Чародей обнял и поцеловал жену и сына, а Леське, потенциальной дочери, лишь ободряюще моргнул обоими глазами сразу, как ему самому давным-давно подмигивал покойный отец. И, развернувшись, шагнул широко к лестнице. Дел и вправду хватало.
Ночь и утро я снова провёл незримой тенью на восточном скате крыши княжьего терема. Леся, явно не до конца верившая в происходившее, но уже в новом сарафане, более соответствовавшем непривычному статусу княжны, вместе с Домной утянули вечером Вольку вместе с люлькой и одеялами в другую горницу. Он не возражал, болтая без умолку что-то непонятное на своём детском языке. Дарёна, что удивило нас с князем, тоже не спорила. Всеслав, подумав, тем более возмущаться не стал. И почти сразу оказался я под звёздным небом морозной мартовской ночи, глядя за шагавшими мерно по поскрипывавшим жалобно стенам подворья Ждановым богатырям. Они перешучивались вполголоса с Яновыми, которых впотьмах различить было сложнее. И с Гнатовыми, которых видно не было, сколько не вглядывайся.
За остаток дня и вечер мы с князем успели навести ревизию у Прохора Молчуна и Сеньки Тихаря, мастеров-огневиков и громовиков, выяснив, сколько точно гром-пакетов и бочонков вроде того, с каким летал над Сандомиром Лешко-Икай, хранилось в глубоком отнорке склада, о котором знали всего человек пять. И сколько должно было ещё получиться-прибавиться за две, три и четыре недели. Выходило хорошо, достаточно, даже с запасом.
Склад этот, а точнее тайный его отнорок, лаз-коридор в который закрывали через примерно равные расстояния, деля на «отсеки», аж шесть толстенных окованных дубовых дверей, выходил далеко за пределы городских стен, на запад, в леса, что тянулись вдоль берега до Аскольдовой могилы и Лавры. Очень хотелось надеяться, что в случае фатального нарушения техники безопасности или диверсии городские стены всё-таки устоят. Хотя вероятность проникновения туда врагов была минимальной. А сами мастера памятливо оставляли на специальной полочке при входе чудесные масляные светильники. С открытым же огнём туда не пустили бы даже великого князя. А мои истории про сигнализацию и прочие хитрости охраняемых объектов привели к тому, что по одному нажатию на неприметный рычажок, па́дали стропила в двух секциях коридора, между тяжёлыми дубовыми створками. И отрыть ход заново выходило только через полдня — два раза проверяли. Рысь и Ставр остались довольны. Старый безногий параноик даже разозлился, что у кого-то и без его бесценных советов получился такой хороший схрон. И что языки вырвать некому: персонал и так — немее не бывает.
С Кондратом и Лешко проверили исправность и готовность обоих дельтапланов. Да, делать летучие конструкции из сухого дерева и шёлка выходило не очень безопасно и очень, Очень накладно. Прикинув, сколько всякого оружия и припаса можно было накупить на стоимость тех паволок-шелковых тканей, Ставр с Гнатом плевались битый час. Зато как было приятно слушать каждый раз, когда молодой нетопырь рассказывал старому, как удачно отбомбился наш Икай в свой первый и единственный пока боевой вылет! Рысь, как известно, не отличался ни скромностью, ни непредвзятостью, поэтому байки его с каждым разом становились всё невероятнее и зрелищнее. В последний раз яма на месте высоченного — до небес — собора, в который превратился Сандомирский костёл, тянулась едва ли не до самого́ Гнезно, а в глубине, если присмотреться, можно было разглядеть само́ Пекло. И ведь сам почти верил в то, что плёл!
Алесь порадовал, что под седлом было практически полтысячи коней, и в этом изрядно помогли добрые ляхи, что подарили нам, пусть и нехотя, перед смертью свой транспорт. Увлечённый связист-кавалерист пустился было в объяснения, кого из кобыл с кем из коней он успел свести за последние дни, и расписывал стати будущих жеребят так, что и Гнат, пожалуй, обзавидовался бы. Но мы с князем знали, что Алеся переслушать невозможно, поэтому ушли с голубятни, где был разговор, как только получили нужные сведения с запада и севера.
Были, разумеется, и другие дела. Одно обсуждение с волхвом и патриархом того, как рассказать людям о грядущей войне, чего стоило. Но удалось найти вполне изящное решение, да ещё и спектакль очередной затеять, пригласив оробевшего было Кондрата-плотника. Он долго не мог понять, чего от него требовалось, но зато когда понял, поклялся, что исполнит в лучшем виде всего за два дня. То есть ночи, конечно. Днями такие дела не делались никогда.
Черниговских на этот раз рыбалкой не встречали. Гости чинно поднимались Подолом к городским стенам, в воротах встречались с хозяевами, велеречиво привествуя великого князя с женой и наследниками, патриарха Всея Руси и Буривоя. В тех краях тоже много было народу, верившего в Старых Богов, а в дружине так и вовсе почти каждый второй. Воевода Радомир со Ставром, выглядывавшим из привычного короба-кармашка на Гарасиме, только что не расцеловались — так сдружились за прошлые визиты и на почве взаимной любви к ледне́.
— Верно ли говорят? — вполголоса спросил Святослав, пока поднимались в терем, у Всеслава.
— Смотря о чём, — пожал плечами Чародей. Повторять рассказ из раза в раз каждому вновь прибывшему гостю ему не хотелось, но и обижать родича молчанием не было толку. — Если о том, что теперь, вслед за ляхами, латиняне наладились помереть, то правда.
— А ляхов и в самом деле было пять тыщ⁈ — громко прошептал черниговский князь в самое ухо киевскому.
— Нет, две только. Ну, может, чуть больше. Но не пять точно, — честно ответил Всеслав.
— И что, всех?.. — помолчав, уточнил Ярославич.
— Нет, треть засушили до весны, а половину усадили хлебом-солью потчевать, — не выдержав, вспыхнул великий князь. — Они шли на наши земли убивать наших людей, Святослав! Конечно, всех! И впредь так же будет, сколь бы не сунулись. Земля у нас богата, обильна, и места в ней всем хватит. А уж про реки-то и разговора нет.
Больше наводящих вопросов гость черниговский не задавал.
Половцы прибыли на следующий день, и, судя по виду их коней, скакали всю ночь. С ними приехали и делегаты из Переяславля во главе со Всеволодом, который, как поведал всезнающий Гнат, успевший перекинуться парой слов с коллегой Байгаром, всю дорогу пытался вызнать у степняков, верно ли то, что они готовы выступить супротив само́й католической церкви и папы римского, на стороне русского Чародея? Судя по обиженно-недовольному лицу князя, он был уверен, что кыпчаки или недоговаривали, или обманывали его. Мыслимое ли дело — против такой силищи переть⁈ Не мог он в толк взять по сию пору, что теперь в чести была правда, которую говорили сразу, не таясь. Зря всех по себе судил дядька Всеславов.
Когда за большим столом уселись князья, ханы, патриархи, волхвы и прочие донельзя уважаемые люди, покатилось великокняжеское застолье, традиционное и беспощадное: здравицы, величания, перемены блюд и всё по новой. Я снова поймал себя и Всеслава на одинаковой мысли о том, что если бы не эти совещания, работа шла бы куда быстрее. Но ритуалы — великая вещь, а в этом времени в особенности. Для того, чтобы рушить привычный ход событий, нужны были весомые причины и поводы. Сейчас их не было, поэтому приходилось поднимать кубок за кубком, говорить ответные приятности, развешивать кружева комплиментов и обещаний.
«Бомонд, мать-то его», — уныло протянул Всеслав внутри, в то же самое время салютуя расплывшемуся от счастья Микуле Чудину. «И не говори, друже», — вздохнул я в ответ.
Когда протокольная часть мероприятия подошла к концу, а вместе с ней на воздух стали выносить особо расчувствовавшихся гостей, Чародей перешёл к делу.
— Есть, други мои, верные сведения о том, что седмицы через три нагрянут к нам снизу по Днепру враги. Числом тысячи в четыре, если по пути никого в попутчики не докупят. Или не разбегутся. Стоят за ними большие и старые деньги, которыми управляют люди хитрые и бессовестные, из тех, кто за резану, может, и не удавится, но за гривну — непременно. Ведомо мне, что хотят они наскоком занять Переяславль, Киев и Чернигов. Что есть у них в каждом из городов наших по нескольку верных людей, которые и ворота открыть готовы будут, и колодцы потравить на случай осады, и народ баламутить начать, как враг ближе будет. Всё, до самой Припяти-реки, отсечь хотят, да под свою руку взять. Мадьяров, чехов да ромеев подбивают в союзники. Не нравится им то, что растёт, крепнет и ширится Русь.
По лицам Шарукана и Ясиня понять эмоции смогла бы, наверное, только Аксулу. Но её не взяли, чем изрядно огорчили Ромку. Но всезнайка-Рысь пояснил мимоходом, что это обычай такой их степной, что за месяц до свадьбы жениху с невестой видеться нельзя — счастья не будет. Он же передал полученный тайком от Байгара свёрточек, что наказывала отдать Роману Русскому Белая Красавица Великой Степи. Старший сын пропал с глаз мгновенно, будто и сам был Чародеем, а когда через некоторое время появился, на лице его царили умиротворение и счастье. Уж не знаю, чего там передала ему дочь хана, но это что-то явно успокоило его полностью.
Святослав гневался. И, кажется, в первую очередь на то, что римские негодяи помешают первенству, в котором его «Черниговские Орлы» непременно должны были взять первое место. Ну, то есть он на это рассчитывал.
Всеволод продолжал переводить взгляд с брата на хана и обратно, пытаясь понять, почему никто из них не рассматривает даже возможности того, что великая сила старых денег и наёмников сбросит с престола его племянника. Ну, допустим, была та история под Вышгородом правдой. И каким-то новым чародейством утопил Всеслав, как говорили, огромную толпу ляхов. Но то — ляхи, а это Святая Католическая церковь и сам папа римский! И рати у них, вон, как сказано было, больше вдвое. Понимать же надо, что плетью обуха не перешибить. Словом, переживал Переяславский князь сильно.
Глава 22Новые веяния
Дядя Всеволод продолжил напрягать и на следующий день. Он не знал, что все его передвижения, встречи и разговоры вне княжьего подворья тоже внимательно отслеживались нетопырями и не только. Ночной негромкий разговор с одним из его присных повезло услышать и мне с крыши терема. Ну, хотя, как сказать, повезло…