Вой и визг, надрывный, страшный, людской и конский, метался над чёрной и чёрно-красной водой, отражаясь от берегов. Ужасая и запоминаясь на всю жизнь наблюдателям, пусть даже и имевшим боевой опыт. С тем, что творилось здесь, никакие конные атаки или штурмы не шли ни в какое сравнение. Тут только что на глазах десятков людей жуткий Полоцкий Чародей неизвестным и лютым колдовством уничтожил огромное вражье войско, без единого убитого или раненного со своей стороны. Да, в воде ещё орали и выли, захлёбываясь и кашляя надрывно, живые ляхи. Но все они уже были мертвецами. И сами знали об этом, потому и летел над Днепром ужасавший стон-плач.
Мы с князем знали, что следом за войском тянулся обоз. И что сновали по берегам на лёгких лошадках соглядатаи от Болеслава, а то и от Генриха с Александром. Их решили не трогать. Пусть вернутся к хозяевам и расскажут об увиденном. Вдруг брат Сильвестр, храни его Господь, сгинул где по дороге? Или в подвалах запытали насмерть добрые католики, энтузиасты-палачи? И тут вот, пожалуйста, свежие новости из диких краёв, получите-распишитесь. А обоз показался вскоре на правом берегу, двигаясь в сторону Киева. Но вели его уже не ляхи, а Алесевы коноведы и Гнатовы людоеды. Выжившие связанные обозники во все глаза смотрели на то, как «кипела», паря́ на морозе, вода великой реки. Где одна за другой исчезали го́ловы и обрывались крики непобедимого войска польского.
Мало хорошего я слышал что в той, что в этой жизни про ляхов. Наверное, было в том что-то к правде близкое. Тонули поляки долго, вопя и голося на весь Днепр, зовя на помощь кого угодно: Езуса, Матку Боску, Перкунаса и Святовида. Но дозваться, кажется, удалось только того самого Речного Деда. Что на этой реке совершенно точно играл за хозяев. За нас со Всеславом.
Коней ловили арканами, вытягивая из воды и пуская вскачь в сторону Вышгорода, откуда уже бежали и скакали вои и горожане. Тех, кто пытался удержаться за своего скакуна, выбраться на твёрдую землю его силой, сшибали точными выстрелами Яновы родичи. Тех, кто умудрялся добраться чудом до берега, в основном бездоспешных, либо скинувших, либо не имевших броней, обратно к Дедушке под воду отправляли Ждановы, точным ударом рогатины. Многих просто затянуло течением под лёд, и, кажется, можно было при желании услышать, как стучались они там, снизу, в полуметровую толщу твёрдой воды. Которая, как и всегда, вспять не текла, унося их навстречу смерти. Но желания прислушиваться не было никакого. Тех, кто пришёл насиловать и убивать, жечь и грабить, не было жаль даже мне, выходцу из высокоморального и человечного двадцатого века. После трёх войн я и в той, прошлой жизни, отучился от гуманизма, предпочитая ему справедливое воздаяние. И в том, чтобы убить человека, что собирался убить меня или кого-то из моей семьи, не видел, в отличие от гуманного и щадящего законодательства, ничего плохого. Никогда не мог понять, зачем тратить деньги на то, чтоб кормить, одевать и обеспечивать досуг мразей, совершивших доказанные страшные и отвратительные преступления? Дожидаясь, пока их Бог не приберёт. Тут как-то честнее выходило: пришли негодяи, открыл батюшка-Днепр с нашей малой помощью пасть под ними — и всё, нет вопросов, нет проблем.
— Ставр! — позвал Всеслав, повысив голос так, чтобы пробиться сквозь ставший уже гораздо менее интенсивным вой утопавших.
— А? — не по Уставу отозвался старый диверсант и убийца.
Князь обернулся, подняв левую бровь. И увидел, что все, стоявшие за ним, на страшное ледовое шоу смотрели с ужасом, не моргая и забывая дышать. Не взирая на весь имевшийся богатый опыт в том, как отправлять себе подобных на встречу с их Богами и демонами.
— Ставр! — повторил Чародей настойчивее, отвернувшись. И услышал, как заскрипел снег под копытами вороного, на котором в специально придуманном и пошитом седле ехал ветеран. Не сводя глаз с жуткой огромной полыньи, где одна за другой продолжали скрываться под водой вражьи головы.
— Кто видел? — спросил князь, надеясь, что безногий поймёт, о чём речь. И не ошибся.
— Десяток с лишком сторожей, что с ними одним порядком шли. Ещё полдюжины, что в дневном переходе позади плелись. Те, думаю, от германцев или латинян. В городе и по берегу видали людей черниговских и переяславских. С черниговцами пара каких-то залётных, по мордам и говору — новгородцы или откуда-то с тех краёв, — начал докладывать безногий убийца, прерываясь время о времени. Когда раздавался знакомый чмокающий звук стрелы, пробивавшей плоть. Мало их было, тех стрел. Экономили Яновы земляки. И правильно делали. Когда Боги сами помогают — нечего и лезть.
— Всё? — вытягивать из него клещами не хотелось, конечно, но поторопить было можно.
— Нет. Ещё в лесочке том, где сигнальщики наши таились, от пруссов да бодричей трое. Матёрые, по снегу ходят лучше меня… Ну, когда было, чем, — поправился он.
— Не трогали наших? — этого ещё не хватало.
— Нет, княже. Им ножи к кадыкам приставили, они и рассказали сразу, что от старейшин с закатной стороны пришли, что со дня на день ко великому князю на поклон прибудут. Оставили, дали поглядеть, под присмотром, само собой, — успокоил дед.
— Добро. Обратно им коней вон пусть дадут. У нас их теперь лишку, наверное, — и князь снова потёр большим пальцем шрам над правой бровью.
— Лишку добра не бывает. Бывает «в обрез» или «самому мало»! — привычно завёл любимую брюзжащую пластинку Ставр.
— Ты мне напомни, я тебе насчёт «в обрез» про хазар да прочих иудеев хохму потом расскажу, — пообещал Всеслав. — То, что от них тут видоки-свидетели были, нам только на руку. Лучше я и сам бы не придумал. Проследи и вправду, чтоб обид не чинили, коней дали, да припаса на дорогу, какой нужен. Да чтоб с мордами такими, будто у нас тут что ни день, так подобное случается. Тонут, паскуды, почём зря, балу́ет Речной Дедушка, шалит, проказник старый. Одного, мол, Чародея слушается, да и то нехотя.
— Сделаю, княже. Ловко придумано, — улыбнулся старик, переводя наконец глаза на князя.
— Ладно. Давай, пока до нас трещины подо льдом не добрались, к берегу двигаться, да вразбежечку, чтоб всем скопом не ухнуть вниз. Там и без нас сегодня есть, кому купаться, — поворотил Всеслав Бурана назад.
— Добро! — кивнул безногий и неизвестно как пустил коня галопом с места, обходя неполные десятки по широкой дуге в сторону высокого берега. Отмахивая на скаку какие-то жесты левой рукой. Тоже что ли разучить их уже? Вон как сноровисто врассыпную все поскакали.
Дольше всех возился Алесь, в котором явно боролись инстинкт самосохранения и, так скажем, домовитость. И жадность предсказуемо одержала верх. Заложив петлю в сторону, противоположную берегу, он приблизился к опасной полынье ближе, чем на десяток метров. И когда Всеслав собрался уж было орать, чтоб валил от проруби, связист-кавалерист метнул аркан и вытянул невероятным чудом на опасно ломавшийся и ходивший волной лёд того вороного красавца, на котором совсем недавно гарцевал воевода Сецех.
— С кобылками франков сведу, жеребятки будут — блеск! — Алесь сиял Солнышком, рысцой огибая князя, ведя в поводу явно озябшего коня, который, удивительное дело, умудрялся дрожать даже на бегу. Судя по его копытам и бабкам, заляпанным красным, с налипшим поверх розоватым снегом, он один утопил никак не меньше сотни поляков.
К высокому берегу, над которым светились пять крестов на Борисоглебской церкви, князь подходил шагом, последним. Тропка наверх была пробита до травы, снег раскидали вокруг широкие копыта коней, поднявших своих седоков на край обрыва раньше. За спиной Чародея всё реже и реже звучали мольбы и крики. Ледяная вода своего не упускала. Особо настойчивых уговаривали не прерывать купания рогатины и стрелы. Аргументационная база была смертельно убедительной.
— Рад ли, княже? — спросил отец Иван, едва голова Всеслава показалась над срезом обрыва. И, судя по напряжённому тону, вопрос был не из простых и волновал патриарха нешуточно.
— Смеёшься что ли, отче? Чему тут радоваться? Столько живых душ под лёд отправили, —возмутился Чародей. — Радоваться я стану, когда они, твари, дорожку в эту сторону сами позабудут да детям-внукам своим закажут! А до того светлого денёчка, думаю, неблизко пока. На месте же сём, мыслю, стоять часовне, в память о великом чуде земли Русской, что сама сберегла детей своих от супостатов. Чтоб они с церковью святых невинно убиенных Бориса и Глеба друг на дружку гляделись над Днепром и всем, кто видел их, говорили: тех, кто по чести и правде живёт, хранит Господь Бог и сама Мать — Сыра́ Земля!
— Хорошо сказано, Всеслав! Скорби по убиенным нет в тебе, ну так оно и верно — не безвинных агнцев под лёд спустил, а козлищ зловредных, что умышляли против земли и народа русского! Слово даю тебе: пойдёт в скором времени слух о том по нашим и сопредельным землям, в каждый дом, в каждые уши заходя, в каждой душе струны трогая. К весне о диве том весь мир прознает! — на строгом лице патриарха светился какой-то священный восторг и трепет. Будто он лично присутствовал при одном из чудес, что в святых книгах описаны. Хотя, почему «будто»? Он и присутствовал.
— Наука, говоришь? — спросил он значительно тише, когда Буран подошёл ближе.
— Она, отец Иван. Две даже. Физика и химия. Сам же видел, ничего сложного. Кроме того, чтоб сложить неожиданные ингредиенты так, чтоб самому ко Господу не отлететь ненароком, — отозвался Чародей, будто нехотя.
Он долго настаивал на том, чтобы при паре-тройке испытаний присутствовал патриарх, рассказывал и объяснял, что и как работало. И поразился, узнав, что в греческом монастыре тогда ещё не вполне святой отец изучал труды римлян, греков и персов, был знаком с мыслями Аристотеля, Платона, Абу Али ибн Сины, Джабира ибн Хайяна и самого Гермеса Трисмегиста. И от души порадовался, когда сошлись за диспутом патриарх, отец Антоний, кузнец Свен, ювелир Фома и гончар Фенька-Ферапонт. С высочайшего дозволения самого святейшего самородки и энтузиасты от сохи и науки взялись за дело с удвоенным рвением. И, надо думать, скоро наверняка могли чем-то порадовать. Чем-то таким, что непременно повысит либо обороноспособность, как громовик, так шикарно отработавший сегодня, либо благосостояние земель русских. Торговать чужим янтарём, выгадывая три-четыре цены, конечно, неплохо. Но делать из тряпок и перетёртых опилок бумагу, за которую персы, не торгуясь, отваливали совершенно неприличные деньги, было гораздо выгоднее. Да, эти тайны следовало беречь пуще глаза. Но в каждом из «Ставки» Всеслав был вполне уверен, как и в самородках-научниках. А за то, чтоб хранить и оберегать у нас отвечал вон тот товарищ, что сидел верхом на своём Булате, поглядывая задумчиво вниз с обрыва на чёрную громадную полынью, от которой поднимался парок, а по краям начал уже выглаживать воду тонкий пока ледок.