Глава 11Прозрачный намек
За месяц с лишним до марш-броска мы стояли над Днепром почти там же, откуда самоубийственно рухнул соколом на врагов оборотень-князь верхом на верном Буране. Умный конь подходить к отвесному краю отказался наотрез, категорически. Наверное, не понравилось у коновалов. И ходить, не припадая на сломанную ногу уже привык. Князь не стал издеваться над верным другом. Не приближаясь к краю, сняли поклажу с саней, что притянула от города приземистая мохнатая кобылка, время от времени косившаяся на Бурана с благосклонным и интригующим выражением, для лошадиной морды крайне неожиданным. Разложили-развернули свёртки и замерли.
Красота вокруг была невероятная. Поднявшееся на треть Солнце озаряло белоснежную речную гладь и берега, к которым местами подходил вплотную густой лес. Ветерок, вполне ощутимый, несло поперёк течения прямо на нас. Как по заказу. Но страшновато всё равно.
С разными выражениями смотрели люди с обрыва. Всеслав был привычно собран и, как полагается великому князю, монументален и величественен. Волнения не выдавая, хоть и с большим трудом. Патриарх с волхвом несли на челе печать сомнения, одинаковую у обоих. Рысь, Вар и Немой были спокойны и внимательны, как всегда, с чуть сведёнными бровями и прищуром, с каким сподручнее глядеть против яркого солнца на ослепительно белый снег. Кондрат, плотник-виртуоз, нервно грыз здоровенный толстый ноготь на большом пальце. Фома-златокузнец, ссутулившись сильнее обычного — на мизинце. И лишь главный герой того дня глядел вперёд и вверх с азартным восторгом и предвосхищением. Мы с князем решили, что это добрый знак.
— Гляди, Лешко, всё сто раз вдоль и поперёк переговорено и на земле опробовано. За малым дело: тебе не подвести и не ошибиться! — уверенно, чуть поддавливая гипнозом, вещал Чародей. О том, что главным было то, чтоб в расчётах не нашлось фатальной ошибки, и чтоб вся эта хилая на вид городьба не развалилась, не говорил. И правильно делал.
— Не подведу, княже! — чистым и высоким голосом откликнулся нетопырь. Возрастом чуть помладше нашего Ромки. Но у этого за плечами, пусть и не богатырского размаха, было много всего, и чаще плохого.
Мы несколько раз с ним обсуждали древний даже здесь, в Средневековье, миф о Дедале и Икаре. Он понятливо кивал. Эх, ладно, страшно, конечно, но первый шаг сделать всё равно придётся. Иначе путь не начнётся. А он должен, обязан был начаться и дать старт новой эпохе в этом старом времени.
Закрепили каркас. Проверили узлы. Перекрестил, с тревогой глядя на всё это, патриарх. Прямо, так скажем, в спину, согнутую под странной конструкцией. Лешко взял разбег — и сиганул с обрыва.
Ахнули все, кроме князя. Тот сжал зубы так, что стоявший рядом Рысь, кажется, вздрогнул от скрежета. Три мучительно долгих удара сердца до рези в глазах глядели неотрывно на край обрыва. А потом разом выдохнули с облегчением и восхищением: конструкция плавно, величаво поднималась на восходящих потоках воздуха, поднимая к Солнцу щуплого жилистого нетопыря. Который летел, как настоящий орёл.
Внизу все орали и обнимались, Кондрат плакал от счастья, а с неба донёсся восторженный крик только сейчас начавшего дышать Лешко:
— Я — Ика-а-ар!
С берега и снизу, со льда Днепра, полетел к Солнцу хохот. Букву «р» Лешко не выговаривал, не водилось в этом времени и логопедов. Так и стали звать с того дня первого в Киевской Руси военлёта-дельтапланериста: Икай.
На волчий вой вокруг города реакция была довольно предсказуемой. Гнатовы безобразники не зря шалили в этих краях. На стены вы́сыпали стражники в бронях и с оружием. Внутри, судя по крикам и бабьим причитаниям, звучавшим и мужскими голосами, творилось и вовсе чёрт знает что. Верно говорят: пуганая ворона куста боится. Особенно, если из того куста воет что-то непонятное, и от этого наверняка смертельно опасное. Из домишек, что теснились россыпью вокруг защищённого периметра выскакивали напуганные люди едва ли не в исподнем, и мчались к воротам, прижимая к себе кто детей, кто торбы и мешки с барахлом, кому что под руку попалось.
Когда на стенах помимо блестевших на Солнце шеломов стали появляться богатые высокие шапки, Всеслав качнул поводьями, и Буран вынес его из-под тени деревьев на дорогу, что шла к городским вратам Люблина.
Остановив коня в сотне с лишним метров от ворот, Чародей поднял руку. И переливистый волчий вой затих разом. Сигнальщики глядели во все глаза и дело своё знали, не зря полно́чи места́ выбирали так, чтоб каждый мог видеть не меньше двух соседних.
Крики и паника в Люблине от этой неожиданно навалившейся тишины стали резче, громче и как-то невыносимей.
— Я — князь Полоцкий и великий князь Киевский Всеслав! — разнеслось перед городскими стенами громко, твёрдо, гулко. — Этот город отправил на мои земли две тысячи воров и убийц. Они теперь в Преисподней, где ждут их вечные му́ки до самого Страшного Суда. Я наказал их за грехи, совершённые на русских землях. И пришёл сюда, посмотреть на то место, откуда в мой дом пришёл враг.
Со стен и из города людских криков доносилось всё меньше, все слушали громовой голос одинокой фигуры, что говорил невероятные вещи. Или шёпотом переспрашивали тех, кто слышал лучше. Блажили собаки, голосила птица и скотина. Словом, обстановка в Люблине была нервная крайне.
— Моё имя Яцек, я каштелян этого города, поставлен самим великим воеводой Сецехом! Чем ты докажешь, что и вправду князь русов, а не порождение Сатаны? — донеслось со стены, из-под самой дорогой, наверное, шапки. Рост говорившего был непонятен, как и комплекция — меж крепостных зубцов видно было только меховой головной убор, рыжий, из лисы, наверное.
— Увидишь в Аду своего воеводу — сам у него спросишь, каштелян! — зло бросил Всеслав. Ещё чего выдумал, ключник — чтоб великий князь перед ним ответ держал! А сам вынул притороченный к седлу богатый золочёный воеводский жезл с орлом на вершине и поднял его над головой.
Вороной красавец, спасённый Алесем из ледяной воды, выжил и будто в благодарность за спасение щедро одарил сотника кавалеристов: в перемётных сумах нашёлся и этот жезл, и золотишка прилично, и грамотки занимательные на латыни и немецком, от сырости на удивление мало пострадавшие. Золото князь вернул счастливому и без того сверх всякой меры конному связисту, а остальное принял с благодарностью.
Над стеной разнёсся общий тяжкий вздох — признали, видать, воеводину памятку.
— Город и людей, что посмели зло умышлять против моего народа и моей земли, я забираю себе! — прорычал Чародей тоном, исключавшим и намёки на сомнения. — Кто волю мою и Господа нашего принять откажется — будет предан смерти. Хотите — на мечи кидайтесь, у кого есть, хотите — вешайтесь, мне всё равно. Тем же, кто под руку мою перейдёт, обещаю защиту и освобождение от податей на три года!
Шум на стене и за ней усилился и стал каким-то деловитым.
— Ты лжёшь, проклятый колдун и искуситель! Я выведу воев, мы схватим тебя и передадим королю в цепях! — срываясь на высоких нотах, проорал Яцек, едва не подпрыгивая от распиравшей его злобы.
— Как говорят у нас — была бы честь предложена! — спокойнее, но не тише ответил Всеслав. — Со мной моё верное бессчётное войско!
Он поднял правую руку, перехватив воеводский жезл в левую, и качнул над головой ладонью. И из-за каждого, казалось, дерева вокруг Люблина шагнуло по ратнику в русских бронях. И у них были стяги со знаком Всеславовым. Числом в дюжину. Если под каждым знаменем встанет полк — то они город просто шапками закидают. О том, что воины стояли не стеной, а цепью, местами довольно редкой, в Люблине знали две живых души, которые именно в этот момент спускались по верёвкам к закрытым воротам, пока все с ужасом смотрели на Чародеево войско. А князь продолжал:
— А вместе с силой ратной со мною Правда и сам Господь Бог, что отвернулся от вас, ляхи! И Он сказал мне, что не уберегут врагов моих ни высокие стены, ни крепкие ворота!
В это время две еле различимых отсюда фигуры в белых удивительных одеждах, похожих на сшитые вместе просторные рубахи и порты, с такими же белыми куколями-капюшонами, закончили разматывать уж точно неразличимую отсюда проволоку и замерли по разные стороны от надвратных башен, левой и правой. Оставалось только надеяться, что смотрели они оба сюда, в эту сторону. И что всё пройдёт штатно.
— Ваш город сам распахнёт мне ворота, хочет он того или нет, ибо на то есть воля Божья! — прокричал князь, указывая золотым орлом на собранные из тяжёлых дубовых брёвен и обитые железом створки.
Штатно не получилось.
Щепки и земля с камнями долетели почти до ног Бурана, удержать которого получилось непонятно как. Но то, как взвился на дыбы конь русского князя, явно смотрелось частью плана, зрелищно и эффектно. Свались Всеслав в сугроб, эффект был бы совершенно иным, конечно. Просто снова повезло. Нет, не просто — несказанно повезло.
Распахнуться, как планировалось и как обещал Чародей, вратам не удалось. Одна створка влетела внутрь, пусть и не вся полностью. Судя по истошному крику из-под неё, явно кого-то там покалечив. Вторая створка, точнее — оставшаяся от неё верхняя треть, некоторое время покачалась на вывернутой толстой и широкой железной полосе петли́ с душераздирающим скрежетом, а потом рухнула вниз.
Но Всеслав смотрел не на неё, а на две еле заметных белых тени на чистом снегу, что скользнули вдоль стен и пропали за углами. На них, кроме него, вряд ли обратила внимание хоть одна живая душа: ворота выступили ярко, с огоньком, приковав к себе всё внимание оглохшей и перепуганной до смерти аудитории, подобного бенефиса точно не ждавшей. Князь же вздохнул поглубже зимнего воздуха, отметив, что двигались оба белых призрака вполне плавно и красных луж и полос на снегу за собой не оставили.
— А кроме того сказал мне Господь, что на непокорных, кто слову Его и моему не поверит, ниспошлёт он ангела своего с карающим огненным мечом! — напряг снова голос Чародей, очень надеясь на то, что не всех на стене контузило наглухо.