— С коня, Слав, — кивнул Рысь будто сам себе.
— Чего «с коня», Гнат? — удивился Чародей неожиданной фразе друга.
— С коня раки вырастут, не с собаку. Как пить дать, с коня! — и, толкнув Булата пятками, воевода двинулся следом за остальными в сторону Вышгорода.
Вот откуда он про это узнал? Его ж не было на крыльце тогда! Или был?..
Глава 10Марш-бросок
Мы скакали трое суток, на коротких привалах меняя коней на свежих, и ухитряясь спать в сёдлах. Дорожка шла не по льду Припяти, потому была покороче, притом вполне ощутимо. Стёжки эти знали здешние древляне, что подхватывали наш отряд на границах своих родов-племён и передавали соседям будто с рук на руки. Оставаясь под родными дубами или ёлками смотреть вслед полусотне, что неслась на запад с немыслимой для этого времени скоростью. А мы со Всеславом радовались, что поход так удачно выпал на зиму. Ни гнуса, ни комарья, ни непроходимых топких болот на каждом шагу — скачи себе сколько влезет. В полусотню нетопырей и Ставровых следопытов влезло гораздо больше, чем в простых ратников или, тем более, мирных поселян. Но к концу третьих суток стало ясно, что предел есть всему, даже беспримерной злой выносливости этих чудо-богатырей. И кони уже падать начинали.
Транспорт мы потом оставили под Берестьем, где нашёлся знакомый Ставру и Гнату неприметный хуторок, вроде того, под Краковом, где можно было и больше спрятать. Цепочка таких «конспиративных баз» за два-три зимних месяца увеличилась кратно. Особенно заметно прибавив не так давно чуть севернее отсюда, в бывших ятвяжских, а теперь Су́довых землях. Там людей князя русов, Всеслава Чародея, ждали и вовсе в каждом доме, без споров и торгов отдавая, что ни попроси. Но надо отметить, что и наши правду блюли, просили в основном воды испить себе да коню, или весточку отправить с лесным вяхирем. И почти всегда заходили на дворы те с гостинцами. Если в сознании были.
Добрые брони и стяги со знаком Всеславовым Суд с сынами привезли сюда заранее, изумляясь невероятной щедрости князя русов. Кольчуги, шеломы, хорошее оружие в их лесах были редки и до́роги, для охоты и защиты им вполне хватало луков и копий. Но отказываться от таких подарков, понятно, не стали.
Треть той силы, которой руководил теперь новый здешний вождь, оказалась четырьмя сотнями рослых светловолосых мужиков, явно с опытом, знавших, с какой стороны браться за рогатину. В обновках те, кому повезло их получить, смотрелись, как тридцать три богатыря из старых сказок. Которые курчавое смуглое Солнце русской поэзии напишет, если Бог даст, лет через восемьсот. Народ сидел на большой светлой поляне, вытоптанной почти до самого мха, как простые, обычные, виденные мной в обеих жизнях, солдаты: кто-то рубаху чинил, кто-то острие копья правил. От дальних костров доносился смех и какие-то протяжные напевы, что внезапно сменялись быстрым речитативом, от которого начинался хохот. Наверное, какая-то весёлая песенка из местных. Ни я, ни князь здешними наречиями не владел. Выручало то, что из них нашу речь понимал почти каждый. Очень выручало.
Когда на поляну ту начали вываливаться из леса загнанные до полусмерти кони и всадники, балты сперва очень удивились. Как могли полсотни здоровых ратников с сотней коней подобраться так близко? Но успокаивались, видя своих же дозорных в рядах запаренных пришлых. И подхватывались помогать: кому с седла сползти, кому взвару или ушицы поднести. В общем, через совсем малый промежуток времени наши полста с их четырьмя сотнями перемешались вполне равномерно. Кто-то тут же завалился кемарить, кто-то присоединился к угощению. Мы с Рысью наблюдали спокойную и мирную картину привала с удовлетворением. И облегчением, что наконец-то не надо хотя бы некоторое время нестись вперёд через лес за очередным ловким лыжником, пригибаясь под нависавшими ветвями в снежных шапках, что так и норовили свалиться прямо на голову. Мы миновали древлянские земли, стартовав в тот же день от Вышгорода. Краем-лесом обошли волынян и выбрались точно к месту сбора. И успели, обогнав петлявших по Припяти наблюдателей самое малое — дня на три.
— Ты примёрз, что ли, Слав? — вернул меня к реальности вопрос Гната. Кажется, не первый.
— Задумался малость. Чего говоришь? — Всеслав даже головой потряс, будто стараясь и вправду вытряхнуть из неё лишние мысли.
— Давай вон под ту ёлочку отъедем, разговор есть, — и он направил своего Булата в сторону здоровенной необхватной разлапистой красавицы. Буран шагнул следом.
— Чем порадуешь? — уточнил Чародей, чувствуя, что друг не просто так отвёл его в сторону от лишних глаз и ушей.
— Чего это я стану у добрых молодцев славу да честь отбирать? Сами пусть и радуют. Ну, соколы ясные, чего расскажете? — и Рысь пристально уставился в ёлку. Со стороны смотрелось, так скажем, довольно настораживающе, особенно для врача. Не любят как-то циники-доктора тех, кто с деревьями вслух разговаривает.
Чуть заметно качнулись две огромных лапы-ветки, не уронив даже сугробов, что лежали на них сверху, и возле ствола появились два нетопыря-полочанина, Васька и Мишка. Их, друзей не разлей вода, кажется по одиночке никто никогда и не видел, и если один из них попадался на глаза, то можно было на что угодно спорить, что второй непременно в поле зрения. У них, как у Свена с Фомой, и жёны были сёстрами, да не простыми, а близняшками. Но на этот счёт в дружине шутить было не принято. Одному новенькому за излишне сальную шутку о том, как они впотьмах в избе разбираются, где чья, Василий и Михаил в два удара устроили досрочное полное освобождение от воинской повинности по инвалидности. Хотя сами пошутить были не дураки. И снова это доказали.
Их двоих отправил воевода Рысь во Владимир Волынский после того собрания «Ставки», на котором решили не спускать врагам убийства ребят из второго малого отряда. И не только врагам. Всеслав точно помнил, что снарядить на земли волынян велел десяток, но уточнять не стал, решив, что Гнату виднее. Так оно и вышло.
Ярополк Изяславич, сын недавно последний раз искупавшегося в Днепре бывшего великого князя, давно полякам в рот глядел. Не знаю уж, чем ему так нравилось то время, когда вотчина его ляхам принадлежала. Тем, надо думать, тоже по душе было хозяйничать в одном из крупнейших городов соседнего государства, поэтому в тереме Ярополковом всегда была слышна польская речь, одевались по западной моде, даже церкви были по большей части католические. Будто не сажал на княжение Владимир Святославич тут сына своего, чтобы хранил и берёг тот порядки и уклад родные, православные. За те тринадцать лет, что хозяйничали в Червени, Волыни, Перемышле да Холме ляхи, будто стёрлась память народная, а латинян стали жаловать выше, чем своих, русских. Бывало такое и в моём времени, к сожалению. И тоже я тогда понять не мог, отчего же так короток ум у некоторых людей? Или всё дело в том, что другие люди слишком долго готовились к тому, чтобы память та стёрлась или изменилась до неузнаваемости?
Как бы то ни было, но когда от Болеслава пришли вести о том, что с земель его, с Вислы на Припять, будет переходить богатый караван с малым числом воинов, которых подлец и вор, укравший престол у Ярополкова отца, послал грабить мирные цивилизованные европейские земли, князь Волынский воспылал праведным гневом и неправедной жадностью. Троица княжат, формальных наследников этих земель, а по факту — приживалок при чужом тереме, только масла в огонь подливала, вопя, что прощать такого позора никому нельзя. И что все слухи про Всеслава-Чародея — гнусная наиковарнейшая ложь, верят которой только глупые бабы на торгу. А за помощь в возвращении сокровищ добрый Болеслав наверняка щедро вознаградит соседа.
Ярополк тут же отправил несколько отрядов, чтоб перехватить и доставить к нему в терем и воров, и груз. А сам не поехал. Потому что не любил сам мараться. Да и родственники эти загостившиеся, Володарь, Рюрик да Василько, доверия по-прежнему не внушали. Пойди что не так — враз вотчину промеж собой поделят! Нахватались там, в Византии, всякого-разного. Для общения с латинскими церковниками да западными торговыми гостями они годились вполне: ладные, вертлявые, смешливые. Но спиной к ним поворачиваться не хотелось. Василько, тот и вовсе первое время, как от ромеев вернулся, щёки бритые румянил да брови сурьмил, тьфу, срам-то какой!
Дня за три до того, как вломилась к нам в гридницу «Ставки» говорящая лавка, что принесла вести о надвигавшемся польском войске, завыли на растущую Луну волки. Для здешних краёв звери не самые привычные, а уж для, почитай, середины богатого большого города так и вовсе нежданные. Но никто их не видел: ни сторожа городские, ни охрана теремная, ни дворовые люди. А на следующую ночь умер князь Ярополк Изяславич. Наши его в ложе, в ворохе дорогих мехов, на которых он любил спать. Только в спальне-ложнице стояла тяжёлая вонь, будто модную в Европе ночную вазу кто-то разлил, что к этой поре дня три на жаре простояла. И вид княжий ни сочувствия, ни светлой грусти об ушедшем не вызывал. Потому что вызывал брезгливый ужас, если такое вообще бывает. На теле не было ни ран, ни крови, ни синяков. Застывшая на мёртвом лице гримаса позволяла предполагать, что перед тем, как опростаться и отдать Богу душу, Ярополк увидел что-то или кого-то, что напугало его до усёру и до смерти. В прямом смысле. А на подоконнике нашли след волчьей лапы, одной-единственной, но небывало крупной. Будто волк наступил где-то в кровавую лужу, а затем оттолкнулся ногой от широкой доски и вылетел в окно. Только вот крови нигде не было, ставни были закрыты наглухо, да и не летают волки-то. В основном. Хотя про одного оборотня слухи ходили разные.
На уточняющие вопросы о том, что же такое стряслось с Ярополком, что он так смертельно расслабился, пара ночных соколов ничего вразумительного отвечать не стала, ограничившись сказанным хором: «Слабак!».
Рюрик и Володарь на следующий день угорели в бане. Василько, метавшийся по двору в слезах и истерике, той же ночью удавился на конюшне на вожжах. Удивив напоследок — никто и не думал, что изнеженный княжич знал, где на подворье находится конюшня, и как вяжутся скользящие узлы. Но об этом говорили мало, тихо и редкие единицы из дружины. Радуясь тому, что хоть волки выть по ночам перестали.