— Потом отдохну, Дарён. Пока, сама видишь, некогда. То одно, то другое, — развёл руками князь.
— Береги себя, любый мой. Ярко светишь, не сгорел бы. Знаю, что не смогу тебя удержать или остановить, да и браться за то не буду. Не след бабам в мужские дела лезть. Ты — князь, тебе виднее, — мудрая она, хоть и молодая. Бывает же.
— Просто помни, милый, что за тобой жена да четверо детей, — закончила она мысль, опустив чудесные пушистые ресницы чуть смущённо.
«Трое же, где четверо-то?» — удивился про себя Чародей. «Женщинам, друже, тут совершенно точно виднее, чем нам, да на ранних сроках тем более. Вряд ли она нечаянно ошиблась, вместо трёх насчитав четырёх» — подумал в ответ я.
Глава 8Наш ответ Гильдебранду
Перемену отношения к жене со следующего утра заметила первой внимательная Домна. Ночью мы с князем много говорили о беременности и родах, не самых, надо признать, распространённых темах в разговоре двух мужиков, пока тело бережно обнимало во сне жену. Я рассказывал о прямой связи между самочувствием, настроением и питанием матери и жизнью и здоровьем будущего малыша. Чародей признавал, опираясь на собственную память, что было много случаев, когда нерождённых детей теряли даже княгини, просто по незнанию или по воле неизменных Богов: то застудятся, то оступятся, то угорят, то ещё что. И мы пришли к выводу, что и в этом случае поможем Высшим силам сделать так, чтобы дочка или сынок родились в срок и здоровыми.
Поэтому когда Всеслав впёрся с раннего утра на кухню, опять напугав Маланью, потребовав кипятку и посмотреть, что готовят на заутрок для княгини-матушки, зав.столовой сперва всполошилась и решила было кликать монахов из обители, что женские болезни ведают. А после корявых, неумелых и на диво смущённых объяснений князя сложила два и два. И неожиданно твёрдым, командирским почти тоном велела не тревожиться и не переживать зря — это, дескать, бабы в тягости чувствуют и сами беспокоиться начинают. В общем, выкупила нас с Чародеем на раз.
— Мой-то, добрая ему память, тоже как увидит, что я с пузом несу чего, так враз подскочит, отберёт и давай квохтать, как наседка, — с напускным легкомыслием поделилась она. — А чем ближе срок роди́н, тем хуже. Аж с крыльца сходить не велел, да всю работу по дому на себя взял.
— Мудрый муж у тебя был, Домна, — ответил князь. — Берёг тебя, потому и детки здоровенькие народились. Вот и я того же хочу. Но гляди мне, ни полслова чтоб никому!
— Да уж ясное дело, про такое не говорят всякому. А ну как с дурным глазом попадётся кто? Или завистник? Но и ты уж, батюшка-князь, не только за ней, но и за собой теперь внимательнее гляди.
Сошлись на том, что она присмотрит сама, да покличет одну из братовых сестёр, того самого Грача жену. Та родила и выходила своих семерых, а уж у родни детишек приняла и вовсе без счёту. Ясно, что разговор шёл уже после того, как толстую повариху Домна выперла за дверь, велев принести с ледника творогу да сметаны свежих. Говорю же — толковая. Не стала великого князя уму-разуму учить на людях.
С утра за столом непривычно пустовало место Гната. Всеслав поспрашивал у сотников, но про то, где Рысь и с какого форс-мажора пропускает приём пищи, никто из них не знал. Зато порадовал Алесь, доложив, что прилетели вести из Полоцка. Сообщали, что груз с провожатыми уже шёл по льду Двины к городу. Судя по тайным словам, без проблем и без потерь. Это радовало несказанно, и наверняка радость была бы сильнее, доведись разделить её с Гнатом.
Но тот влетел лишь к самому окончанию трапезы, знаком дал понять, что всё в порядке, и накинулся на еду так, будто голодовал минимум неделю. Ухитряясь и радоваться вестям с севера, и незаметно для других давая князю понять, что есть о чём переговорить с глазу на глаз. И что Ставр бы при том разговоре не помешал.
— Ну? — нетерпеливо привалился грудью к столу князь, едва закрылась дверь за Гарасимом, выбиравшимся последним. Ему было явно тесно в тереме, а как они в коридорах расходились со Ждановыми, я и представить себе не мог.
— Поутру постучался в ворота монашек один, Слав, — спешно дожёвывая, начал еле понятно из-за набитого рта Гнат.
— Да прожуй ты уже, бесова душа! — не вытерпел и убийственный дед. — Да говори по делу!
— Так я и говорю, — буркнул друг, едва не подавившись спешно проглоченным куском, — монашек, поутру, у ворот. Звал меня.
— По имени, или просто просил старшего кликнуть? — Ставр мгновенно насторожился, став ещё сильнее похожим на чекиста.
— По имени и должности, звал Гната Рысь, воеводу великого князя Всеслава Брячиславича. — шутки за столом явно кончились.
— Дальше, — тихо не то каркнул, не то гавкнул старик.
— Представился он братом Сильвестром. Сказал, что послан Великой католической церковью из самого́ Рима, и прибыл с посланием от кардинала Гильденбра́ндина. Что ещё за кардинал такой — я не знаю, — покосился Рысь на него.
— Не Гильденбрандин, лапоть, а Гильдебранд, — медленно, явно крепко задумавшись, отозвался Ставр.
— Да хоть Вильгельмина Бургундская! Что хоть за чёрт он? — удивил Гнат.
— Говорят люди, у католиков там свары какие-то вокруг папского престола. Сидит на нём, вроде как, Александр Второй, а хотел бы сидеть другой, со срамным именем Гонорий. И вот тот срамной всю Европу ихнюю объездил, ища помощи да поддержки. Сперва за него, вроде как, стояла матушка самого́ Генриха Четвёртого, императора. А потом что-то не заладилось у них промеж собой, — дед явно больше и гораздо быстрее думал, чем говорил.
Глядя на Рысь, было можно, кажется, прямо услышать все невысказанные им, но очень громко и отчётливо продуманные слова о старых интриганах, что тянут кота за всякие Гоно́рии. И не произнёс он слова те вслух исключительно в силу профессиональной выдержки и уважения к сединам.
— Вот, что он сам просил для князя передать, — не дождавшись пояснений от старого нетопыря, молодой вынул из-за пазухи свёрнутую тряпицу, положил на стол и развернул бережно.
На грубой ткани оказалась пластина размером с ладонь взрослого человека, по виду не то медная, не то бронзовая. В центре её сходились крест-накрест два сложной формы ключа, золотой и серебряный. А под ними был не то отчеканен, не то при отливке формы сделан крест. Странный, с тремя поперечинами. И перевёрнутый основанием вверх.
Я насторожился очень. В девяностых, когда в стране творился под видом демократии и прочей гласности опасный беспредел и откровенный бардак, даже в нашем, относительно тихом районе, творились жуткие и необъяснимые для меня, взрослого советского человека, вещи. Например, группа подростков сперва жгла живьём кошек на кладбищах, а потом прибила к кресту какого-то бродягу-бича, их тогда только начинали называть бомжами. И тоже сожгла. И крест тот был перевёрнутым. Толя Кашин, начальник милиции и мой хороший товарищ, присутствовал на вскрытии вместе с какими-то хмурыми и мятыми москвичами из уголовного розыска. Оказалось, что случаев таких по области было уже с десяток. Тогда я и узнал, что крест вверх ногами, три шестёрки и пятиконечная звезда — символы и знаки, вырезанные изуверами на живом ещё человеке — используют в своих ритуалах слуги дьявола. И, точно помню, прямо оторопел. В нашем тихом и спокойном городе — такое? Что должно было произойти со страной и мозгами людей, чтобы они превратились в опасных сумасшедших? Парни, что оканчивали ту же школу, куда ходил мой сын, стали призывать демонов, убивая живых людей? В ту пору вообще очень многое менялось быстро. Слишком уж многое, и очень уж быстро.
— Кажись, и не врёт гость нежданный, — проговорил старый непростой воин. И, к нашему с Гнатом счастью, снизошёл до пояснений. — Старая вещица, не всякому такие доверяют. Сам я подобную единожды лишь видел, давно. Тогда тот, кто такую же показывал, именем Бога и папы римского два во́йска развёл сторонами. Точнее, своих увёл, за нами поле оставив, без боя. Послушались его тамошние князья без разговоров.
— Что означают символы? — уточнил князь, не сводя глаз со странной таблички.
— Это, — ткнул тёмным узловатым пальцем дед, — от ихнего Ирия, царствия небесного, ключи. Их, как поясняли, Бог апостолу Петру выдал, чтоб тот за воротами там следил. Странное дело, рыбак тот сына Его три раза предал — а он его поставил за хозяйством приглядывать…
— А чего два их, ключа-то? — хмуро спросил Рысь.
— Да кто ж их разберёт-то? Поди, крепко запираются, чтоб не пёрся на небеса кто ни попадя, — задумчиво отозвался старик, почесав щёку.
— А почему крест вверх ногами? — не удержавшись, влез я.
— А это когда Петра распинать притащили, по воле тогдашнего скомороха-императора, он сказал, что, вроде как не по чину ему висеть так же, как учитель его, Христос, висел. Те ува́жили просьбу. Вниз головой приколотили. Добряки.
Дед смотрел на табличку ещё некоторое время. А потом продолжил, собираясь, видимо, с какими-то мыслями:
— Гильдебранд, говорят, как-то связан был с тем, что папой выбрали именно Александра. Чуть ли не за ручку его на престол возвёл. Вот же дикари лицемерные — как можно толпе стариков избирать наместника Бога на земле? — Ставр вряд ли отвлекался на посторонние темы и риторические вопросы по старости. Скорее, продолжал обдумывать что-то крайне важное, а времени катастрофически не хватало. Так же, как нам с Гнатом той информации, которую он выдавал слишком медленно для нас.
— Так же, как давеча люд киевский патриарха русского выбрал, — без эмоций ответил князь. Лишь бы подтолкнуть деда к продолжению разговора.
— Да ну ты скажешь тоже! У нас не так всё было, по-другому вовсе, — будто бы взаправду возмутился ветеран. — Весь народ в один голос «Любо!» кричал, это тебе не десяток попов за закрытыми дверями!
Ну да, конечно, именно так всегда и было, и будет. У них — шпионы, у нас — разведчики. Они плохие, мы хорошие. Если так рассуждать, то политика становится простой и приятной игрой, забавой. Жаль только, что жизнь по-прежнему сложнее, чем многие стараются её представи