Раздражение князя было подлинным, такое не сыграешь. Память Всеславова хранила рассказы стариков, что ходили со Святославом, наводя ужас и собирая богатую дань в землях от Оки до Дуная, от Варяжского до Хвалисского и Русского морей. А моя память пыталась найти и не всегда находила сведения о том, кому же потом отошли те земли. Вспоминалось, что вслед за разбитыми хазарами Степь наслала торков, а теперь и половцев. А вот почему дунайские земли теперь управлялись не русской волей — ни словечка, ни мыслишки. Кроме предположения, что их кто-то на что-то сменял. Чтобы истинной вере и её носильщикам было поспокойнее.
— Удивил ты меня, Всеслав, — задумчиво проговорил Буривой. — Мало кто из князей так, как ты, думает, да ещё и признаться в том не боится и не стыдится. Я, как ты знаешь, кривду чую. В тебе нет её. Многое есть — а её нет.
— Домна говорила, — кивнул я, подтверждая, что о его навыке полиграфа был осведомлён. — А чему удивляться-то? Правду говорить легко и приятно.
Неожиданная цитата из моей памяти пришлась князю по душе. А волхва озадачила ещё сильнее.
— Это пока за правду дерева́ми надвое не рвут да на костёр не тащат, — ещё медленнее и задумчивее протянул он.
— Коли за правду смерть принять не готов — нечего и вовсе рта разевать, я так мыслю, — ответил князь.
— А ты, коли старых Богов помнишь да чтишь, почто в Софии новому кланялся да крестился? — вопрос старика был как удар из-под руки, хлёсткий, который на ринге замечаешь, только пропустив. Или вообще не замечаешь, потом от тренера узнаёшь, как так вышло, что свет выключили в третьем раунде.
Рысь и Гарасим напряглись одновременно. Их фигуры будто бы стали более жёсткими, угловатыми, хотя ни единого движения или жеста сделано ими не было. Я качнул ладонью, успокаивая друга. И, наверное, себя самого.
— Кланялся я Илье-пророку, которого они с Перуна-батюшки срисовали. А раз у них в дому положено креститься — махну рукой, чай, не отвалится. У тебя вон принято сидеть на лавке, а есть со стола, не наоборот. Приди мы, да умости задницы на стол — хорошо ли было? В гостях воля не своя, — мамина поговорка пришлась кстати. Снова моей, не Всеславовой.
— Странно выходит. Мне одно говоришь, Егору-греку — другое. Ты же один человек, а не два разных. Или два?
Второй вопрос был точной копией первого и нанесён так же, если не сильнее. И спасло от нокаута только то, что я весь разговор именно его и ждал.
— Суетно в горнице стало, — заговорил вдруг дед другим, чуть напевным голосом, — а дорога долгая была, лес шумел, ветер дул, утомил. Спи, Гнат!
Буривой легко хлопнул правой ладонью по столешнице. Большой перстень, что был у него на среднем пальце, глухо стукнул о доски. И в голове Рыси будто выключили лампочку. В глазах пропали всегдашние цепкость и сосредоточенность, внимание и подозрение. Друг застыл с обмякшим враз лицом, став похожим на умственно отсталого.
Глава 13Карты на стол
— Так не пойдёт, Буривой! — резкая фраза Всеслава вскинула улёгшуюся было бровь волхва и едва не подбросила над лавкой всего тяжёлого Гарасима.
— Что так не пойдёт? — шелест старого, будто истёртого-уставшего за многие годы голоса снова напомнило о мече, покидавшем ножны.
— Или все пускай спят, или продолжаем говорить теми же, кем начинали. У меня от побратима тайн нет. Рысь! — позвал князь громко, как на поле, и щелкнул пальцами.
Это они половину утра тренировали с Гнатом. Вроде, начало получаться, но никто не знал, насколько велики таланты и колдовское мастерство Буривоя. Всеславова речь усыпляла Рысь почти каждый раз, щелчок пальцев будил точно каждый. Но момент был рискованный и другу не нравился совсем. Не привык он выступать ни мебелью, ни кухонной утварью.
Рысьи глаза ожили, а руки крепко прижались раскрытыми ладонями к столешнице. Это репетировали дольше всего. Выведенный из гипноза Гнат первые раз семь сразу бросался убивать всех вокруг. Мозг, упустивший вожжи, был уверен, что кругом враги. Это был второй тонкий момент, но миновал и он. Друг глубоко дышал одновременно и носом, и оскаленным ртом, наполняя ткани кислородом, пусть и не догадываясь об этом. Гарасим смотрел на нас обоих так, как хотелось бы в последнюю очередь. Как и проверять, кто из нас быстрее. Проверять кто сильнее дураков не было.
— Неплохо, княже, — впервые позволил себе упростить титул волхв, до сих пор официально называл. — Никак, Ярова наука?
— Да так, нахватался малость, по верхам, — с не вполне искренней лёгкостью отозвался Всеслав. — Мы ж не силой мериться собрались, Буривой. А вместе в будущее глядеть. Если я верно тебя понял. А ты — меня, — а вот продолжил он говорить уже без всякой лёгкости, размеренно и спокойно, даже чересчур. И глаза серо-зелёные вмиг стали вьюжными, колючими и холодными.
— А он хорош, Гарась, — страшный могучий дед-колдун вдруг улыбнулся своему ручному медведю-людоеду и кивнул на меня.
— Как по мне, дедко, так хитёр лишку, — пробурчал тот, принимаясь за давешний отложенный в сторону мосёл. С хрустом разгрызя кость, толщиной в два княжьих пальца.
— Есть такое, да. Едва сам себя не перехитрил. Или и вправду готовился сам и друга готовил? — острый глаз волхва впился в Гната, отчего тот задышал ещё глубже, поочерёдно прижимая чуть сильнее пальцы левой ладони к столешнице.
Этой штуки Всеслав не знал, я научил. Когда есть опасность подвергнуться внушению или панике, нужно сосредоточиться на знакомых ощущениях, и думать только о них. Вот стол. Он деревянный. По нему незаметно шагают пальцы, сперва с малого, обратно с большого начиная. Мозг фокусируется на оценке и привычных простых действиях, и на прочее уделяет меньше внимания. Иногда этой малости достаточно для того, чтобы не поддаться панике или индуцированному психозу в толпе, а продолжить думать своей головой.
— Готовил, вижу. Хитро́, хоть и просто. Удивил, княже. Или не княже? И где третий ваш, которого я, вроде как, тоже звал? — Буривой вернул мне взгляд вьюги. Его была холоднее. Гораздо.
— Ты велел с собой не более двух душ привезти. Всё по-твоему и сделали. Одна в Рыси, да две во мне, — просто, как о чём-то само собой разумеющемся, ответил Всеслав, помогая словам плавными спокойными мирными жестами. Указал правой рукой сперва на деда, потом на Гната, и уж после — на себя самого.
— Двоедушник! — здоровенный мужик взвился над лавкой стрелой, а в каждой руке из ниоткуда появилось по ножу. В наших с Рысью руках они вполне сошли бы за малые мечи. За стенами явственно раздался нездоровый нервный гомон и звук сгибавшихся луков.
— Цыц! — гавкнул вдруг дед так, что вздрогнули все, даже мы с Гнатом. — Вниз стрелы! Гарась, сидеть! И ножички прибери, некрасиво за столом-то так с гостями.
Первые команды Буривоя позволяли предполагать, что дружину он водил лет сто, не меньше. Здоровяк упал на лавку так, что, казалось, вся комната вздрогнула. Ножи исчезли из рук ещё до того, как застонала под его весом лавка. Будь он поменьше, раз этак впятеро, мог бы на торжищах выступать, наверное. Большого-то, конечно, издалека видно хорошо, но вот в пути между городами обожрёт скоморохов, это уж как пить дать. Всеслав неожиданно фыркнул, услышав эту мою совершенно лишнюю здесь и сейчас мысль. Но хоть чуть успокоился.
— Рассказывайте, — старик положил ладони на стол, не сводя глаза с князя.
— Меня, в порубе Киевском сидящего, один из Изяславовых людей копьём проткнул. Рана не опасна была, в мясо остриё попало, не в нутро. Да не иначе, как отравлено было оно. Помирать начал я. Гляжу будто сбоку на себя самого — лежу сам, сыны надо мной стоят, как взяться не знают. И тут смотрю — напротив меня лежащего другой я стою. Только голобородый, да стрижен не по-нашему. И знаю я откуда-то, что тот я, напротив который, лекарь великий. Помоги, говорю, в живых остаться, страсть как помирать не охота! А он мне в ответ — как же я тебе помогу, коли у меня и рук-то нету? А я ему — так бери мои! Руки, ноги, тулово бери, лишь бы жил! И тут как будто друг с другом нас закрутило, прижало дружка к дружке, да в нас лежачего и вернуло. Путано, может, говорю, да как получается. Выглядело-то это ещё непонятнее, — будто бы смутился в конце Всеслав.
— А тот, второй который, тоже говорить может? — впившийся будто бы точно в душу ледяной взгляд Буривоя ощущался прямо-таки физически, как шило или гвоздь. Очень холодные, и прямо в душе́, оба. Где она — по-прежнему было непонятно, но холодок по ней сквозил-студил ощутимый. Ох и силён дед.
— Могу, чего не мочь-то? — тем же самым голосом удивился князь, но «за рулём» уже был я, Всеслав словно назад отшагнул. И громко, на всю комнату сглотнул Гарасим. А Рысь проявил чудеса самообладания, не повторив этот шумный этюд лишь потому, что сегодня такое уже видел. Когда тот же самый человек говорит тем же самым голосом. Вот только это уже не тот человек, что был мгновение назад.
— А ты, гость дорогой, далёкий, что расскажешь? — если волхв и удивился, то заметно это не было ничуть. Ни мускула не дрогнуло ни на лице, ни на лежавших на столе ладонях.
— Я ехал с женой на рынок. На торг, то есть. Там по пути авария была, ДТП. Пострадала женщина беременная, я помог, выжили и она, и ребёнок. В рубашке малыш родился, прямо вот как Всеслав про себя рассказывал.
Глаза Гарасима на лице, на месте, не занятом волосами, помещались с видимым трудом. Рысь только хмурился, делая вид, что он такие штуки видел по десять раз на дню. Но жилка под правым нижним веком давала понять, что сил он на поддержание этого независимого вида тратил прилично.
— Потом с борта, ну, с телеги, брёвна посыпались, прямо на меня. Ими и убило. А потом там вспыхнуло всё. Так и сгорел, видимо. А дальше будто сон увидел: яма в земле, в яме трое, мужчина и два парня. Пригляделся: а мужчина-то — я сам! А потом, следом, всё шло, как князь рассказал. Только мне показалось, будто водоворот какой-то был, словно по реке плывёшь, а рядом с тобой вдруг воронка заворачивается, шелестит, булькает глухо внутри. И тебя затягивает.