Ярик выглядел потерянным. Он явился к постели больного со своим неизменным оранжевым рюкзаком, но заточку на этот раз обернул газетным листом. Почему?.. Стесняется?.. Поговорить с ним или умолчать? Рискнуть испытать их близость откровенностью?
Ярослав избавил его от сомнений, заговорив первым.
— Ты сильно пострадал, дядя Саша. Я сожалею. Ты хотел спасти Вику…
— И тебя, — отозвался Травень.
— Благие намерения — путь в преисподнюю…
Эх, надо как-то оставить эту тему. Да и Виктория, Вика, Вичка, и теперь всё равно, что в плену, хоть и не осознает этого. Им предстоит новая битва. Может быть, последняя. Может быть, уже завтра. Расспросить или…
— Ты был с ней? Как она? — Травень надеялся: он не поймет, потребует разъяснений, и тогда у него появится шанс пойти на попятную, замылить вопрос смехом. Но Ярослав ответил:
— Был. Она захотела, и я был. Да не шевелитесь вы, не дергайтесь! Катетер выскочит. Я просто хочу быть честен с вами. Вы ведь в неё влюбились?
— Да. Но я не имею на неё никаких прав, — выдохнул Травень. — Я просто бабник и подкаблучник. Отвоевавший своё вояка.
Ярослав сосредоточенно рылся в рюкзаке — так карапуз рассматривает содержимое рождественского носка. Наверное, какой-нибудь гаджет разыскивает. Сейчас уткнется в него и — прощай, дядя Саша!
— Я чувствую странную привязанность к вам, — внезапно заявил Ярик. — Мне было одиноко тут, пока вы не появились. А теперь есть смысл возвращаться домой, потому что вы меня ждёте.
Проговорив это, он достал из рюкзака не планшет и не айпад, а потрепанную книжечку в обычном, картонном переплете с изображением Казанской Божией Матери на обложке.
— Скоро снова в бой. Я рассчитываю на тебя, Ярослав.
— Завтра, — уточнил Ярик. — А пока давайте я вам почитаю.
И он начал читать, и не прервал своего занятия, даже когда явился его отец. Странно! Чужой этому краю парнишка, по виду и повадкам совершенный иностранец, а так быстро, правильно и без запинки выговаривает слова церковно-славянского языка. Лихота-старший безмолвно уселся на край Сашкиной кровати.
— Ты не хочешь помолиться, брат? — просто спросил Травень.
— Помолиться? Сейчас?! — казалось, Савва и не слишком-то удивился.
— Повторяй за мной…
Ярослав прервал чтение, с изумлением уставился на отца, преклонившего колени перед кроватью раненого товарища.
Травень смотрел, как рябит и колышется физраствор в литровой склянке. Ёмкость уже наполовину опустела. Боль в ранах отзывалась лишь при движениях, а за окном нарастал рокот мотора. Удивительное дело, стекла в современных стеклопакетах не отвечали вибрацией звукам вертолетного двигателя.
Ярик отодвинул гардину, чтобы Травень мог видеть, как вертушка садится на широкий двор, разгоняя на стороны темно-серую мелкодисперсную пыль. Винт крутился все медленней. Наконец рокот затих.
— Аминь, — торжественно произнес Лихота.
— Зачем ты затеял всё это? — спросил Травень.
— Хотел принести в Пустополье мир и достаток. Хотел воссоздать храмы и насаждать веру в Христа. Но местный народ отвык от Бога. Не хочет порядка. Хочет грабежа и войны. Они не захотели отдать шахты под моё управление. Они стали воевать со мной.
— И потому ты стер с лица Лисичановку?
— Да. Тогда у меня ещё не было армии. Я не мог навести порядок и вернуть уважение к христианским традициям иными методами. А Лисичановка населена ворьем и бандитами. Они воровали у меня уголь. Они совершали диверсии на шахте. Мы посовещались, и я решил применить к безбожникам радикальные меры. Но я понес убытки. Признаю: я потерпел поражение.
— Они всего лишь люди… — Травень набрал в легкие побольше воздуха. Ребра были целы. Дыхание не причиняло ему страдания.
Но Савва не слушал его. Губы хозяина Благоденствия обметала желтоватая пена.
— …крестовый поход против безбожия и лени… огнём и мечом… — речь его становилась всё бессвязнее.
— Нельзя насадить добро, совершая убийства, — тихо проговорил Ярослав.
Травень глянул на его и снова ощутил привычную теперь занозистую муку. Смерть, кривляясь, смотрела на него из-за спины Лихоты-младшего. Тварь вышла из темного закутка возле двери в санузел. Стара, безобразна и угрюма, она смотрела на Ярика с нездоровой пытливостью, как смотрит заядлый вегетарианец на кусок сочной говядины.
— Я останусь, отец, — проговорил Ярослав. — Мне надо закончить работу.
Травень наблюдал, как в силиконовую трубку одна за другой падают прозрачные капли. Завораживающее зрелище. Он смотрел в потолок, стараясь не поворачивать головы. Так Смерть не сможет попасть в поле зрения. А если её не видно, то и нет вовсе. Разве не так?..
Он не боялся. Капли физраствора вливали в его вены новые силы. Нет, Савва Лихота не желал ему личного несчастья, но он не успокоится, пока не разрушит Пустополье.
Отец и сын тихо и слаженно творили молитву. Оба стояли на коленях так близко, что головы их — наполовину седая и совсем ещё не потраченная серебром — соприкасались. Дыхания смешивались. Два совсем разных и чужих друг другу человека по странному стечению обстоятельств молились об одном и том же. А Смерть ждала своего часа возле двери в саунзел.
Сашка не заметил, как его комната опустела. Он не хотел знать, стоит ли всё ещё страшилище на своем посту. Жизнь вливалась в его вены, и он знал твердо: Смерть приходила не за ним.
А утром доктор сменил ему повязки и поставил новую капельницу. И Травень забылся сном до самого вечера.
Он вышел из оцепенения, когда воздух над Благоденствием разорвал истошный вой. Дьявол выводил руладу за руладой почти без передышки. Травень привычно отсчитал двенадцать залпов. Секундная стрелка на часах в стиле хай-тек, что стояли на столике возле его изголовья, прилежно отсчитывала мгновения. Где-то совсем далеко, на пределе слышимости слитно прогремели громы. Боль, ужас, смятение, гнев, паника, животный, необоримый страх, беснование огня, удушливый дым, клубы раскаленного пара, отвратительный, пугающий запах свежей крови, убитые дети, изуродованные тела, исковерканные жизни и ненависть — всё случилось там, за гранью слышимости. Но это ещё не конец.
Травень глянул на флакон в штативе. Теперь вся жидкость умещалась в узком горле. Он подкрутил колесико на силиконовой трубке и вытащил из вены катетер. Часы показывали половину четвертого утра. Скорее всего, сейчас всё ещё темно. Если Землекопы ответят ударом на удар, то это случится только утром.
Осторожно отодвинув гардину, Сашка выглянул во двор. Его страж примостился на узком балкончике. На пузе — снятый с предохранителя «вихрь» — штатное оружие бригады Пастухов. Темное лицо часового лоснилось в свете прожекторов, заливавших двор особняка белым, холодным светом. Травня стерегут, и это вполне логично. Пространство вокруг Лихотиного двора было черным-черно, лишь очень далеко, на грани видимости, колебалось и росло оранжевое зарево.
Сашка долго смотрел на пожарище. Он шевелил искалеченными пальцами на руках и ногах. Повязки, ярко белевшие в полумраке комнаты, теперь не окрашивались темными пятнами. Он крутил и тряс головой, пытаясь вызвать приступ дурноты, но тело пока неплохо повиновалось ему.
Сильвестр предпринял решительные меры. Развязка близка. Травень подошел к двери. Наверное, там, в коридоре, притаился такой же, не ведающий местной мовы молодец в бесшумных ботинках и с крупным калибром на животе. Травень приложил ухо к двери, прислушиваясь к вполне внятному храпу. Похоже, в коридоре караулит кто-то из местных. Не отправить ли его в постель поудобней? Сашка выглянул в коридор. Рядом с его дверью в очень неудобной позе, свесив голову на широкую грудь, дремала Яночка.
— Ты?! — изумился Травень.
Незадачливый часовой тряхнул головой, просыпаясь.
— Я. Лучшего охранника не нашли. Все при расчетах. Ровняют с землей нашу с тобой родину. А я тут тебя стерегу.
Она потерла глаза внушительными кулаками, уставила на него мутноватые очи и мигом проснулась. В глазах заиграла нехорошая лукавинка. Не дать ей подняться, ударить коленом по носу — и вся недолга. Но Яночка опередила него, достав из-под пятнистой робы всё тот же «вихрь».
— Возьми, — она протянула Травню оружие. — Не надо бить женщину. Лучше Волынку прибей. Надоел всем, Сука!
— Волынка — твой сожитель?
— Та да. Это он рассказал всем, как вы убили Аксена. Он выдал Ярика.
— Рассказал Пастухам?
— Та да. И Землекопам тож. Он носится туда-сюда. Разведчик, мля! Я бы сама его прибила, тай не умею.
Этажом ниже зашуршали торопливые шаги. Послышалось частое дыхание, так дышит человек после быстрого бега. Но Яночка ничего такого не расслышала. Она смотрела на Травня доверчивыми, сонными глазами, словно и вправду надеялась, что он послушается и незамедлительно изничтожит Волынку.
— Кто ещё остался в доме, кроме гастролеров?
— Доктор, пилот и его помощник, сами господари Савва Олегович и Сильвестр… — Яночка перечисляла, разгибая грязные пальцы с обломанными ногтями. Каждый палец она рассматривала, будто на нём было запечатлено лицо поименованного субъекта. Только теперь Травень почуял густой дух перегара.
— Кто такой Сильвестр? Ты знаешь его фамилию, откуда? — прервал он Яночку. Женщина всё ещё сидела в неудобной позе на корточках и воззрилась на Травня снизу вверх с непритворным изумлением.
— Та дьявол же он! А ты думал, кто? Мы тут с вертихвостом Волынкой вмазали, и чо думаешь? — Она замолчала, будто дожидаясь ответа.
— Та говори же ты, баба!
— Хвост и рога у него! — выпалила Яночка. — Мы оба видели! Испугались, а Волынка едва не обоссался! Я могу поклясться!
— Самогон пили?
— Ни! Русскую водку. Та она ж в Лисичановке у Бобыля куплена. Тай палёная.
— Ты сиди тут смирно и всем говори, что я ещё сплю. А придет доктор — гони в шею. Зрозумила?
Яночка солдатским жестом приложила руку к виску.
Надо испытать себя, добраться хотя бы до гаража. Непростая задача и не только потому, что раны не зажили. Вся усадьба Лихоты взята под тотальный контроль автоматчиков. Каждый квадратный сантиметр пространства вокруг дома Лихоты ярко освещен. Мощные прожектора расставлены опытной рукой. Лоскутов спасительной тени практически нет. По освещенному пространству перемещаются круглоголовые наемники.