Два раза моргнул латинянин. Но радоваться было пока рано, и Чародей это тоже знал.
— Раньше?
Ещё два взмаха ресниц. Вот теперь можно было осторожно начинать выдыхать с облегчением.
— Две седмицы? Три? По чистой воде, как лёд сойдёт полностью? Пойдут вверх по Днепру? Цель — Киев? Киев и Переяславль? Киев, Переяславль и Чернигов? Обратно водой или сушей пойдут? Хотят всё, что западнее Днепра и южнее Припяти занять?
Второй по счёту допрос немого, безголосого человека в исполнении Чародея первому по эффективности и эффектности ничем не уступал и не особенно чем-то отличался. Кроме того, с каким восторгом смотрели на князя широко распахнутыми глазами любимая жена и спасённая недавно таинственная Леська-сирота. А ещё отличие было в том, что предыдущему молчальнику Жданов богатырь Вавила вбил лицевые кости в голову так, что портрета было не разглядеть вовсе. Этот же лежал как живой. И ему только что у всех на глазах запустил заново, заставил биться мёртвое сердце своей собственной рукой великий князь. Который сейчас внимательнее смотрел за непонятной до сих пор древлянской девушкой, неожиданным кладезем тайн, таких далёких от научного объяснения. Хотя и продолжал внешне абсолютно невозмутимо задавать вопросы молчавшему чужому монаху.
Леська тем временем подошла к полкам на стене, где в ряд выстроились разнокалиберные горшки, кувшины и прочие корчаги с канопками. Пробежав глазами по символам, выдавленным или нацарапанным на глине, взяла один сосуд и со звонким характерным звуком вытянула плотно пригнанную пробку. Затем, удивив меня несказанно, помахала легко над горлышком открытой ладонью. Принюхиваясь к содержимому издалека, не суясь внутрь носом, так, словно технику безопасности нам в школе преподавал один и тот же учитель химии.
Кивнув вполне удовлетворённо, внучка ведуньи вернулась к столу и осторожно, по серебряной палочке, влила в один из сосудов с раствором немного макового отвара. Ровно столько, сколько ввёл бы больному я сам. Значит, через минут пятнадцать-двадцать говорить Всеславу станет не с кем.
— Поведёт их человек папы Александра? Выше? Гильдебранда? Ещё выше? Про наш мир с половцами известно им? Примерно сколько воинов собирают — знаешь? Тысячу? Три? Меньше?
К тому времени, как раствор подействовал в полной мере, и Джакомо Бондини со счастливой улыбкой улетел в страну красочных и ярких сновидений, мы со Всеславом знали вполне достаточно. Махнув рукой воеводе и ближникам, чтоб следовали за ним, Чародей с благодарностью кивнул жене и Леське. Успев показать глазами Дарёне, чтоб та присмотрелась к сироте ещё внимательнее. То, как быстро она разобралась в чужой «кухне» с незнакомыми препаратами, настораживало. Её песенные таланты, пусть и очень своевременные, откровенно пугали. Людям вообще свойственно бояться того, чего они не понимают. Даже врачам. В особенности — врачам. А уж воинам и вождям — тем более.
Мы вышли, оставив за спинами наших монахов, что должны были помочь выжить монаху не нашему. Который проявил редкую, поистине чудесную стойкость, просто дожив до нашей с ним третьей встречи, после тех, что были за горевшим столом и потом в подземной тюремной камере. И который продолжал счастливо улыбаться во сне, зная, что весть доставил. Так и не сказав ни единого слова.
Ставка уже ожидала нас в полном составе. Точнее, даже в формате «плюс один», как говорили телевизионные дикторы в моём времени. И этим самым плюсом, неожиданным с одной стороны, но вполне предсказуемым с другой, был бывший ночной князь города, Иван Звон. На него с недоверием поглядывали Рома и Глеб, а за спиной, не на том месте, где стоял обычно, находился Гарасим. Ставр сидел между патриархом и великим волхвом и выглядел не лучшим образом. Видимо, спешные конные путешествия по морозу уже не так легко давались безногому убийце, как раньше. Сотники, вскочив, приветствуя князя и воеводу, ждали команды.
Подумать над тем, как следовало поступить в свете последних новостей, предстояло очень крепко.
Начали с того, что перезнакомились. Разумеется, после традиционных, пусть и чисто символических, еды и напитков. Старая как мир идея о том, что люди, вкусившие одного хлеба за одним столом, становятся роднее другу и врагами быть не должны, в этом времени ещё работала. Хоть уже и не везде, к сожалению.
Звона Всеслав представил, как дальнего родственника, общие предки с которым давным-давно заложили фундамент крепкой и единой Руси, с почитанием традиций, верностью клятвам и житью по Правде. Затем несколько поколений потомков сделали всё, чтобы запутать и изгадить память поколений, перекраивая историю под себя так, чтобы тянуть одеяло было сподручнее, но нашлись, наконец, честные люди, что решили попробовать жить в мире и по чести ещё раз. Эта трактовка, кажется, устроила всех.
Первым говорил воевода. Чётко, коротко, фактами. В сухом остатке получалось, что через три-четыре недели несколько тысяч, предположительно тоже три-четыре, римских наёмников и идейных ревнителей веры поднимутся по Днепру, чтобы отхватить почти половину Руси.
Лица участников заседания, узнавших последние известия, отличались разительно.
Сыновья отреагировали по-своему каждый: Рома выругался беззвучно и очевидно разозлился. Потому что ждать незваных гостей приходилось со стороны родни будущей жены, а приход их почти попадал на свадьбу. Четыре тыщи дополнительных рыл на бракосочетании — это, конечно, широко и вполне по-княжески. Но этих никто не приглашал и кормить не планировал. И, глядя на старшего сына великого князя, никаких сомнений не возникало в том, что своей нечаянной попыткой расстроить ему свадьбу, папа римский ступил на очень тонкий лёд. В отношении Руси это всегда было очень опрометчивым решением, что в 1242 году в моей истории, что вот буквально недавно под Вышгородом, почти на две сотни лет раньше.
Глеб нахмурился и, судя по движению глаз, губ и пальцев, напряжённо что-то подсчитывал. Он вообще, признаться, частенько этим пугал: все нормальные в моём понимании пятнадцатилетние мальчишки должны были хулиганить, драться, гулять с девчонками. Средний сын проводил всё время на торгу, в порту или в читальне, именно в таком порядке. Но результаты его работы поражали даже Третьяка, старого Полоцкого ключника, который на княжича нарадоваться не мог.
На лицах сотников гамма эмоций была менее выражена. Там соседствовали закономерное раздражение на то, что всяким тварям не живётся мирно, с некоторой досадой на то, что вместо подготовки к сражению приходилось сидеть на совещании. Я за свою жизнь подобных выражений навидался достаточно. Да и сам, случалось, сиживал с таким же.
Патриарх с волхвом, Ставром и Гарасимом выглядели, как родные братья от разных родителей. Совершенно одинаково являя категорическое неприятие внешней политики католической церкви, и явно имея идентичные взгляды на всю эту аферу в целом. Спрашивать их мнения вслух не было ни желания, ни необходимости. И так ясно, что начали бы материться и не успокоились бы, пока не охрипли. Все, кроме Гарасима — тот бы только хмурился, кивал и согласно гудел.
После визуальной оценки того, как «зашла» новость личному составу, Всеслав начал отдавать распоряжения.
— Гнат, скажи Лютовым, чтоб за найдёнышем нашим лесным смотрели внимательнее. Шустра́ не по годам.
— Уже, сразу, — мгновенно отозвался воевода, давая понять, что ответственный пост и должность занимал не только потому, что в детстве они с князем били друг друга по головам потешными деревянными мечами.
— Добро. Алесь, — тут же переключился Чародей. И все как-то подобрались, поняв, что у него совершенно точно уже есть какие-то вполне предметные решения. Которые, надо думать, вполне способны будут удивить латинян, как давеча ляхов — до́ смерти. Вскинулся, услышав своё имя, и конный связист.
— Весть Шарукану. Ждём врага с их стороны. Встретим радушно. Сами пусть не встревают. Если сможет он семьёй, или хотя бы один Байгар, в ближайшее время в гости наведаться — хорошо было бы. Те же послания и приглашения Святославу в Чернигов и Всеволоду в Переяславль. Глядишь, ещё и в ледню под это дело сыграем до ледохода, — удивил князь в конце, но пояснять и не думал.
— Ждан, в твоей сотне древлян да волынян прибавилось, — перевёл взгляд Всеслав. — Расскажи, что враг решил тайной хитростью Днепром подняться, а назад уже по их лесам двинуться. Да частым гребешком пройти, чтоб всё с собой подобрать: хлеб, скотину, народишко. Я же с их старшими уговор имею: пока под моей рукой они, бить и грабить их, моих, русских людей, я никому не позволю!
Народ загудел негромко, но сугубо одобрительно.
— Пусть разошлют по границам мальчишек шустрых да глазастых. Если пойдут другим путём враги, не Днепром, а лесами-реками, пусть сразу же по чащам прячутся роды древлянские да меня с дружиной ждут. Самим в свалку с наёмниками не лезть!
— Янко! Тебе та же просьба. Своим передай, да чтоб до Судовых земель дошла весточка, и от Алеся, и от тебя. Слово в слово!
— Так, княже, — с привычной протяжностью ответил старшина стрелков и кивнул.
— Вам, отцы, та же задача. Чтоб к исходу недели все знали: супостаты недоброе замыслили, войной идут. Князь Всеслав верных людей собирает, чтоб сберечь-защитить и землю русскую, и веру православную да исконную, и народ свой. Кто хочет — пусть по лесам да оврагам прячется сам и прячет семьи. Кто готов ополчиться на врага — пусть приходят. Чем бить — дам, кого — покажу, — к концу фразы князь перешёл от торжественного тона к чуть ли не шуточному. Заусмехались и сотники, мол, этот-то уж точно покажет, кого бить, а насчёт того, как именно — ещё и примером выступит. Устанете в реке баграми шарить.
Один Ставр, в полном соответствии с выбранным амплуа вечного «отрицалы», пропыхтел:
— Вовсе не сомневаешься, что сдюжишь, что ли? Их вон сколько!
— Ну так тут, ниже по течению, и Днепр пошире будет. На дне места всем хватит, — отозвался Чародей. И добавил с озабоченным видом, — но в реку теперь точно без порток не зайдёшь. Раки точно здоровущими к лету вымахают!