— Наташ, я же вижу! Что случилось?
Я подхожу к радио и убираю громкость.
— Ничего, правда, ничего такого уж страшного. Всё это ерунда… Давай, мой руки, у меня всё уже готово.
— Нет-нет, — качаю я головой, — так не пойдёт. Иди-ка сюда…
Она бросает на меня грустный взгляд, кивает и подходит ближе, обнимает и кладёт голову мне на грудь. Я тоже её обнимаю и глажу по спине.
— Что такое, опять Зевакин?
Она мотает головой и вздыхает:
— Пустяки, на самом деле, но, всё равно, неприятно…
8. Дела военные
— В общем, я понимаю, конечно, что это всё неправда, но всё равно очень обидно… — грустно говорит Наташка.
— Всё-таки, на работе проблема?
Она кивает и её каштановые волосы, получив встряску, касаются моего лица, попадают в нос и в рот. Я фыркаю, отстраняюсь и, не сдержавшись, чихаю…
— Что?
Я притягиваю её к себе и целую.
— Не грусти раньше времени. Рассказывай, что там такое. Если это связано с работой и это не Зевакин, то я просто теряюсь в догадках.
— Уши Зевакина, разумеется, торчат, но непосредственно он как бы и не виноват.
— И кто же в таком случае виноват?
— А виноват, — вздыхает она, — вернее, виновата… Я, конечно, кто же ещё? Я ведь пока ещё ничего из себя не представляю, студентка без опыта и каких-то особых навыков. Марки ведь кто угодно может клеить, правильно? Поэтому мне стоило бы быть поскромнее, делать, что говорят и не создавать вокруг своей малозначимой персоны всевозможные скандалы, не разводить сплетни и, попросту говоря, не генерировать нездоровую обстановку. И, опять же, моральный облик современной комсомолки не подразумевает неприкрытого флирта на рабочем месте, провоцирования непосредственного начальника и создания для всего трудового коллектива дурной репутации, противоречащей духу созидательного труда на благо советского народа. Так что, если я не хочу, чтобы всё это было отражено в характеристике с места работы или, чтобы скандалы сопровождали меня в течение всей трудовой деятельности, а я, без сомнений, нахожусь в самом начале трудового пути, имеет смысл крепко обо всём подумать, сделать правильные выводы и написать заявление об уходе. Причём, написать немедленно…
— Написала?
Она снова кивает, и её волосы опять касаются моего лица, осыпая волшебными искорками желания и окутывая тонким ароматом эфирных масел, подобранных французскими парфюмерами.
— Понял, на ком ты женился, Егор? На порочной штучке с дурной репутацией.
— Да уж, неприятная характеристика, но мы-то знаем, что ты не такая, а начальники, особенно вооружённые социалистической риторикой, к сожалению, склонны жрать мозги и занижать самооценку неугодных подчинённых. Впрочем, милицейско-полицейские начальники делают это гораздо эффективнее и прямолинейнее, независимо от строя и экономического уклада. Но это к делу не относится. Как я понимаю, это краткое содержание выступление Лиходеда, да?
— Угу, — выдыхает Наталья и поднимает ко мне лицо.
— Ну, погоди-погоди, ты чего? Почему глаза опять на мокром месте? Не нужно, было бы из-за чего… Дай-ка… Да не крутись, говорю тебе…
Я вытираю две огромные бриллиантовые капли. Она всхлипывает, жалобно, как ребёнок. Как Мурашка могла бы.
— Сейчас звоночек сделаю, — говорю я. — Постараюсь узнать, что там к чему.
— Поешь сначала, — вздыхает она. — Остынет всё…
— Я быстро. Позвоню, а потом с чувством, с толком поем. А так буду торопиться и не смогу насладиться твоими котлетами.
Иду к телефону и набираю Платоныча.
— Привет, дядя Юра, как дела?
— Ну, так, — говорит он. — В рабочем порядке. По-разному.
Так-так-так…
— А почему по-разному? То есть не только хорошо, если быть точным? У Андрюхи как?
— У Андрея, надеюсь, очень хорошо. Он на море, балдеет со сверстниками, купается, загорает, ест фрукты…
— А у тебя что?
— Да тоже нормально, грех жаловаться…
— Блин, ну, говори уже, пожалуйста, чего ты крутишь!
Он чуть крякает…
— Помнишь, я тебе сказал, что мне предложили должность замминистра?
— Конечно, помню, — настороженно отвечаю я.
— Ну… Отбой, короче.
— Как это отбой? Что это значит?
— Значит, что предложение больше не действительно, — говорит он спокойно.
— А… почему?
— Поставили другого претендента. Позвонили из ЦК и попросили внимательно рассмотреть другую кандидатуру. Министр согласился, сам понимаешь. Сказал, что при первой же возможности возьмёт меня, но пока такой возможности нет… и всё такое прочее.
Ага, всё такое прочее.
— Твою дивизию… — задумчиво говорю я… — А кто позвонил?
— Ну… наш друг считает, что это его начальник.
— Вот сука мстительная…
Козёл. Одно дело, если просто сказал, назначь вот этого, а мог ведь дать директиву, мол, Большака никуда не назначать. Это было бы пипец, как плохо.
— За что бы ему мне мстить? Думаю, просто надо было пристроить своего человека… Или… Или ты думаешь, что это тебе привет?
— Думаю, мне и дальше по вертикали.
— Ну, что тут поделаешь. Лучшее решение, на мой взгляд, продолжать работать, как ни в чём не бывало. Работы, к тому же много и, может быть, сейчас даже лучше сидеть на своём месте, не отвлекаясь на посторонние дела. У заместителя, сам понимаешь, повестка намного более широкая.
— Ага, понимаю. Как не понять, понимаю, конечно… Ну, прости, дядя Юра, за подставу. Не парься, главное, как-нибудь порешаем.
— Да, я и не парюсь. Как у тебя дела? Ты просто позвонил или хотел чего?
— Хотел, честно говоря. Тут Лиходед твой Наташку мою прессует, увольняться заставляет, хотел тебя попросить, чтобы ты ему заглянул в затылок, попросил одуматься.
— Хорошо, попрошу, — отвечает Платоныч. — Завтра заеду. Это он из-за Зевакина что ли? Вот же сучий потрох.
— Да, из-за него, — зло усмехаюсь я. — Мелкая месть, называется.
— Постараюсь помочь. Я Лиходеду приказывать не могу, но поговорю, объясню расклады и он, думаю, поймёт что к чему, так-то он парень очень даже неглупый.
— Нет-нет, теперь не надо, — говорю я. — Не нужно подставляться. Ты, пожалуйста, будь сейчас предельно осторожным и аккуратным. Тише воды, ниже травы, короче. Я серьёзно.
Может, они это всё и замутили специально, чтобы его прихлопнуть. И мне досадить. Ну Черненко хренов, надо с тобой что-то делать…
Я возвращаюсь на кухню.
— Наташ, а ты заявление написала уже, да?
— Написала, — кивает она и ставит передо мной тарелку с котлетами и… ого запечённым баклажаном.
— Красота какая… Ты где взяла это чудо?
— На рынок заезжала. Попробуй сначала, а то, может и не понравится ещё.
Я пробую.
— М-м-м… обалдеть!
Она улыбается.
— Вкусно, Наташ, обалденно!
— Ну, ешь, на здоровье.
— Ага, — жую я. — Слушай, а две недели ты будешь отрабатывать или тебя попросили не выходить больше?
— Буду. Придётся ходить две недели. Пытка. Все будут смотреть, знать и типа сочувствовать. Противно.
— Наплюй и размажь. Поверь ещё придёт день, когда ты возглавишь эту контору.
— Да не очень-то и надо, — хмурится она и мило морщит носик. — Завтра Мурашке своей позвоню.
— Выведать хочешь будущее своё? Как у гадалки?
— Ну, она же не чужая, — пожимает Наташка плечами.
— Ты думаешь? — поворачиваюсь я к ней. — А по-моему, скорее чужая, чем не чужая.
— Как это? — не понимает она.
— Ну, если следовать твоей логике, я что, должен пропадать днями и ночами в семье Добровых? Рассказывать всё юному мне, предостерегать и жить его жизнью, заодно меняя её и обходя трудности и проблемы… Так?
Наташка молчит.
— Я вообще-то сейчас больше Брагин, чем Добров…
— Думаешь, и она так же?
— Не знаю…
— Слушай, — говорит она после паузы, — а что насчёт венчания? Ты же хотел…
— Я и сейчас хочу, — улыбаюсь я. — А ты? Хочешь?
— Ну… да…
— Значит, так тому и быть. Ещё покреститься надо…
А вот с этим делом вопрос интересный… Но ладно, потом обдумаем.
Проходит неделя, во время которой не происходит никаких тектонических сдвигов, никаких потрясений и непредвиденных ситуаций. Куча мелких хлопот и затишье, возможно, перед бурей, а может и просто затишье. Такое, наверное, тоже бывает.
Я сдаю паспорт, получаю военник, х/б и парадку, кирзовые сапоги и вроде кожаные ботинки, зелёные погоны с гордыми и независимыми буквами «ПВ», фуражку с изумрудной тульёй, красной выпушкой по окружности и тёмно-тёмно-синим околышем. Материалы грубые и фасончик явно не от Юдашкина, чё сказать, но в целом норм.
Я подшиваюсь, натягиваю х/б, ремень затягиваю не слишком, позволяя ему чуточку провиснуть, закладываю аккуратную складочку на пояснице, пилоточка, пуговицы. Бравый зольдат. Хэбэшка, конечно, необмятая, новая, слоновья, но выправку никуда не денешь.
— Ты чёт не по чину шик навёл! — смотрит на меня красномордый прапор. — Ну-ка складку убрал. Чтобы по уставу всё было ясно? Гляди у меня!
Это мой непосредственный начальник старший прапорщик Зданевич, здоровый, как Гулливер в стране лилипутов, мужичина со свирепым лицом и немножечко выпученными глазами. Он командир третьего взвода обеспечения.
У него есть каптёрка, а у меня в ней каморка со шкафчиком и деревянным топчаном, практически шконкой. Если вдруг под ружьё, если завтра в поход, ищите меня здесь, короче. Среди незаконных канистр с ГСМ, солдатских мундиров и свёртков с непонятным добром.
Вообще-то у меня есть нормальная панцирная кроватка в комнате, называемой на морской манер кубриком. Почти все везунчики, служащие здесь, как на подбор, имеют основательную комплекцию, приобретённую на солдатчине дородность и осуществляют, в основном, вспомогательные работы на кухне, а так же транспортные перевозки не самых больших шишек.
— О! — лениво приветствуют они меня. — Салабон! Откуда ты такой взялся?
Благоприятные условия службы даже неуставные отношения окрашивают цветами ленивой необязательности. В кубрике находится пятеро бойцов.