Глава 17Вот это новости
А за день до первого в истории Руси суперфинала чемпионата по ледне́ случилось вот что.
— Живы все? — спросил Всеслав на ходу, через плечо, у Гната, шагая широко и быстро по тёмному коридору к гриднице, где уже дожидались вождя сотники и советники.
— Вроде да, — отозвался тот. — Мы с Алесем все головы сломали, пока переводили. Раненые, пишут, есть. И рука на весточке не Кузькина. Видать, и он ранен.
Кузьма, ратник Рысьиной сотни, в моём времени числился бы радистом-связистом. Кроме обычного для Гнатовых злодеев виртуозного владения всем, что рубило, кололо, резало и метало стрелы, он ещё обладал каллиграфическим почерком и на клочке светлого невесомого шёлка при помощи ту́ши или крови мог написать целую поэму. Всего же грамотных среди нетопырей было больше, чем у кавалерии, стрелков и копейщиков вместе взятых. Если рука была не Кузьмы, то оставалось только надеяться, что радист жив и просто ранен.
— Важное что? — уже почти у самой двери задал второй вопрос князь.
— Краков, говорят, осадили, — хмуро, нехотя и вроде бы даже чуть смущённо отозвался воевода.
— Че-е-его-о-о⁈ — уже открыв дверь, Чародей всем телом обернулся, уставившись на друга. Который, кажется, втянул голову в плечи.
— Ну, говорил же — растреплет! Не держится вода, — прозвучал из-за спины князя хриплый и недовольный голос Ставра.
До своего места Всеслав шёл, изо всех сил стараясь не сорваться и сохранить хоть каплю здравомыслия. От него, севшего на лавку, патриарх и Буривой отодвинулись в разные стороны. Как с пути шаровой молнии или бешеной собаки.
«Носом, друже, дыши. Остуди голову чуть. Поможет» — предложил я. А чего ещё оставалось? Князь засопел, но стало ещё хуже. Теперь он напоминал готовившегося броситься в атаку тура или зубра, только что землю копытом не рыл. «Дай-ка я начну, пожалуй» — предложилось как-то само собой. И Чародей отступил. И «из-за спины» моей послышались обрывки его рыка, от парламентских выражений далёкого страшно.
— Ну, что тут у нас? — вполне светским тоном осведомился я, случайно выдав «фирменную» фразу моего учителя-академика, с которой он всегда подходил к операционному столу. И его же «коронный» жест, когда он чуть хищно шевелил поднятыми пальцами в стерильных перчатках. Пока ещё чистых.
Над столом повисла полная тишина, в которой Алесь на правах начальника дальней связи передал мне аккуратно сложенную тряпочку. А Буривой понимающе и удовлетворённо кивнул, будто давая понять, что появление Врача не прозевал он один.
Закорючки, буквы и пиктограммки «расшифровывались», благодаря Всеславовой памяти, как по волшебству, представая перед моим внутренним взором чем-то похожим на привычную по прошлой жизни полоску телеграммы: сокращения, «ЗПТ», «ТЧК» и чуть прыгавшие строчки машинописного текста. Но пониманию эта дивная метаморфоза не способствовала ничуть. Потому что шифровка гласила примерно следующее: «Живы. 5 ран. Взяли 4. 1 Одер, 1 Припять, 2 Дунай. Взяли Ратибор и Оломоуц. Древ. осад. Краков».
Князь перечитал строчки ещё два раза, медленно. А потом подвинул ближе к себе шкуру с картой. Отец Иван, патриарх Всея Руси, взял со светца-подсвечника для лучины тонкую длинную щепку, одну из тех, что лежали там про запас, и молча указал три точки. Оломоуц, Ратибор и Краков. А потом, верно истолковав чуть поднявшуюся бровь Чародея, отметил и реки. Нарисованные тем же углём, что и дороги с условными границами, нитки водных артерий терялись на карте среди прочих линий и пометок. Всеслав отломил кусок от ещё одной лучины и промерил расстояния. От Киева до Кракова почти восемьсот вёрст по прямой. От Кракова до Ратибора — сто с гаком. До Оломоуца все двести. До По́женя-Братиславы — триста. Это если по прямой. По рекам, речкам, лесам и перелесочкам — даже думать не хотелось. И курвиметра, чтоб измерить расстояние не палкой и не пальцами, как-то под рукой не находилось.
Выходило, что группа диверсантов выполнила задачу, перехватив папские гостинцы. С количеством было непонятно: не то четыре раза по столько, сколько взяли у свеев, не то просто четыре, и неизвестно чего — возов, саней, телег, сундуков? Захваченный груз поделили, резонно решив, что хранить все яйца в одной штанине опрометчиво, и отправили домой тремя разными маршрутами, по рекам. Труднообъяснимым мимоходом захватив крупные города на землях польской Силезии и чешской Моравии в полутора сотнях километров от Братиславы. Между которыми тоже сотня вёрст. Двумя десятками ратников. И Краков ещё этот, мать-то…
Картина выходила — нарочно не придумаешь. Три внеплановых конфликта в двух странах, одна из которых и без того миролюбием не отличалась, вечно норовя по-пански отхватить побольше и самого лакомого. Жутко негодуя, получая по преисполненным шляхетским и магнатским гонором мордам. Но регулярно утираясь и пробуя снова и снова, с тем самым бараньим упрямством, которому можно было бы поискать применение и получше. Папу, надо полагать, тоже обнесли, не стесняясь. Эх, жаль, никак не понять из шифровки, чего же именно там «четыре»! Да, с такими показательными выступлениями появлялись и неуклонно росли серьёзные шансы дождаться злых гостей с закатной стороны уже зимой. Это беспокоило всерьёз. А ещё где-то, чёрт его знает где, находились пятеро раненых бойцов. Наших, русских ребят, на чужих землях. А я даже о характере тех ранений ничего не знал. Это злило. Очень.
«Давай-ка, Врач, я теперь. Отошёл чуть, вроде» — «подошёл ближе» князь. И я с радостью «отступил ему за плечо».
— Кто велел древлянам идти следом? — от голоса Чародея, обманчиво-спокойного, потянуло сыростью и холодком, как из свежевыкопанной могилы. И что означало «древ», которое «осад. Краков», он понял быстрее меня.
Буривой со Ставром тут же одновременно повернули головы в разные стороны, лишь бы не пересечься со Всеславом взглядами. И лица натянули совершенно, абсолютно равнодушные, с лёгким даже каким-то интересом, вроде как: «а вот действительно, какая же это падла влезла в княжий план, не спросивши⁈». И тем самым выдали себя с головами.
— Ставр! — а теперь в голосе князя звучал булат. Очень острый и очень отчётливо. — Сколько воев у древлян?
Вопрос был задан, когда безногий любитель и знаток правил ледни́ не выдержал и покосился-таки на вождя. И примёрз к серо-зелёной бездне его глаз. И мгновенно понял, что врать и отпираться — вообще не вариант.
— Триста рыл, — буркнул он в ответ, основательно прокашлявшись. Потому что ответить получилось только с третьего раза. Первые два вышли хрипом и сипением, как из крана, в котором не было воды.
— Чего ещё я не знаю, Буривой? — облегчённый вздох Ставра, когда взгляд Чародея перешёл на волхва, слышали все.
— Лютичи сговорились с венедами и ваграми. Мало их, но злые на Генриха. Слави́ны и поморяне с ними. Отрежут Болеслава от моря. И императора тоже, — этот ничего не скрывал и не отпирался. И, кажется, пребывал в полнейшей уверенности в том, что его план был лучше и разумнее.
— Ты знаешь, сколько сейчас легионов у Генриха, и где они, каждый из них? — с трудом сдерживая разгоравшуюся ярость, спросил Всеслав у одноглазого стратега.
— А причём… — начал было Буривой, но замолчал, увидев в глазах Чародея что-то очень неприятное. Похожее на мучительную бесславную смерть. Долгую.
— При том, волхв, что за недавнее краткое время неизвестная сила начала и продолжает бесстрашно и безнаказанно грабить римские караваны на чужих землях. И в это же время начинают двигаться и сбиваться в стаи племена язычников. И обещают со временем стать сильным противником, с которой придётся считаться. Особенно если подумать, что добро папское теперь не у ромеев и болгар, а у северян, здесь, под боком у Генриха. — голос князя был лишён эмоций. Только чуть глуховат. Потому что ярость, бесполезная, но неуёмная, перехватывала горло.
— Цель, волхв, была в том, чтобы рассорить окончательно папу и императора. А не в том, чтоб влезть на гору и орать, размахивая над головой красным плащом-корзном: это мы, мы вам насовали! Мы тут! Не ждите, пока мы вашим богатствам правильное применение найдём да промеж собой сговоримся покрепче. Давайте нас прямо сейчас всех вырежем, не дожидаясь, когда мы к вам под стены подойдём в силах тяжких!
Буривой открывал и закрывал рот. Ставр не сводил с него вытаращенных глаз. Дедко Яр прикрыл лицо ладонями.
— Рано, волхв. Рано. Года на два ты вперёд прыгнул, кудесник. Да туда встал, где пока ни лёд крепкий не намёрз, ни гати широкой мы настелить не успели. Вода под тобой и топь чёрная. И нас всех за собой потянул.
Чародей наконец-то моргнул, впервые, кажется, с того времени, как зашёл в гридницу. Поняв, что смысла в том, чтобы прожигать Буривоя взглядом, тыкать носом великого волхва в его ошибки, нет никакого. От этого не поедут быстрее сани с римской данью и не поправятся раненые. И легионы вражьи не исчезнут, как туман поутру. Хотя очень хотелось бы, конечно.
— Алесь. Сейчас же весть Третьяку в Полоцк. Пусть грузит серебро и шлёт латгалам. Янко, есть люди в Полоцке, что письмом вашим владеют, навя́жут узлов правильно, не ошибившись? — Всеслав не сводил глаз с карты, будто опасаясь, чтоб не убить кого взглядом нечаянно.
— Есть, княже, — протяжно отозвался сотник стрелков. Тоже заметно севшим голосом.
— Пусть свяжут… тьфу ты, пусть передадут, что Всеслав-волк ждёт своих людей, что вскоре пойдут к устью Двины от устья Одера. И если выйдет удача, что воины твоего народа встретят их по дороге и проводят до Полоцка, князь будет благодарен. Очень. Да, Алесь? — повернулся Чародей к радисту-кавалеристу.
— А сколько серебра-то грузить, княже? — уточнил тот, заметно робея.
— Сани, — ответил Чародей, продолжая глядеть на береговую линию моря от Одера до Двины.
— Какие сани? — растерялся Алесь.
— Обычные, грузовые, какие купцы да обозы санным поездом пускают. Сколь поместится — столь пусть и отправляет. Да тройку пусть запряжёт, с заводными! Нет времени! — рубанул по воздуху ладонью князь.