— За жизнь никчёмную татя и мерзавца приму тысячу гривен, коль есть желание у кого сохранить её ему, приняв его полным холопом.
Цена была непомерной, но оставался малый шанс на то, что решит кто-то из уважаемых партнёров купить молчание Микулы. И возможность самому его удавить втихую, сохранив тайны, что могли стоить много, много дороже. Были и прикидки, кто мог и хотел бы это сделать. Вот только страх и расчёт в этих людях были сильнее — ни один не дёрнулся. Что было вполне объяснимо. Выкупать такого дорогого холопа за баснословные деньги было равным признанию: «мы подельники!».
— В поруб паскуду! — рявкнул Всеслав так, что дёрнулись даже сыновья рядом.
Два Ждановых богатыря с копьями, какие не всякий и поднимет, утянули Микулу за шиворот, брезгливо морщась, в сторону такой знакомой ямы в земле.
Двое из заявивших обвинения «забрали заявления», уплатив тиуну по двенадцати гривен в княжью казну за «ложный вызов». И, судя по ним, были уверены, что очень легко отделались. Разумеется, зря. Ещё три разбирательства прошли в почти полной тишине.
А потом случилось то, чего никто не ждал.
Глава 8Первая кровь
Вот уж не думал, что такое в принципе случиться может. Хотя после всего, что уже произошло, с той самой аварии начиная, грех и удивляться, наверное. Правда, князь, кажется, тоже такого поворота не ожидал.
Последний суд был относительно простым: боярин, оставшийся в городе, не подхватившийся следом за войском и Ярославичами в Польшу, требовал выдать ему головой виновного в поджоге какой-то хозяйственной постройки. Разгулявшийся под утро киевский люд старался изо всех сил следовать договорённостям в части не трогать невиновных и непричастных. И грабить исключительно тех, кто нарушил данное городу обещание служить и защищать. Но близость добычи, общие настроения масс и, в особенности, брага затмили и без того невеликий разум боярскому закупу со странным именем Грива. Нескладный и плешивый мужик, сутулый, с лицом, изрытым оспой, как еловый пень, в котором обосновался муравейник, заметно страдал с похмелья и вину свою признавал полностью. Грозило ему из закупов перейти в полные холопы, он с этим явно смирился и судьбу свою принял. Удивил не он, а сам боярин, высокий, крепкий, с холодными колючими голубыми глазами, намекавшими на то, что он, как и предки его, титул и место при княже получил не за них, а за работу мечом или топором, как и полагалось дружинному. И звали его не самым ожидаемым и распространённым в Киеве именем Йорген.
— Слушай меня, князь! — начал вдруг он, когда все было вздохнули с облегчением. — Мало мне никчёмной жизни этого дурака. За то, что не уследил ты за порядком в городе, плати мне виру!
Сказать, что заявление это присутствовавших удивило, значит робко и малодушно промолчать. От Йоргена отпрыгнули стоявшие рядом, причём гораздо быстрее, чем не так давно от Микулы. Зато из ниоткуда вокруг образовались трое Гнатовых нетопырей, которых совершенно точно не было ни в толпе, ни поблизости. Левая бровь Всеслава чуть изменила угол. Больше снаружи его слепяще-яркое бело-алое бешенство ничем не проявилось.
— А если откажешь в вире, то призна́ешь, что не по силам тебе с Киевом-градом совладать! — закончил выступление Йорген.
Звук натягивающихся тетив и гнувшихся рогов тяжелых луков Яновых снайперов князь, может, и не слышал, но совершенно точно чуял. Как те тетивы, напряглись все внизу и наверху. Роман схватился за меч. В тени под крыльцом блеснули глаза Рыси, которого там тоже миг назад не было. На гульбище откуда-то очутились Вар с Немым, но стояли за столбами, снаружи, толпе и высокому городскому посольству не заметные.
— Верно ли я услышал, — на этот раз в голосе князя не было льда. Там вообще ничего не было, кажется: будто заговорила тёмная безлунная ночь. Или только что вырытая пустая могила. Пока пустая. — Человек, рекомый Йоргеном, лает великого князя Киевского?
Вокруг боярина стало очень свободно. Стоять с ним рядом не хотелось никому. Люд попроще, кончанские старосты и мастеровые, те и вовсе едва ли не под стены разбежались, чуя недоброе.
— Ряд о том, что волею люда Киева выбран князь хранить да беречь город, в руках митрополита. Подписан не так давно, честь по чести, на ваших глазах. Овчарню или свинарник Йоргена с пьяных глаз подпалил закуп Грива. Вчера ночью, — в голосе Всеслава было что-то от того самого Левитановского метронома, что слушали, затаив дыхание, все советские люди в годы войны. То ли размеренность, то ли спокойствие, то ли неотвратимость, граничившая с неизбежностью.
— Тот, кого называют Йоргеном, просит у меня денег за вчерашний день? И при этом хочет проверить мою силу, ставя под сомнение решение лучших людей Киева?
В очередной раз донеслись звуки улицы и даже еле слышная перекличка торговцев на Подоле — так тихо стало на княжьем дворе.
— Грош цена тебе, как князю! Грамотами да красными словами прикрылся⁈ Ещё, поди, и поединщика вместо себя выставишь, сам не выйдешь, за урон чести с меня спросить, собака⁈ — прорычал снизу боярин.
Князь развёл руки над перилами ладонями вниз, давая знак стрелкам и воям не стрелять и не трогать хама. То, что творилось во Всеславовой голове, за непроницаемо-спокойным лицом, за серо-зелёными глазами, почему-то напомнило мне рык тигра Шерхана из старого мультфильма: «Это моя добыча!».
— Урону чести моей нет в том, что шавка лает да норовит за сапог ухватить. А вот за то, что шавка норовит задрать лапу над уговором моим с градом Киевом, над Правдой старой, по которой заключён он, бешеную псину придётся убить. Чтоб заразу не разносила, — Всеслав скинул богатый красный плащ-корзно и направился к лестнице.
Немой и Вар шли чуть впереди, сыновья — немного позади. Я думал о том, что странновато это всё: и дурацкая провокация в первый же день, и готовность убить дурака на глазах духовенства. Которые, кстати, разительно отличались. Феодосий выглядел испуганным, Антоний — смиренно-опечаленным. А вот вид Георгия со свитой на смирение и тем более спасение души во благочестии походил, откровенно говоря, слабо. Они там, в просвещённой Греции, давно привыкли к тому, что все служители культа равны, но те, что повыше — значительно ровнее, и могут вполне приподзакрывать глаза на некоторые несущественные мелочи. В том числе и на посещения светских мероприятий. Или спортивных состязаний, к которым в этом времени относились и убийства себе подобных.
— Благослови, отче, — склонил голову Всеслав перед митрополитом.
— Верно сказал, княже, — чуть ли не нараспев начал грек, привычно обращаясь лицом к онемевшей пастве, — оскорбление воли народа киевского, выраженной и подтверждённой выборными набольшими людьми — грех! И тот, кто смел допустить такое, равен бешеной собаке! А за убийство её Бог семь грехов простит!
Оригинальная трактовка, ничего не скажешь. Но и князь хорош — получил благословение митрополита на прилюдное убийство боярина, да так обернул, что чуть ли не по воле святой церкви вынужден казнить смутьяна! Хотя, помнится, именем её много чего было содеяно и в этом, и в моём времени, и между ними.
— Дозволь, княже? — еле слышно раздался за спиной почти неразличимый голос Гната.
— Сам, Рысь, — отозвался так же, в бороду, Всеслав. Кроме них двоих никто не слышал того, как сотник вызвался выступить бойцом вместо князя.
— Он хорош, обоерукий, северные да западные ухватки знает. Спробуй степные, если доведётся, — уже отступая, тихо посоветовал друг. Предупредить успел, совет дал, прикрыть хотел. И наверняка, пойди что не так, белобрысого истычут стрелами с крыш и галерей-гульбищ. Но не так пойти не должно. Первая же проверка силы нового князя должна запомниться местным. Крепко запомниться.
Он и вправду был хорош. На кругу, что очертил секирой Ждан и обошли с крестами святые отцы, старался встать, чтоб Солнце мне в глаза светило. И мечами, добрыми, северными, работал ловко, уверенно, профессионально. Погонял меня чуть, проверяя, на что способен противник, чего можно от него ожидать. И через несколько пробных заходов, решил, что пора.
Всеслав берёг левую руку, скользя по утоптанной земле двора, уходя от ударов, которые многие из ахавших и вскрикивавших зрителей даже не видели. Мечи Йоргена всё набирали скорость, делая его похожим на хвостовой винт Ми-24. Князь едва не отвлёкся, будто увидев моими глазами ударный вертолёт, но успел отшагнуть и чуть отвернуть корпус, снова пропуская мимо гудящую сталь. И неуловимо коснулся своим мечом левого запястья боярина. Кисть повисла, побежала кровь, один из клинков выпал на землю. Судя по ране, которых я навидался, пожалуй, побольше, чем любой из здешних, почти все сухожилия перерезаны. Да так, что и в моём времени не всякий взялся бы сшивать.
Глаза Йоргена сперва побелели от боли, но боя он не прервал. И через несколько выпадов поймал князя на ту самую степную ухватку, которых, по мнению Рыси, не знал: остриё его меча поймало и крутануло Всеславов снизу вверх, резко и остро, выворачивая кисть чуть наружу. Отцовский меч взвился в небо, будто целясь в Солнце, блестя в его лучах, как вылетевший из воды жерех. Под вой толпы боярин оскалился и вскинул острую сталь над головой, явно рассчитывая развалить князя от плеча до бедра. Этот смог бы.
Как случилось то, что произошло сразу после того, как взлетел к небу клинок князя, даже мы с ним не поняли. Само так вышло. Будто тело Всеслава вмиг оказалось под моим контролем, и я сработал так, как смог. А смог удачно.
Правая кисть, словно враз озябшая, потеряв привычную рукоять меча, сжалась в кулак. Правый носок оттолкнулся от земли, задавая ускорение и силу. К движению привычно, натренированно за долгие годы, подключился поворот корпуса, движения плечами — и выстрел правым кулаком точно в бороду, под оскаленные зубы. Тут счёт шёл не на секунды, а, пожалуй, на сотые их доли. И я успел.
Хруст, что раздался при ударе, заставил моргнуть, вздрогнуть или вскрикнуть почти каждого на подворье. Звук этот мог бы, наверное, быть вызван сломанными зубами, что брызнули в стороны вместе с кровью. Которая хлынула, когда боярин, видимо, решивший сообщить мне перед смертью что-то напутственное, откусил себе язык, когда мой кулак влетел ему под подбородок. Но я видел, как поплыли в разные стороны его глаза, только что яростные, полыхавшие уже торжеством победы, а теперь совершенно пустые, стеклянные. Это был очередной в моей жизни чистый нокаут. Но тело князя оказалось крепче и сильнее моего, даже молодого. Поэтому, сухо говоря, произошла сочетанная травма. К укушенно-откушенной ране языка, перелому зубов и сотрясению мозга добавился перелом основания черепа.