— Я не согласен. Думаю, мы ничего не должны говорить, — сказал Гофф. — Русские переиграли нас. Все, что мы скажем, будет звучать как оправдания.
— Мы не будем оправдываться — мы предложим объяснения, — сказал президент. — Мы не можем что-либо объяснять, Боб. Мы понимали, что лишь выигрываем время, как бы то ни было. Ожидать, что русские будут десятилетиями сидеть на золотой жиле и ничего не делать было слишком. Однажды это свалилось бы нам на головы. Я удивлен, что русские ждали так долго.
— Тогда какого черта мы не будем делать ничего большего? — Отрезал Гофф.
— Потому что наша задача заключалась лишь в том, чтобы вернуть наших людей, — сказал президент. — Русские получили в свои руки двоих американских летчиков из сверхсекретного летно-исследовательского центра. Они могли заполучить второй бомбардировщик — они это уже почти сделали. Они могли бросить на них сотню самолетов. Мы заставили их остановиться наполовину надуманной угрозой, которая все же сработала. Все, что нам было нужно, это чтобы они заколебались достаточно, чтобы наши люди смогли уйти. Я ожидал, что Сеньков откажется от сделки на следующее же утро. Никто ничего не выиграл, но мы никого не потеряли. — Свои последние слова он подкрепил сердитым взглядом.
— Конгресс нас начнет прожаривать, — сказал Гофф. — А пресса будет мусолить эту тему недели, если не месяцы.
— Это не имеет значения.
— Не имеет значения? — Недоуменно спросил Гофф. — До тебя не доходит, Томас? Ты не понимаешь? Конгресс, американский народ, мир будет считать нас совершенно некомпетентными. Они решат, что мы не заботимся о своих союзниках, что мы боимся, что мы не способны защитить себя. Если мы не в состоянии защитить своих людей, как мы можем защитить наших друзей и союзников?
— Мы не должны защищать остальной мир, Боб, — сказал Торн. — Мы не защитники свободы. Мы лишь одна из сотен других стран этого мира.
— Ты что, шутишь, Томас? — Спросил Гофф. — Ты президент Соединенных Штатов. Лидер свободного мира. Этот кабинет — сосредоточие надежды, свободы и демократии для миллиардов людей по всему земному…
— Я на это не куплюсь, Роберт — и никогда не покупался, и ты это знаешь, — ответил президент. — Этот кабинет сосредоточие одного и только одного — исполнительной ветви власти Соединенных Штатов, одной из трех ветвей власти. Конституция определяет, что именно таковы мои обязанности, и я совершенно уверен, что Конституция не наделяет меня полномочиями лидера свободного мира, защитника свободы, правды и справедливости, или чего-либо еще, кроме как требует придерживаться Конституции и защищать ее. Я президент. И только.
— Дело не в Конституции, Томас. Дело… В… Символе, — раздраженно сказал Гофф, вынужденный объяснять это своему другу. — Президент Соединенных Штатов является символом свободы и демократии. Это не определено законодательно, не прописано в твоих обязанностях — но это есть, потому что люди верят в это.
— Значит, у меня нет выбора? Чушь. Выбор у меня есть, и я не намерен быть каким-то символом. — Однако было очевидно, что ему хотелось сменить тему — тем более, что он не любил спорить со своим другом.
Торн указал на доклад о самолете ЕВ-1С от аналитиков и экспертов разведки.
— Все дело в том, что наша страна была скомпрометирована русскими, раскрывшими информацию о бомбардировщике? Чушь. Аналитики вложили в этот доклад столько мрака и обреченности просто потому, что неверно оценивают роль новостей и поэтому делают неверные выводы. Им известно, что лучше прогнозировать худшее и надеяться на лучшее, нежели наоборот. Эта информация ничего не значит, Роберт. Просто дутая сенсация, которая в конечном итоге не решает ничего.
Роберт Гофф недоверчиво посмотрел на своего старого друга и покачал головой.
— Что с тобой стало, Томас? — Выдохнул он.
— Мне хотелось бы спросить то же самое у тебя, Роберт, — сказал Торн, возмущенный тем, что не мог выйти из этого наполовину философского, наполовину личного спора со своим другом, но Гофф явно желал развить тему. — Я полагал, мы оба верили в одно и то же — сократить правительство, сократить внешние вмешательства, меньше полагаться на нашу военную мощь. Америка прежде всего, всегда и везде — таково было наше видение. Наши нынешние посты — и твой и мой — похоже, изменили наши взгляды.
Гофф проигнорировал замечание Торна. Он криво усмехнулся в ответ.
— Я помню, как ты вернулся после «Бури с пустыне». Я тогда привез Амелию в Дувр, ты вышел из самолета со своей ротой. Такой в пустынной полевой форме, в берете, ботинках пустынного цвета, в разгрузке, словно вот-вот собираешься снова в бой. Джон Уэйн и Супермен в одном лице. У тебя было несколько десятков убитых лично врагов на счету, а встречающие ликовали, словно от второго пришествия Элвиса — а ведь всего за двадцать лет до этого они бы плевали тебе в лицо, даже просто подумав, что ты военный. Ты сам плакал, когда люди встречали вас. Ты плакал, когда оркестр заиграл «Янки Дудл Денди»[99] и толпа прорвалась через заграждения и окружила вас. — Торн остановился и устремил взгляд куда-то вдаль, словно снова переживал тот момент.
— Ты гордился своими людьми и армией, — продолжил Гофф. — Ты вернулся к своим и поблагодарил каждого за службу. Ты встал на колени на взлетной полосе и поблагодарил всех, кто не вернулся. Ты был гордился ими, Томас.
— И я все еще горжусь нашими военными, — выпалил тот в ответ, практически защищаясь. — Я достаточно уважаю их, чтобы не отправлять их далеко от дома, чтобы подорваться на растяжке или «поддержать наше присутствие» в какой-то чужой стране. Задача военных — сражаться и умирать защищая свою страну, а нее сражаться и умирать за другую страну, за красивые слова, за то, чтобы мы могли строить из себя полицию для стран, жители которых не хотят ничего, кроме как убивать друг друга или за забитых людей, якобы нуждающихся в освобождении на картинках, представляемых нам СМИ. Я не стану следовать путями своих предшественников и направлять войска за рубеж только потому, что мы это можем или потому, что кто-то считает, что мы это должны, потому, что мы лидеры свободного мира.
Полуулыбка быстро исчезла с лица Гоффа.
— Ты превратился в циничного реакционера. Ты ненавидишь все, чем ты был тогда и желаешь разрушить это.
— Не разрушить — изменить, — ответил Торн. — Превратить в то, чем все это должно быть. Превратить в то, чего хотели Отцы-Основатели.
— Это время ушло, Томас, — надавил Гофф. — Ты говоришь о мире восемнадцатого века, когда время было таким же барьером, как горный хребет или океан. Теперь информация приходит в каждый дом на планете со скоростью света. Мир является гораздо более опасным, чем когда-либо прежде, и мы должны пользоваться теми преимуществами, которые можем иметь.
— Тебе меня не убедить, Роберт, — сказал Торн. — Я не намерен менять своих взглядов на то, как мне руководить страной просто потому, что военный самолет оказался сбит, шпионская операция раскрыта или какая-то страна полагаем, что может вторгнуться в другую, более слабую.
— Ту думаешь, это может случиться, Томас? — Спросил Гофф. — Томас, это уже случилось. Дело сделано. Россия направила более двадцати тысяч солдат на Балканы в течение двух последних недель. Ни одна из этих стран ничего не может выступить против, ни физически, ни даже словесно. Что нам делать с Россией? Они захватили Македонию, наладили крупномасштабную операцию по снабжению, и создают огромные склады боеприпасов в Болгарии и Сербии, они проводят рейды в Албанию — которые подозрительно напоминают еще одно вторжение — немцы фактически отошли в сторону, позволяя им действовать в любом месте на Балканах. Мы считаем, что они причастны к массовым убийствам, внезапным атакам, даже геноциду. Кто-то должен остановить их.
— Мы не будем предпринимать военных действий против России, — сказал президент.
— Что?
— Если балканские страны хотят, чтобы Россия оккупировала их, флаг им в руки, — сказал Торн.
— Что ты имеешь в виду, говоря «если они хотят, чтобы их оккупировали»? — Спросил Гофф. — Как любая страна может хотеть, чтобы Россия ее оккупировала?
— Роберт, ты слышал что-нибудь о каком-либо сопротивлении российскому миротворческому контингенту в Македонии?
— Нам докладывают о антироссийских протестах каждый день и мы сами их видим.
— Но руководство страны никак не противодействует, македонский парламент продолжает работу, правительство не изгнано, македонская армия невредима, — отметил президент. — Да, мы слышали, что лидеры оппозиции просят ввести американские войска в противовес российским, да, мы слышали мрачные прогнозы российского вторжения в Грецию и Турцию. Но все это шумиха, Роберт.
— Шумиха, — сказал Гофф без всякого выражения, так как был слишком потрясен.
— Все это слухи, предположения, угрозы и паника, — сказал президент. — Оппозиция во всех странах Европы борется за влияние. Этнические и религиозные группы соперничают за внимание прессы, пожертвования и влияние. Представители Конгресса борются за голоса избирателей и партийные взносы. У каждого из них, включая вас, Роберт, свои рабочие вопросы. Но они не должны влиять на мое мышление.
— Особенно, — продолжил президент, — когда речь заходит об использовании Соединенными Штатами военной силы. Я не собираюсь использовать наших военных как молоток против всех, кто не разделяет наши мысли, действия и политику, насколько бы ужасны и опасны они не были.
— Значит, вы готовы пожертвовать миром, безопасностью и свободой каждой демократической страны Европы, чтобы сохранить свой образ мыслей? — Недоверчиво спросил Гофф. — Даже если Россия захватит Балканы, развалит НАТО, снова оккупирует страны Балтии и восстановит Железный занавес вы будете стоять в стороне с наблюдать за происходящим?
— Вы живете в какой-то своей вселенной, Роберт, — возразил президент. — Вы начинаете верить всей этой шумихе в прессе. Да, я считаю, что Россия имеет враждебные намерения