играл в куклы. Заметив её насмешливое изумление, пояснил скупо:
— Доводилось ухаживать, когда мать болела…
Вика ходила за ним по комнате, наблюдая, как он зачем-то перекладывает вещи с места на место. Она, как могла, глубоко вдыхала его запах. Она слушала музыку с его плеера, она листала страницы его книжек — листы бумаги с печатным текстом на непонятном ей языке. Книжки толстые, без картинок, по виду — учебники.
Ощущения от встречи оказались совсем другими, не такими как в прошлые их свидания. Тогда он представлялся ей совсем чужим и слишком уж юным. Но теперь она видела нитки седины в его темных волосах и странную потустороннюю обреченность в выражении осунувшегося, потемневшего лица. Ту самую, знакомую, успевшую надоесть, неизбывную обреченность местных уроженцев. С этим обстоятельством она не захотела соглашаться и выпалила внезапно и зло, обидевшись на его затянувшееся молчание:
— Ты не наш! Ты другой!
— Ваш… На пустопольском кладбище мои деды и бабки похоронены.
— Нет. Ты другой. Я потому и приметила тебя. Не бухаешь, не лаешься, не шляешься…
— Я-то? Именно шляюсь!
Она хотела возразить, но он захлопнул перед её носом салатовую дверь ванной комнаты. И она смиренно ждала под дверью, пока он примет душ. Потом он позволил ей не только войти в ванную, но и обнять себя и смотреть, как бреется. Странно, но после омовения он снова сделался совсем чужим, как в тот день в Лисичановке, в заброшенном магазинчике, когда они впервые разговаривали. А потом он заговорил с ней о любви.
— Я знаю, ты любишь меня. Но я не могу остаться с тобой.
— Та какая там любовь? Я убийца, снайпер. Первые полгода считала убитых, та давно перестала.
— Ты не убийца. Ты — солдат.
— А ты?
— А я — убийца. Тебе же сообщили об этом полчаса назад. Так? Ты знаешь, что это правда.
Он отвернулся, выскочил в комнату, оставив её в ванной одну. Она долго рассматривала в зеркале своё странно чужое в обрамлении пышной чалмы лицо. Нет, она не может это так оставить! Надо же что-то предпринять! Его надо спасти!