альту.
Ромашка на заднем сиденье пыталась разговаривать с Петрушей. Тот на расспросы о Травне отвечал неохотно. Вика знала: скоро братишка замкнется и вовсе замолчит.
— Какой же ты неразговорчивый! — досадовала Ромашка. — Расскажи же о папе. Он обо мне говорил?
— Да, говорил, — подтвердил Петя.
— Это ты отправил мне письмо?
— Письмо послала Шуратка. Это я её попросил. Сам писать не умею, потому написала она.
На этом пассаже Ромашка заткнулась. Слава богу! Кажется, жизнь налаживается. Вика быстренько перекрестилась.
— Аминь! — едва слышно произнесла Умница, потому что умница она.
— Травень ты здесь? — голос звучал звонко и требовательно. Очень знакомый голос. Не дождавшись ответа, женщина стала витиевато браниться. Песнь песней! Знакомый, акающий, московский говорок. Скоро ему стал вторить другой голос, так же узнаваемый и желанный, и лучше бы его не слышать сейчас. Только не это!
— Маша?! — прохрипел Травень. — Дочка!..
— Отозвался, придурок! Смилостивился. Вылезай, сволочь! Помереть надумал? Эй!.. — звала Алена.
Травень силился ответить, но язык и гортань стали словно чужие. Всё что он мог теперь делать — это слушать. И он слышал Аленкину брань, слышал её каждое мгновение. Какие там «Криденс»! Нет на свете слаще музыки, чем нежный Аленкин голосок.
— Хрипишь, значит, жив, сволочь! — Голос потерянной любимой звучал всё ближе.
— А не пойти ли тебе… — наконец смог выговорить Травень.
— Вот! — завопила любимая. С потолка на лицо Сашки посыпались мелкие камешки. Пришлось зажмурить глаза. Стало ещё темнее, но голосок Алены не умолкал:
— А не пойти ли мне! Одной этой фразой он решает тысячу проблем. Но есть ещё другая фраза…
— Какая? — спросил другой голос, серьезный, сдержанный и усталый, так похожий на Марусин.
— «Отстань, Алена!» Этой фразой он решит оставшиеся восемнадцать… Эй, где ты, Травень? Прохрипи что-нибудь матерное.
— Он потерял сознание… — испуганно проронила родная дочь.
— Отзовись, Травень! Я сама тебя добью если что!
Галюцинации, а может, и нечто похуже. Демонское пришествие, например. Нет, он не отдаст себя в руки Неназываемому. Конечно, он много грешил в жизни, но ведь есть же ещё шанс, а? Собственное тело казалось ему маленьким и таким бессильным, словно было кое-как слеплено из ваты и скреплено слюной издыхающего кота. Лучше и не вспоминать, сколько дней он не пил и не ел толком. Собрав последние силы, он засунул пальцы в карман брюк. Кто это стонет? Неужто он? Ох, разве может быть ещё больнее?
— Слышишь? Стонет! — прошелестел горный дух.
— Давай быстрей! Не жуй сопли! — грубовато, но женским голосом отозвался ему другой.
В ладони Травня зашелестели смятые страницы. Как же так? Куда делись бинты? Израненные пальцы оставляли кровавые следы на уцелевших страничках из дневника Ярика, которые он сохранил для себя. Но как разобрать слова в такой темноте? Эх, надо было учить наизусть.
Шелесты, шорохи, шепоты и внезапно свет. Брызнул, потух, снова брызнул и больше не пропадал. Заструился, забрезжил, расцвел. Сначала Травень смог разглядеть полоски строк, потом пробелы между словами, а потом и отдельные буквы…
— «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине…»[25]
— Что это? — голос Алены звучал глухо, будто кто-то водил ладонью по шершавой стене.
Другой голос казался намного громче. Источник звука находился впереди и как будто немного внизу. Бормотал мужчина, вероятно, очень старый и совсем обессилевший. Вряд ли это Сашка. Значит, здесь ещё кто-то есть. Что ж, спасем и его.
— Я пойду первой! — скомандовала Вика. — Ромашка замыкает. Эй, москвичка, держи землячку за ремень и не рыпайся вперед.
Алена посторонилась, давая ей возможность просунуться вперед. Тем временем бормотание от Евангелия сменилось более конкретными речами.
— Господи, спаси меня! Обещаю научиться любить по-настоящему.
— Та ты же умеешь, дядя, — проговорила Вика. и добавила тихо, шелестящим, но внятным шепотом: — Ты говори, мы пойдем на твой голос. Только тихо, тихо…
Странная все же девка. Разве может быть у человека голос одновременно и хриплым и писклявым? Нет, Вичка слишком много курит и с этим тоже надо разобраться.
— У меня было чудовищное количество баб, Господи. Но если ты сейчас поможешь мне, обещаю покончить с этим.
Типичное для Травня заявление. Затейливый циник шутит, значит, действительно ещё жив.
— Ты не сдержишь обещания, но я тебя всё равно тебя спасу, — хмыкнула Алена.
— Господи! Дай силы помереть в своем уме!
А это что означает? Самоирония исчерпана? В загашнике и мелочишки не осталось?
— Ты говори, не умолкай, старый придурок. Бормочи свою ересь, только правду говори. Так сколько у тебя было баб?
— Много…
— Двадцать?
— Может быть. Я и по именам-то всех не упомню.
Похоже, он действительно вообразил, будто беседует с ангелами. Бедный Сашка! Алена сморгнула слезинку. Острый щебень больно царапал колени даже через ткань брюк, но она пока не отставала от Вики. За спиной сопела Маруся. Студентка время от времени хватала её за лодыжку, дергала, желая удостовериться, что подружка ещё здесь. Боится девочка, но не хнычет. А ведь ещё вчера Алена всерьёз опасалась, что с Сашкиной дочерью могут быть проблемы.
Темнота истончилась, расползлась на лоскуты подобно ветхой ткани — бледный лучик карманного фонаря рвал её на узкие волокна. Света всё равно не хватало, но это лучше, чем полная темнота. Надо бы хоть что-то предпринять для собственного спасения. Эх, сил совсем нет. Хорошо хоть этот голос… галлюцинация… а может, и правда? Может, он удостоился, ведь не всегда был сволочью. Когда-то его называли героем. Может быть, за это теперь, перед смертью, Господь разговаривает с ним женским голосом? Нет, не может такого быть! Галлюцинация. Или ангел Господень, вот кто!
— Эй, что ты замолчал?! Эй, Травень!..
— Не вопи, Умница. Свод обрушится, — напомнил подземный дух.
— Боже, ты местный? Или вас двое?
— Дурак ты, Травень. Старый фантазер. Это я, Аленка Павлова.
— Кто?
— Аленка! Моё имя тоже забыл, старый бабник? Теперь я про тебя всё знаю!
— Не вопи, — шелестел подземный дух. — Обрушишь свод. Ромашка, не отставай.
Теперь они были совсем близко. Травень чуял, как шевелится потревоженная ею рыхлая порода. Так и есть, галлюцинация. Видимо, его не оставили в последний милости, и смерть не станет страшным испытанием. Он почувствовал, как чья-то теплая ладонь взяла его за запястье. Внезапное и сладостное ощущение! Так, когда-то в прошлой жизни, Аленка укладывала свои ладошки ему на грудь.
— Осторожно, — проговорил подземный дух. — Ты нашла его?
— Да. Держу за руку. Тяну. Ты бы хоть как-то помог. У-у, бабник! Дать бы по роже!..
— Не трать силы на злобу, — поучал подземный дух. — Тяни, но осторожно.
— Тяжелый, сволочь…
— Мой папа не сволочь!
Кто это тут называет его папой?
— Маша?!
— Папа!..
— Не орать!
— Да помоги ж мне хоть немного, старый блядун! Шевелись!
Травень попробовал шевельнуться и не смог удержать стон.
В ответ на него обрушился водопад витиеватой брани. Один лишь человек на всё белом свете знает такие слова. Аленка! Вот оно, счастье!
— Наверное, я уже умер! — сказал Травень напоследок.
— Молись, папа!
— Молись, Травень!
— Молись, дядя Сашко! Из последних сил молись! Теперь нам надо вылезти отсюда!
Где-то рядом загрохотал обвал. Девчата принялись кашлять. Теперь всё ясно: их точно трое. В слабом свете фонарика Сашка различил три знакомые, озабоченные мордашки.
— Отче наш, сущий на небесах… — почти беззвучно начал он.
Каким странно узким сделалось поле зрения. Он никак не мог вобрать взглядом всех троих. Надо попросить Машу, чтобы она села рядом с Вичкой. Зачем стоит, как чужая, в стороне. Зато дочка Половинки и Аленка явно сдружились. Да как крепко! Ишь, обнимаются! Разве возможно такое? Сон, горячечное видение… Нет, от косяка так не прет. Тут применили средство посильнее. Аленка первой заметила его пристальное внимание.
— Ты должен спать, Травень! Спи, мать твою!..
И он провалился в сон без сновидений.
Маруся сидела в своей обычной позе, подсунув правую ногу под себя. Планшет отбрасывал разноцветные блики на стекла её очков. Рядом на крошечном, шатком столике стояла початая бутылка воды «Ивиан» и пластиковый стаканчик. Дочь всё та же. Ни за что не станет пить из горлышка. Непременно нальет напиток в стакан.
— Привет, — тихо сказал Травень.
— Привет… — Она даже не оторвала взгляда от планшета, но сейчас ему почему-то не хотелось досадовать на это обстоятельство.
— Где Алена и Вика? Они здоровы?
— Не знаю… — Маша рассеянно водила пальчиком по сенсорному экрану.
Травень некоторое время следил за ней, обдумывая следующий вопрос.
— Ты не могла бы узнать… — проговорил он нерешительно. Да и как спрашивать о таком у родной дочери? Ведь надо как-то объяснить!
— Что? — Маша наконец удостоила его взглядом. — Ты выглядишь намного лучше.
— Алена и Вика, Вичка, Виктория…
— Мне нет дела до твоих баб, папа.
Хороший ответ! Как же к ней подступиться? Нет, он должен показать отцовскую власть, авторитет… Травень попробовал приподняться. Маша немедленно вскочила с табуретки, отложила планшет, готовая прийти на помощь. Сашка приободрился.
— Алена и Вика. Две женщины, которые помогали тебе меня спасать…
Нет, это невыносимо! Субтильные пигалицы, которые и с оружием-то толком обращаться не умеют. Как они смогли? Не сон ли это?