То, как сладилось дело с половцами, то, какие слухи ходили по Руси о князе-оборотне, и то, что совсем недавно разносил по всему Киеву вражий подсыл-католический монах, уверовавший в могущество и почти божественную силу Чародея, давало прадеду понять, что он не ошибся в решении. И, как и князь, идти готов был до конца.
Глава 12Зимние забавы
Вьюга успокоилась только на шестые сутки. Ветер завывал так, что и вправду начинало временами казаться, что за стенами и над крышей вьются злые и очень голодные неупокоенные души. Сидеть в такую погоду на покатой кровле терема могло быть, наверное, крайне скучно — молочно-белая круговерть днём менялась на непроглядную чёрно-серо-синюю ночью. Лунный свет, пожалуй, значительно оживил бы это мёрзлое однообразие. Или сделал бы его ещё страшнее своим мертвенно-холодным серебристым блеском. Но мне скучно не было. Мне было слишком много лет, но за них я так и не научился скучать. «Если не можешь найти себе занятие — мне скажи, я живо найду!» — говорила в далёком детстве мама. Наверное, именно она тогда и приучила, что держать руки или хотя бы мозги незанятыми стыдно и грозит тем, что их тебе займут другие, и не факт, что тем, чем тебе бы хотелось. Я и в сыновьях пытался эту привычку воспитать. Получалось по-разному. Потому что парни тоже разные получились.
Старший с раннего детства книжки полюбил, читать не то в три, не то в четыре года научился. И, помню, озадачил тогда вопросом: «папа, а чтение — это полезное занятие?». Тогда я и не представлял, каких книжек вывалит нам на полки Запад, едва Союз даст слабину. А дома книг было много, все читанные не по разу. Жена моего младшего брата в книжном магазине работала, она и доставала. На вопрос сына ответил уверенно: «да, сынок, читать полезно!». И с тех пор его без книжки в руках, почитай, и не видел.
Младший тоже всегда выглядел донельзя занятым и деловым, с самой начальной школы. Только понять, чем именно он был занят, не всегда выходило, наверное, даже у него самого́. Но вид имел такой, будто все беды и проблемы мира навалились на него разом, и помочь больше некому, он один за всё в ответе. Это выражение лица — «отстаньте от меня с вашей ерундой, я очень занят» — младший быстро и умело натягивал класса со второго, с опущенными уголками рта и озабоченной складкой меж бровей.
Я вспоминал их, слушая вой ветра. Как они там? Как жена? Здорова ли? И снова приходил к тому же самому логичному выводу о том, что та прошлая жизнь окончилась, когда моё старое усталое тело раздавили дубовые плахи, съехав с лесовоза. Я не знаю, могу ли вернуться назад. И куда? В горстку пепла в колумбарии? Не знаю, сколько прошло времени там с моей смерти, и даже в какую сторону. Зато точно помню, что движение — есть способ существования материи, а высшая форма движения — мышление. Значит, здесь и сейчас я совершенно точно жив. Значит, именно тут мне и предстояло этим заниматься. Материализм всегда выручал. Пусть и диалектический. А тут ещё выпадали редкие по своей оригинальности шансы скрутить из истории такую спираль, что сам старик-Гегель удавился бы от зависти.
На второй день метели стало ясно, что военная мудрость «чем бы воин не был занят, лишь бы был он утомлён» верна полностью, везде и всегда, что в будущем, что в прошлом. Предоставленные сами себе ратники превращались в детей, в соответствии с другой хохмой из моего детства. Помню, как майор-замполит на Дальнем Востоке орал на весь гарнизон перед строем: «Чем солдат отличается от ребёнка⁈ Ничем!!! Только писька больше и винтовка настоящая!». А у нас ещё и бабы на территории. Беда, ясное дело.
Поняв, что Гнат снова лазит где-то в городе, Всеслав взялся за дело самостоятельно, объявив парковый день. Но смотр показал, что всё оружие до последнего засапожника и так пребывало у воинов в полном блестящем котовьем благополучии. Подворотничков нет — пришивать нечего. Внутренний старшина едва не растерялся было, но принял ответственное решение о переносе энергии изнутри наружу. В прямом смысле слова.
Ждановы «бульдозеры» со следовавшими за ними Яновыми и Алесевыми подметальщиками очистили подворье-«плац» до противного быстро. Надо было выдать им, как в Советской армии, не лопаты и мётлы, а по два лома. Где второй на тот случай, если первый устанет или сломается. Но в Средневековье с железом было совсем не так, как в Союзе. Туго было с ним, поэтому и ломов было негусто. Поэтому пошли стахановцы, сменяясь десятками по тут же выстроенному графику, очищать от чёртовой снежной массы всю вверенную князю территорию внутри городских стен. Наплевав на то, что метель униматься и не думала.
Результатом такого нежданного «штабного деятельного идиотизма» оказались пять спасённых жизней в первые же несколько минут. Как уж кто-то из стрелков приметил, что ворота одного из подворий приоткрыты, никто не понял. А когда ввалились через сугробы в избу, нашли троих замерзавших ребятишек и охавшую бабу на сносях. Гражданских мгновенно эвакуировали на княжий двор, где Агафья, та самая жена Грача, Домниного брата, прошла с честью проверку на профпригодность. Повезло, что роды выпали несложные, но ассистировал, скорее, даже я ей, а не наоборот. Только перевязка и пересечение пуповины одной рукой, проделанные мной чисто автоматически, едва дара речи её не лишили. И у меня стало на одного ученика больше.
Всего в городе за полдня спасли почти четыре десятка замерзавших: кто ногу на крыльце подвернул, у кого печка рассы́палась. А у некоторых просто не было сил отколупать из заваленной сугробом поленницы охапку дров, а то и просто дойти до неё по заметённому двору. Стариков спасли много. Бабки, не веря счастью своему, выли и рыдали, моля за соколиков и за князя-батюшку всех Богов сразу.
Чтоб не расходовать дровяной «НЗ» с княжьего подворья, вылезший будто из-под снега и тут же впрягшийся в командование спасательной операцией Рысь вытянул на крыльцо богатого терема едва ли не за бороду толстого тепло одетого мужика. Тот оказался одним из первых торговых людей города, и в его сфере интересов как раз были дрова. И было их у него запасено очень много: он точно знал, сколько расходует Киев в день, в неделю и за всю зиму — не первый и не десятый год этим промышлял.
Гнат сперва хотел топливо привычно отнять в связи с форс-мажором. Снег, зима, дождь и понедельник на Руси, оказывается, считались чрезвычайными и неожиданными задолго до появления МЧС. Но Всеслав беспределить не позволил, а с купцом начал торговаться. И через несколько фраз понял, что очень поспешил. У этого, пожалуй, можно было и конфисковать. Даже нужно. Но было поздно. Проклятый монополист клялся и божился, что почти разорён, а голодные дети его, чьи заплывшие салом испуганные рожи то и дело мелькали в дверях, вот-вот пойдут по миру. Потому, только потому, княже, тебе продать могу всего вдвое дороже обычного прайса, оторвав от сердца.
Выручил Гнат. Выдав лаконичное контрпредложение: «или вдвое дешевле обычной цены — или терем спалю прямо сейчас». А когда заглянувший ему в глаза торгаш побелел в цвет не унимавшейся метели и заткнулся на полуслове, поддержал его даже:
— Не робей, мироед! Наторгуешь ещё. Они ж живы останутся, значит, ещё не раз к тебе за дровами теми придут. А коли околеют — уже ничего точно не купят. Знаешь присловье такое — «кто в Днепре утонет, тот больше купаться не будет!».
Онемевший купец только кивнул. Не среагировав на шутку, что Всеслав заиграл у меня, а Рысь — у него.
Наладили снабжение топливом и харчами, примерно по той же схеме, что и с дровяным магнатом. Ясно, что люд запасал на зиму и продукты, и поленья, но были и старики, и немощные, и просто бедные. И те, кого поначалу напугал разгул стихии, что в первую же ночь обрушила на город столько снега, что от изб кое-где только коньки крыш и торчали. Тратить товары на таких не хотели. Один только торговец, что солониной промышлял, грянул шапку оземь и поразил:
— Не стану я с тобой, княже, из-за резан да вервиц рядиться! Ты, вон, ратную силу поднял, чтоб людишек слабых от беды спасти, сам с ними ходишь, а мне с тебя серебро трясти? Да провалиться мне пропадом! Дай только, если не во вред будет, десятка два воев покрепче, чтоб моим подсобили по дворам всё растащить. Тогда за пару дней точно управимся.
Именно он, Тихон, прямо на следующий день получил бессрочный и крайне выгодный контракт на снабжение великокняжеского подворья и всей дружины мясом и субпродуктами, а к нему в довесок золотишка полпуда и какую-то Изяславову шубу, которой, кажется, рад был больше, чем всему прочему. Остальные получили урок. Возможно. И совершенно точно — стресс, язву и нездоровый цвет лица.
Меж улицами натянули верёвки, чтоб в не унимавшемся буране случайные прохожие, кого нужда из дома погнала, не заблудились и не помёрзли. На перекрёстках стояли, меняясь регулярно, ратники в тулупах. Ну, Ждановым, кто попадал в дежурства, приходилось сидеть — под их стати тулупов сразу не нашлось.
За пять дней едва ли не битком забили одно крыло терема, что сразу отвели под лазарет. Алесевы ребята пробились как-то сквозь буран на трёх санях, невероятным чудом не заплутав в непроглядной мгле, и прикатили с монастыря Антония, Феодосия и ещё с десяток монахов, а с ними запасы трав и мазей. Очень вовремя вышло, наши как раз к концу подходили.
Когда развиднелось и стало понятно, что на этот раз Мара и Карачун ушли несолоно хлебавши, запел-зарокотал колокол на Святой Софии. И народ потянулся на зов по улицам, что продолжали чистить княжьи ратники. И каждый, каждый кланялся им до земли. Ну, до утоптанного снега, то есть.
Патриарх Всея Руси говорил, пожалуй, лишь немногим тише того колокола. По его словам, разносящимся, наверное, до самого Днепра и до Аскольдовой могилы, выходило, что буран напустили злобные колдуны и ведьмин люд с закатной стороны, которым сильная, крепкая Правдой и верой Русь — кость в горле и бревно в глазу. А поведал ему об этом не абы кто, а лично Архангел Михаил, архистратиг воинства Господнего, явившись во сне третьего дня, в самый разгар небывало