Поезд пришёл из Искоростеня, с древлянских земель. Там предсказуемо плохо относились к чужим князьям в целом и к наследникам Псковской волчицы Ольги в частности. А лесами те земли были богаты значительно больше киевских. Всеслав подтвердил слова Буривоя о том, что прошлое осталось позади, что гостям и добрым соседям на берегах Днепра и Двины всегда рады, и инициативу по дровам всячески одобрил, даже для подворья четыре воза приобрёл, накинув сверху за смелость и на будущую торговую удачу. И купил три пары тех крепких лошадок, возле которых Алесь вился, как кот возле сметаны. И принял десяток возниц на службу, поручив счастливых и гордых громил-бородачей Ждану. А с кряжистым дедом, что возглавлял древлянский караван-посольство, договорился о мире и взаимопомощи, отказавшись брать дань, что не успел стрясти перед побегом в Польшу Изяслав. Наоборот, сказал, что три года с этого дня никаких податей с племени лесных великанов не потребует, и нагрузил им в отдарок две подводы тканей, пряностей, воинской справы и даже рыбы, на которую речка Уж, где стояла древлянская столица, была не так щедра, как великий батюшка-Днепр. А деду тому по совету Ставра вручил раритетного вида палицу, украшенную резьбой и серебряной чеканкой. По словам безногого — ту самую, что княгиня Ольга забрала вместе с жизнью больше ста лет назад у Мала, вождя древлян.
Старик, увидев дубину, которую принесли в коконе из дорогого цветного восточного ковра двое Ждановых, побледнел так, что я аж заволновался — не послать ли за Печорскими? А ну как он сейчас брякнется в обморок, а то и в кому сразу? Какими мухоморами его потом отпаивать? Но седой медведь взял себя в руки. Подошёл к подарку, положил на него широкие сухие ладони и прислонился лбом. Борода его подрагивала, будто он с палицей, которой только зубров с ног валить, не то здоровался, не то прощения за что-то просил. А потом поднялся, утёр слёзы и склонился перед Чародеем до самого снега. А родовичи, до той поры стоявшие за его спиной немым почётным караулом, сперва повторили это движение, а потом, поднявшись, заорали здравицы так, что будь в окнах стёкла — непременно повылетали бы.
Вечером подводили итоги, уже привычно. Команд-отрядов неожиданно сформировалось аж целых три, поэтому решено было подарить народу почти настоящий товарищеский чемпионат, три дня сплошной ледни́. Вернее, два — почти сплошной, а на третий — суперфинал. Ну а чего? Это «стенка на стенку» нельзя два дня подряд ходить, потому что на второй день составы команд очень сильно отличаются. Да и ходить могут не все. А тут — милое дело!
Рома с Глебом, только что не приплясывая, делились успехами в продвижении новой игры в массы и отдельно — промежуточными коммерческими результатами. Выходило очень нарядно. В части продвижения им посильно помогали патриарх и Яр со Ставром. Этот оказался таким прожжённым болельщиком, что всю душу мне вымотал, вызнавая тонкости и нюансы правил. Даже нашёл где-то большущие песочные часы, что отмеряли тысячу двести ударов спокойного сердца — двадцать минут, привычную мне продолжительность периода. И ещё одни, поменьше — фиксировать добавленное время, эти-то, здоровые, на паузу не поставишь, даже набок положив. И, наконец, раздобыл где-то какую-то трубу, которая хрипло выла так, что, будь весна, все лоси собрались бы на берег посмотреть на конкурента. Не труба, а пароходная сирена.
В ходе спокойных обсуждений открылась дверь и влетел Гнат. Поскольку ни иволги, никакие другие звери и птицы до этого со двора не орали — на тревогу было непохоже. Хотя сам Рысь и являл собою её воплощение.
Глава 14Вот это ледня́
— Слав, там это… Едут! — выдохнул Гнат, упав на своё место. О том, что могло заставить его так запыхаться и доложить вразрез форме думать не хотелось категорически.
— Подробнее, Гнат, — от тона Всеслава, кажется, угрожающе шевельнулись у дверей невидимые истуканы Вар и Немой, а в горнице будто бы ощутимо похолодало.
— Прости, княже, — будто бы опомнился и даже смутился воевода. И продолжил более содержательно. Но ситуация становилась от этого только менее понятной.
Выходило, что в это самое время на Киев шли рекой два поезда-каравана. Снизу вверх по карте и, соответственно, по Днепру поднимался десяток саней, на половине из которых были закреплены юрты-кибитки, или что-то вроде того. Головные несли знаки-бунчуки Шарукана. И крыты те юрты снова были белыми попонами. Конвоем скакала полусотня конных, но вряд ли в качестве военной силы, скорее просто охранение от возможных оголодавших и заскучавших по зимнему времени прибрежных лиходеев.
Сверху вниз, от Чернигова, спускались два десятка саночек, и на трёх из них были знаки молодой жены Святослава Ярославича, германской княжны-принцессы Оды. И сопровождало молодую жену три сотни воев.
Разведка уже сообщала раньше, докладывая о выполнении поставленной ещё осенью задачи «сделать так, чтоб у Ярославичей, бежавших за помощью в Польшу, земля под ногами горела», что братья Святослав и Всеволод вместе с киевским низложенным князем за кордон не последовали. Они вернулись по своим вотчинам и носу оттуда не казали третий месяц кряду. Но Гнат и Ставр, отдельно друг от друга, сообщали, что у торговых людей, приходивших с тех вотчин, у подавляющего большинства были чересчур внимательные глаза и чуткие уши. И сновали они по городу днём и ночью, вопросы задавая такие, о каких нормальным честным торгашам справляться и в головы не придёт. Наблюдали двоюродные дяди за Всеславом, внимательно, пристально, иначе и быть не могло. И про мир с половцами знали наверняка, и про древлянское посольство недавнее. Могли, пожалуй, и про специальные торговые преференции проведать — там особой тайны не было, да и значительно возросшее число лодок со степными грузами под Всеславовым знаменем до самого ледостава не счёл бы только слепой и не заинтересованный. Дядья же такими явно не были.
Ставровы люди с Чернигова передавали, что город и стены там укрепили, как никогда до этих пор. И о том, что удара в спину с той стороны ждать в ближайшие недели не следовало, говорили только сведения о живой конной силе Святославовой дружины. И цены на сено и овёс в окру́ге, которые дотошные лесовики регулярно узнавали и сообщали тоже.
Всеволод стягивал войска в свой Переяславль гораздо активнее, но тоже скорее в оборонительных целях. Вестей ни от кого из дядьёв не было, по крайней мере официальных. И вот — на́ тебе. Целая княгиня, да с тремя сотнями конных. И это при том, что полных пять десятков черниговцев, из тех, что принимали участие в том народном восстании, в результате которого Чародей и оказался великим князем Киевским, по-прежнему жили и служили здесь, в городе. Вот же не было печали!
Всеславова память подлила масла в огонь, сообщив о том, что принцесса Ода приходилась двоюродной сестрой не абы кому, а самому Генриху IV, императору священной Римской Германской империи. И каким-то родством, тоже не сильно далёким, была связана с одним из предыдущих римских пап. Вот так подженился дядя, вот это родственничков себе завёл! Эти, поди, отравят и не почешутся даже. «И не говори. Кубло эта Европа, змеёвник. Что Габсбурги, что Саксен-Кобург-Готы, что прочие, прости Господи, Гогенцоллерны» — хмуро согласился князь.
На понимание того, с какими целями с разных сторон катились к нам по льду великой реки две эти очень разные представительные делегации, не было даже намёка. Догадки были. Масса. Одна другой хуже.
Черниговцы прибыли в город первыми, почти ночью. Зимняя темень не помешала и заблудиться им не дала — и места́ знакомые, да и запутаться, двигаясь вдоль высокого днепровского берега по льду реки, было довольно затруднительно. Пока на подворье творился шум и суета, всегда сопутствующие встрече гостей, распределению привезённых грузов и прибывших людей и попыткам сделать это всё одновременно, Всеслав сказал задумчиво жене:
— Вот что, Дарён. Пусть Волька пока с Глебом да Домной посидит. Или с Агафьей, Грачовой женой, с кем ему лучше?
— Со мной ему лучше, любый мой. Что задумал? — насторожилась княгиня. Повезло им друг с другом, с полувзгляда понимали. Как и мы с женой.
— Чую, неспроста немка наладилась в гости, Дарёнушка, — потирая старый шрам над правой бровью, как всегда делал в раздумьях, ответил князь. — Если бы сам Святослав пожаловал, я бы спать вас отправил с лёгким сердцем, и сло́ва не сказал. С ним бы мне сподручнее беседовать было. А с бабами, да притом иноземными, нет той привычки.
— Неужто думаешь, со злом приехала тётка? — она снова изогнула-приподняла левую бровь. Ох, и нравилось же это в ней Всеславу. Да, впрочем, всё в ней ему нравилось.
— Не думаю, ладушка. Чую. Вот нутром чую, что недобрым ветром надуло её в эту пору. Степняки-то, мыслю, просто в гости едут. Ну, может, прихворал кто из родни, показать везут. А эта, одна, без мужа, да с тремя сотнями… Побудь со мной при разговоре. Только за простенком вон сядь, да до поры дыши потише, не кажи́ себя. Мне с тобой рядом спокойнее будет. А с сыном Лютовы ребятки пока поиграют.
Дарёна кивнула и встала, качнув подолом, выходя в коридор. Всеслав глазами указал Вару, чтоб тот устроил всё с охраной ложницы-спальни-детской. Княгинин звонкий голос настойчиво кликал зав.столовой, которая тут же отозвалась откуда-то справа, и явно уже на бегу́.
Всеслав сидел за столом в окружении светцов с лучинами. В горнице было чуть угарно, зато светло почти как днём. У входной двери замерли привычно Немой с Варом, изображая неизвестных здесь атлантов. Только держали не потолок, а рукояти мечей. И одетые. В остальном же сходство было почти полным.
Дверь отворилась с лёгким скрипом. Входить в неё без звука умели, наверное, только Гнат и его нетопыри. На пороге появилась богато, даже чересчур богато одетая высокая блондинка. Высокий лоб, бледная кожа, голубые водянистые глаза, брови, подведённые чем-то чёрным. Форма лица, скорее треугольная, чем овальная, и чуть длинноватый нос делали её поразительно похожей на Марлен Дитрих. Ну, в чём-то, наверное, дядьку Святослава можно было и понять. Если у этой ещё и характер такой же, как у «белокурой бестии»…