На этот раз хан молчал значительно дольше. И было будто наяву видно, что мысли с той стороны узких глаз мелькают с запредельной скоростью. Вряд ли он плыл сюда, предполагая подобное развитие событий. Но жизнь часто преподносит сюрпризы, мне ли не знать. А князь меж тем спокойно продолжал.
— Я держу торговый путь от Северного моря почти до Русского моря, Шарукан. Уверен, что если мы будем сидеть на этом пути вдвоём — каждому хватит и славы, и чести, и золота. Мои воины смогут при случае помочь тебе. Твои — мне, если придёт нужда. Добрые соседи иногда бывают ближе родни, не так ли?
Да, момент был рискованным. В первую очередь, своими неожиданностью и непонятностью. Как говорил один киногерой-бандит из популярного сериала моего времени: «Не люблю, когда чего-то не понимаю!». Именно эта фраза читалась на скуластом лице голубоглазого хана отчётливо, громко, почти вслух. И я, случись оказаться в его ситуации, вёл бы себя и думал, наверное, точно так же.
Шарукан обернулся через плечо и долго посмотрел на ту лодью, что стояла у дальнего причала, самую тяжело гружёную и с одним только экипажем гребцов на борту. Повернулся обратно и уставился на нас тяжёлым, я бы даже сказал — свирепеющим взглядом. Одно дело, если бы жадный князь русов торговался и требовал золота, коней, женщин, в конце концов! Это было бы привычно и понятно. Но проклятый Чародей предлагал небывалое — добрососедство и даже совместную торговлю. И рядом, как назло, не было ни единого старого кама с бубном и колотушкой, чтобы испросить совета у Великого Тенгри.
— Я понимаю, что моё предложение может удивить и насторожить, Шарукан. Но мои слова и поступки сейчас, как и то, что передавали тебе твои люди раньше, не дают повода сомневаться в моей честности. Я, как и ты, суров ко врагам и щедр к друзьям. И за мной — мой народ и моя земля, как и за тобой — Великая степь, которую не охватить взором и не пересечь за долгие седмицы на лучшем из коней.
Голос князя был спокойным, даже чуть напевным. Но навыков гипноза он не использовал вовсе, зная, что степные вожди тоже могли обучать своих наследников такому же. Последнее, чем хотелось продолжать этот неожиданный разговор, была бы дуэль двух сильных гипнотизёров. То столкновение двух волевых мужчин, что шло сейчас на этом берегу, на этой войлочной кошме, должно, обязано было пройти честно и открыто.
— Мои лодьи возят многое, хан. В том числе жёлтые солнечные камни, что рождают холодные северные воды. За эти камни, знаю, народы Юга и Востока щедро платят золотом в два-три веса, не торгуясь. Я могу доставлять их тебе к устью Днепра, а ты станешь единственным, кто будет торговать янтарём с Востоком. Это гораздо выгоднее и безопаснее, чем драться с персами, сельджуками и болгарами. Если не хочешь покупать корабли и нанимать мореходов — можешь просто брать плату за выход в Русское море, как и прежде. Я могу предложить твоим торговцам свободный проход по рекам на моей земле. Тут есть, над чем поразмыслить, Шарукан. Если ты дашь согласие, и Богам будет угодно помочь мне спасти твоих родных — мы посадим рядом мудрых старцев, пусть подумают и посчитают. Но согласие твоё нужно прямо сейчас.
Видно было, что от взрыва Степного волка отделяли какие-то крохи, доли мгновений. Ясно, что со стороны эта ситуация была до крайности похожа на банальный шантаж. И очень не хотелось бы, чтобы хан чувствовал себя «загнанным на флажки», прижатым к стенке.
— Не так давно, Шарукан, я велел схватить и посадить в яму митрополита Георгия, — продолжал Всеслав, глядя на замершего снова в удивлении собеседника. — Не знаю, ведомо ли то твоим людям. Грек замарался в паскудных делах. Брать деньги за то, чтобы позволять другим говорить с Новым Богом в Его же доме — меньшее из его преступлений. Будто бы Бог слышит слова, обращённые к нему, только под золотыми куполами, а стоит выйти из-под сводов храма — тут же глохнет?
На лице князя отразились искренние недоумение и даже доля брезгливости.
— Его руками, за ромейское золото были наняты убийцы, чтобы расстрелять и сжечь мою жену и сына.
Хан не сводил глаз с лица Чародея, которое при этих словах сделалось жёстким и хищным, как у древних каменных изваяний степных Богов-воинов. Такое не сыграть, и Шарукан чуял это. Как и начавшийся от звука княжьего голоса танец волосков на руках и загривке.
— Я наказал убийц, хан. Накажу и паскуду Георгия, как только узнаю всё то, что знает он сам, — губы Всеслава поднялись в оскале, от которого танец на спине и руках Степного волка превратился в дикую пляску. Он вздрогнул.
— А потом я пойду к тем, кто задумал это, сидя в своих безопасных тёплых и сухих каменных норах и гнёздах на далёких землях. И накажу их тоже. Примерно накажу, чтоб память об этом сохранилась навеки. У меня есть друзья на Севере и на Востоке. Есть союзники. Я был бы рад дружбе между нашими племенами, хан. Она нужна мне. И, думаю, может быть полезна и выгодна тебе.
Степной волк смотрел на лесного, не мигая. И, кажется, не дыша. Чувствуя, как с каждым ударом разошедшегося не на шутку сердца ложится вставшая было дыбом шерсть на холке. Видя, как гаснет, отступая вглубь, золотисто-алая ярость в глазах князя. Или это зашло за облако холодное осеннее Солнце?
— Ты снова говоришь правду, Всеслав. Я чую силу и гнев в твоих словах. Я говорил со многими правителями. Ты не похож ни на кого из них. И мне даже жаль твоих врагов, решивших злоумышлять против твоей семьи. Я знаю, как крепко держались за родных русы до прихода Нового Бога — почти как мы. И мне кажется, мы сможем договориться. Я принимаю твоё приглашение к добрососедству, — он говорил медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Отметил, что они, в отличие от нас, Старой веры не предавали, и чуть сузил глаза в тени мимолётной усмешки, поняв, что князь и бровью не повёл в ответ на это. Дружбу и мир не назвал. Но добрососедства, после тех тысяч трупов на Альте, было вполне достаточно. Пока.
— Я рад, что Вечное Синее Небо решило так, Шарукан, — произнёс Всеслав, поднявшись и дождавшись, пока Степной волк тоже выпрямится во весь рост. И протянул ему правую ладонь.
Берег, ну, кроме Гната и его нетопырей, не слышал разговора двух вождей и не знал, о чём шла речь. Поэтому, когда две крепких широких ладони встретились с хлопко́м и крепко сжали одна другую, слитный вздох облегчения пронёсся над причалами.
— Со мной пойдёт моя жена и два моих человека, чтобы помочь врачевать, Шарукан. На нас не будет оружия. — Всеслав говорил, продолжая держать руку хана.
Степной волк повернул голову и отрывисто прохрипел-пролаял несколько фраз на своём в сторону лодьи, откуда тут же потянулись воины, складывая на сходни сабли, ножи и луки с саадаками, спускаясь на берег.
По взмаху руки Всеслава в сопровождении Рыси и Яна Немого подошла Дарёнка.
— Смотри, Шарукан, — приглашающе кивнул Всеслав на скрутку-скатку из выделанной коровьей шкуры, что развернул возле их ног на кошме Гнат. — Здесь то, что может мне понадобиться при лечении.
Хан с каменным лицом осмотрел хищного вида крюки, ножницы, пилы и стамески, задержавшись на несерьёзного по здешним меркам размера ножиках-скальпелях. Пробежался и по плотно укупоренным корчажкам-баночкам со снадобьями, вид имевшим сугубо колдовской и тревожно-загадочный. Ленты холста и тонко, тщательно вычесанная пакля, как и «бороды» белого мха, его вряд ли удивили. Он отрывисто кивнул головой, явно находясь мыслями на лодье, возле отца и сына.
— Зачем берёшь женщину, Всеслав? — только и уточнил он.
— Моя жена, княгиня Дарёна, умеет заговаривать боль. Я сам не могу так. Она нужна, — уверенно кивнул я. Князь уже «отступил на шаг», предоставив тело мне. И в этот миг с лодки донёсся хриплый стон, полный боли, исказивший твёрдое лицо хана так, будто болело у него самого, и очень сильно.
Он повернулся, махнув нам обеими руками, призывая следовать за ним, и едва ли не бегом взлетел по сходням наверх.
Гнат шагнул первым, следом я, чуя, как дрожит рука и дыхание княгини. Но по её строгому до какой-то иконной святости белому лицу распознать-увидеть страх и тревогу вряд ли смог бы кто-то ещё. Даже в холодных и цепких, как и всегда, глазах Немого, что шёл замыкающим, скользнуло что-то похожее на восхищение. А потом оценивать своих стало некогда — пришла пора работать.
Краем сознания пролетело удовлетворение, что Фома, молчаливый ювелир или, по-здешнему, златокузнец, успел сдать часть заказа позавчера. Там были и пинцеты, и ранорасширители, и скальпели, и даже условно-убогое подобие троакара.*
* Троакар — хирургический инструмент, предназначенный для проникновения в полости человеческого организма через покровные ткани с сохранением их герметичности в ходе манипуляций.
Они со Свеном, кузнецом с Севера, что уже с десяток лет жил и работал в Киеве, отойдя от молодецких удалых подвигов, на «получении тех.задания» слушали внимательно, и вопросы задавали исключительно по делу. Это Свен выковал те самые иглы, какими мне довелось шить пятерых выживших на насаде. Из которых теперь осталось трое, и, увы, вряд ли надолго. Оба коваля наслушались от жён и соседей историй про то, как Чародей воскрешал мёртвых. Оба в слезах смотрели на чёрно-синие тучи в причудливых росчерках молний над Днепровским берегом. И денег за работу брать отказались тоже оба, хором. А ещё их роднили в прямом смысле жёны — родные сёстры, шустрые черноглазые бабы, переспорить или переговорить которых на торгу давно не брался никто из местных. Этот удачный семейный подряд подвернулся с подачи Домны — я услышал, как она орала на незнакомого тогда мне Свена:
— Да нешто тяжело так сделать ушки у иголок ещё меньше? Князь-батюшка мне даром что в морду их не швырнул! — верещала она с крыльца на хмурого кузнеца. То ли торговаться надумала, то ли бесплатно оптимизировать «пилотный образец».
— Да куда ж меньше, Домна! — гудел Свен. Видимо, он, как и большинство знакомых мне здоровенных мужиков, что легко гнули ломы и подковы, пасовал перед напористыми бабами. А тут попалась именно такая.