— Ты б плеснул ему ковшик, разве, дедко, — влез я, влекомый врачебным долгом, прежде, чем Всеслав успел поздороваться. — Ишь, как мается, бедолага!
— Наука впредь будет — лишку не пить! — сурово парировал Буривой. При звуке его голоса в голове у Гарасима, кажется, что-то со звоном разбилось, а сам медведь страдальчески сморщился.
— Рассолов да отваров принесут, полегчает, — тише и как-то милостивее продолжил дед. — Ему ж ещё вас до города провожать. Да потом ве́сти передавать друзьям моим, по Днепру в обе стороны, по Десне, Березине да Припяти. На новую луну жди слова моего, княже. Домна принесёт.
— Добро, Буривой, дождусь, — серьёзно кивнул Всеслав.
Вчера, помимо вокально-инструментальных опытов, сговорились, что разнесёт волхв по коллегам своим отраслевым новости о том, что в Полоцке и окру́ге собрался князь городить ирий-рай на земле, да не только долгогривым, но и тем, кто Старых Богов помнит. И обещал обиды и утеснения не чинить, а наоборот: землицей да житом наделить, со скотиной помочь, да поборами не тревожить три года точно, а то и пять — как пойдёт. Всех-то и забот тем, кто надумает леса да болота оставить, будет, что клятву верности дать Всеславу и дружине его, жить в мире и ладу с соседями, да приди, оборони Боги, беда — с той же дружиной в поле выйти за свою землю, конно и оружно. Или просто оружно — сажать лесовиков на коней, к которым у них привычки не было, да ещё обязывать их тех коней покупать и годами кормить, никто не собирался.
В части «три года без поборов» выплыло больше всего недоверия, а, следовательно, и шумных споров и обсуждений. Даже в этом времени, что представлялось мне патриархальным, честным и простым, не могли участники нашей застольной беседы в ум уложить, что князь да дружина не станут с поселенцев три шкуры драть просто потому, что могут. И в простоте с честностью пришлось немного разочароваться. Хотя их историческую логику тоже можно было понять.
Главарь с толпой бандитов и убийц, ну, или князь с дружиной, если угодно, либо приглашался мирным людом для защиты от иностранцев, соседей и себе подобных, либо приходил и навязывал охранные услуги, крайне убедительно и доходчиво, сам, не дожидаясь приглашения. Я такие истории тоже проходил в девяностых, мне тогда за полста уж было, всякого повидал, но тогдашняя кристальная незамутнённость сознания изумляла. Причём, по отношению к обеим сторонам: то, что отдельные романтично настроенные к профессии, называли «силовым попрошайничеством», цвело тогда пышным цветом повсеместно. Та самая «правда сильного», точно такая же, как и тут. Мне, бывшему в те годы главврачом районной больницы, было проще — с меня тупо нечего было взять. А ещё удачным было то, что «благородные пираты» не забывали, куда их привезут в крови и дерьме, пойди что не по сценарию. Денег я с них всё равно не брал, советуя, если уж душа требует, закупать медикаменты и инвентарь, с запасом, чтоб не одних их одних больница лечила, но и детей, и старушек, и заводчан, которым денег не платили по полгода. Злое было время, что и говорить. Но по-своему честное: кто смог — тот и взял, или кто смел — тот и съел. Как сейчас.
Поэтому моё вполне резонное предложение устремить свой взор, не сказать, чтоб алчный, но совершенно точно заинтересованный, не на свою землю, а на соседние, вызвало сперва ступор.
— Как это? — не поверил Буривой. Его недоверие дублировалось на лице Гарасима и даже Рыси.
— Да очень просто: пришли, взяли и ушли. Ну, может, спалили ещё чего-нибудь, — меня их инертное мышление даже удивило.
— А какая честь в том? — и опять эмоции на лицах были совершенно одинаковыми, да ещё некоторая чуть ли не брезгливость проскальзывала.
— Ты, Буривой, не там ищешь и честь, и то, что её уронить может, —терпеливо объяснял я. — Это на охоту когда за дичью идёшь, старых да малых щадишь, потому как у одних шкура вытертая да в шрамах, а у других маленькая ещё. А когда на волков облаву учиняешь, что овец твоих режут — другой подход! Там на развод на своей земле никого не оставляют. На болотах когда вески-деревеньки ставят, тоже змей ядовитых под корень изводят, да ещё шкуры-тушки их безголовые на ветках развешивают, чтоб не подползало змеиное племя подлое к местам, где детишки босиком бегают! Тут нет урона чести, по уму всё?
— По уму, — начали подниматься нахмуренные брови волхва.
— Ну так чего вы тогда насупились да голову дурите мне да себе⁈ Они покупают наёмников, чтобы наших убивать у нас же, почитай, дома! Насылают толпы трепачей, чтоб детей наших рабами растить! Вождям иным и то мысли об усобице втемяшить умудрились! Их что обнести, что извести — подвиг! — Всеслав сперва тоже гнул бровь над моим предложением. Но потом и сам проникся и прочих вон как ловко агитировал.
— Да неполный десяток Люта того же мне за одну-две луны столько добра натащит, что я любой пришедшей семье и три коровы куплю! — треснул князь по многострадальному столу, подводя итог беседе. И то, как разошлись брови Рыси, ему понравилось. Но ещё больше — хищные оскалы у него и у Гарасима. Эдак если по уму сделать — можно будет ту миграцию язычников и вовсе самоокупаемой сделать. Но это дело следующее, пока же достаточно было полнейшего взаимопонимания с одним из их старших.
Не знаю уж, чего там намешали травницы Буривоевы в обещанных отварах, или это ядрёные рассол капустный да квасок помогли, но шагал меж Булата и Бурана Гарасим вполне себе легко и пружинисто, не стонал, не качался и не потел. И звуков почти не издавал, двигаясь экономно и собранно, как дикий лесной зверь. Большой.
За нами ехало две телеги. Одна с отдарками волхва, в основном натурпродуктами и меховой рухлядью. Пару шкурок из тех, что он показал, скромно хвастаясь, совершенно не стыдно было и княгине носить, как довольно определил Всеслав. Хорошие дары, богатые, уважительные. Вторая подвода тащила продукты и разные горшки на продажу. Под сеном, на котором заботливо, впритык уложенно, умещалось барахло, было что-то вроде потайного дна: ящик, где ехали серебро и оружие, как дополнительные аргументы для коллег Буривоя в том, что старик не выжил из ума. Условились и о том, что Глеб моим словом выдаст Гарасиму три бирки-вездехода или чего-то вроде того, с которыми его и его верных людей не трогали бы ни портовые, ни торговые, ни стражники. Дед, выторговав этот уговор, сиял майским солнышком. Одноглазым. Всеслав побурчал было, что вовсе эдак по́ миру пойдёт, коли будет всем права на беспошлинную торговлю да проезд раздавать. Но я знал точно, что это было сделано исключительно для виду. Перспектива усилить единственного из знакомых старейшин и повысить его статус и благосостояние стоили несравнимо дороже трёх пропусков или «блатных» номеров из моего времени.
Когда дорога вышла из леса и потянулась берегом, на ровном, вроде бы, месте как морок появились Немой с Варом, а следом за ним и ещё четвёрка наших. Мужики перезнакомились неторопливо, с чувством собственного достоинства, и выстроились в походный ордер, продолжая путь одним отрядом. Вот тут-то нас с Всеславом и накрыло.
Было похоже на резкий скачок артериального давления и острый приступ тахикардии: зашумело в ушах, стало жарко лицу, но заледенели руки-ноги. Сердце молотило пулемётом с бесконечной лентой. И эти картины перед глазами, слишком расплывчатые, чтобы быть явью, но чересчур подробные, чтобы оказаться мороком…
— Слав, что⁈ Чем помочь⁈ — как Гнат почуял беду, я не понял. Но он разом осадил своего коня и перехватил поводья занервничавшего было моего, едва не наехав на Гарасима.
— Он припадочный, что ли? — хмуро и очень настороженно прогудел великан.
— Сам ты припадочный! — глухо прорычал Рысь, удерживая князя за плечи. Глядя в глаза другу, что не мигая смотрели на серое осеннее небо. Которое в них не отражалось.
— А чего вцепился так в него? — почувствовав, что дело серьёзное, гигант положил руку, толщиной с бревно, на круп Бурана, отчего тот враз замер, перестав перебирать ногами.
— Бывало уж такое. Замрёт, точно и впрямь того и гляди биться станет да пеной исходить. Потом проморгается — и приказы отдавать начинает. Будто грядущее видал. Или с Богами разговаривал. Тогда, у Буга, так же было. Кабы не приказы его тогдашние — вся бы дружина до единого там полегла,— говорил Рысь, не отрываясь смотря в лицо князя. Которое застыло, будто было вырублено из дубового бревна.
— Если бы он тогда Яновых стрелков Ждановыми копейщиками не разбавил — всех бы торки смели, вмиг. И Алесевых успел на три крыла распределить незнамо как, иначе бы и конников нам всех выбили степняки. Мои десятки выставил так, как нипочём в бою не сделал бы, но вышло, что в самые важные места попал, будто с облаков смотрел на то поле, которого в жизни не видал. Тихо, приходит, вроде! — резко оборвал собственное откровение он.
— Гнат, когда мои пристанут? — голос Всеслава на человеческий не походил вовсе. Гарасим вздрогнул и отдёрнул руку от коня, который и сам стоял, как каменный.
— Сейчас уж, или вот-вот, — ответил друг, мельком глянув на затянутое облаками далёкое Солнце.
— Твоих с ними сколько?
— Моих пятеро на насаде, да княгинины охранники, с десяток, да браты её, — Гнат отвечал быстро.
— Слушай меня, Рысь, — без необходимости велел Всеслав. Тут и так все слушали только его, и очень внимательно, как никого и никогда, пожалуй. — Самых скорых — в город. Собрать твоих и Яновых. Занять все крыши и высокие места. Окружить причалы. Любого, кто не наш и с луком — убивать сразу, не давая натянуть тетивы. Ждановых к сходням, пусть стеной стоят. Если успеют. Двоих мразей живыми возьми мне!
Глаза князя скользили по срезу берега, уходившего высоким обрывом вниз. Там, под ним, неспешно нёс свои воды Днепр. Казалось, радужка поменяла цвет с привычного серо-зелёного, став отливать жёлтым огнём возле зрачка. Или это выглянувшее Солнце так блеснуло-отразилось?
— Да что за беда-то? — выдохнул Гнат, уже вскинув руку и отдавая кистью и пальцами неслышные приказы, удивляя онемевшего Гарасима. Трое коней сорвались с места, только грязь из-под копыт взметнулась. Ещё пятёрка вылетела из перелеска в паре дюжин саженей впереди, так же улетая к городу.