тающего себя преданным правительством командующего Итальянской армии. Наполеон вдохнул очередную порцию свежего воздуха и, словно вихрь, ворвался обратно в комнату, где всё также показательно отрешённо и надменно сидел в кресле Лазар Карно.
— Почему вы меня остановили? Я был в ста километрах от Вены! Я мог идти на столицу Австрии! — выкрикнул Наполеон.
Морской воздух немного успокоил его, но лишь до той степени, чтобы не броситься в драку с представителем Директории.
— О! Вы используете новые метрические единицы измерения. Километр! Признаться, этим вы меня порадовали. Ещё бы следовали всем остальным законам и указам Директории, кроме установления метрической системы, и стали бы поистине великим гражданином республики, — говорил Карно, но, несмотря на дерзкие слова, тон его был не столь уверенным, как ранее.
Один из архитекторов новой республиканской французской армии, военный инженер и незаурядный учёный, Лазар Карно и сам понимал, что начавшиеся переговоры с австрийцами в Леобене выглядят, словно предательство и подлая интрига. Генералу Бонапарту просто не дали стать величайшим героем Франции.
Директория потребовала от Бонапарта после капитуляции австрийской крепости Вурмзер провести перегруппировку войск. Наполеон подчинился, ожидая, что уже скоро, весной, придёт подкрепление, и он начнёт победоносное наступление на столицу Австрии. Австрийские войска были либо далеко, либо вовсе ранее разбиты Наполеоном. В Австрии царило смятение, и присутствовали даже признаки паники, они проиграли кампанию при первоначально более выгодных позициях. Кроме того, зимой сложно было создать новую ударную армию, между тем, французы сохранили костяк своей Итальянской армии и пополнили её, в том числе и прибывшими к Бонапарту польскими отрядами уланов. Наполеон был уверен, что разгромит австрияк.
Генерал понимал ещё и то, что немалую роль в нынешней ситуации играет политический момент, и международная обстановка позволяет нанести мощнейший удар по Австрии и даже распространить французское влияние на германские княжества, оставшиеся практически беззащитными. Англичане пребывают в шоковом состоянии из-за потери немалой части своего флота, с Пруссией всё ещё действует мирное соглашение. Австрия осталась одна.
Для всех здравомыслящих политиков понятно, что переговоры с Австрией — это лишь попытка Габсбургов выиграть время. Скорее всего, в Вене рассчитывают, что удастся втянуть в войну Россию, несмотря на то, что русский император заявлял о нежелании воевать. Именно русский фактор сейчас в Европе играл ключевую роль. И пока участия русских не случилось, можно было разбить Австрию, и Российская империя в одиночку не стала бы воевать с Францией, тем более, что ни на какие русские территории французы не претендуют. Хотя, нет, генерал Бонапарт предполагает, что Ионические остова и Мальта, если они станут русскими, могут представлять угрозу для Франции. И, даже без санкции Директории, собирался что-то придумать, но высадиться на Мальте.
Невдомёк командующему Итальянской армией, что в Петербурге Мальту уже считают своей, что идут переговоры с Османской империей, чтобы турки пропустили Черноморский флот под командованием Фёдора Ушакова через проливы. И русский адмирал должен был прибыть с десантом на Мальту. Об этой просьбе к султану уже узнали в Вене и направили своих просителей, чтобы любыми путями уговорить Блистательную Порту пойти русским навстречу.
— А теперь, генерал, поговорим без волнений и резких фраз! — после некоторой паузы предложил Карно. — Я один из тех граждан, которые не хотят реставрации монархии будь в какой форме. У меня сложилось чёткое убеждение, что французский народ ждёт своего бунтарского Цезаря, но это крах республики. Они не ведают, чем такое может обернуться.
— По-вашему Цезарь был плох? Он всколыхнул Рим, империя блистала и достигла вершины своего могущества, при том сохранялся и Сенат! — уже менее эмоционально говорил Наполеон.
— Не думаю, что нам стоит говорить о делах давно минувших дней, лишь напомню, что после прихода Цезаря, Рим раздирали войны между собственным гражданами. Но не поэтому я не хочу новых Цезарей. С их приходом умирает республика, — сказал представитель Директории, пристально рассматривая Бонапарта [Лазар Карно был ярым противником установления консулата и последующего провозглашения Наполеона императором].
— Вы понимаете, что остановка продвижения в Австрии может быть расценена, как предательство? — спросил Бонапарт.
— Я задам вам встречный вопрос. Какими полномочиями вы руководствовались, когда создавали Цизальпинскую республику? Воспользовались небольшим бунтом в Генуи и всё, установили свою власть. Я был прав, что сравнивал вас с Цезарем, — возмутился Карно.
Бонапарт промолчал, он не понимал, как можно великого римлянина, коим, несомненно, являлся Гай Юлий Цезарь, упоминать в столь уничижительной манере. А самому Наполеону весьма импонировало такое сравнение. И да, теперь он также находит много похожего.
Цезаря любили в войсках? Так и Наполеона нынче практически боготворят. Солдаты помнили, какими голодающими оборванцами они были до вторжения в Северную Италию, как не верили в свои победы и уже сильно стали сомневаться в жизнеспособности республики.
А теперь они солдаты великой Франции, хозяева жизни. Их приветствуют женщины, им кланяются мужчины, их расположения ищут богачи. Многие, даже простые солдаты, отправили телеги с награбленным добром домой, где голодали их семьи. Солдаты и офицеры зауважали себя и поняли, что могут побеждать. Они стояли в ста километрах от Вены!
— Вы можете передать Директории, что я буду воевать и побеждать во имя республики и дальше. Если это кому-то не нравится, то пусть пришлют обозы с обещанным подкреплением и провизией. И вообще, я требую провести расследование: почему мне не оказана никакая помощь, и я принуждаю итальянцев воевать вместо французов. Да, что говорить — у меня в войсках даже поляки воюют! — возмущался Бонапарт.
Карно, конечно, вёл себя самоуверенно и хотел произвести впечатление, что Директория способна контролировать ситуацию, но он видел, что реальных механизмов это сделать, просто не существует. В ряде провинций всё ещё очень сильны якобинцы, которых разгромили в Париже, но не в Нанте, Пиренеях и других регионах, в Лионе вообще непонятная ситуация после карательных мер. Всё ещё достаточно сильны роялистские стремления, а у границ республики много бежавших аристократов только и ждут реванша.
Кроме того, необычайную популярность приобретают генералы. Любимец народа генерал Гош скоропостижно скончался, и это могло бы стать большим горем для французов, но они нашли отдушину — Бонапарт. Не поломалась психика и менталитет французов и за восемь лет революции, народ тянется к сильной руке, монархии. И, как понимал уже Карно, скоро они могут получить нового короля.
— Я передам, гражданин, ваши слова, не извольте беспокоиться, — сказал Карно и вышел из комнаты.
У него уже созрел план, что нужно упирать на то, кабы послать Наполеона в… Скажем… Египет. Главное, чтобы подальше от Европы, иначе этот корсиканец того и гляди сорвёт переговоры с Австрией.
Глава 9
Петербург
27 июня 1797 года
— Ваше Сиятельство, вы поможете господину Сперанскому? — спросил Лев Алексеевич Цветаев у генерал-губернатора Нижегородской губернии.
Андрей Иванович Вяземский задумался. Он не хотел помогать Сперанскому, но обстоятельства складывались таким образом, что нельзя было не реагировать на то, что его потенциальный зять был схвачен генерал-губернатором Санкт-Петербурга Петром Алексеевичем Паленом. В обществе такое бездействие будет расценено, как слабость. Пусть родственник ещё не состоявшийся, но Вяземскому нужно было доказать, что выбор зятя был осознанный и верный. Уже, когда помощь будет оказана, и общество это увидит, можно Сперанскому и отставку дать, но сейчас отказываться от него нельзя. По крайней мере, нужна видимость действий.
— Очень странное дело, до конца мной не понятое… — задумчиво говорил Вяземский. — Вы уверены, господин коллежский советник, что Михаил Михайлович не может быть замешанным в том, в чём его пытаются обвинять?
— Папа! — возмутилась Екатерина Андреевна Колыванова, присутствующая при разговоре.
— Дочь! — строго посмотрел на свою любимицу Вяземский. — Мы условились о вашем присутствии только в залог вашего молчания.
— Прошу простить меня, папа, — смиренно отвечала девушка.
— Племянник! — не менее строго одёрнула Андрея Ивановича его тётка Екатерина Андреевна Оболенская.
— Тётушка! У нас были условности, вот и соблюдайте их! Признаться, так мне было бы намного проще откреститься от Сперанского, чем и вовсе вникать в его проблемы, — сказал Вяземский, и строгий взгляд переместился на княгиню Оболенскую.
— Обществом это будет расценено, как слабость. Не забывайте, любезный племянник, что Михаил ещё и служил при вас. Как же не интересоваться судьбой своего служащего? — возразила княгиня Оболенская. — Дело таково, что можно и привести в порядок отношения с родственниками нашими.
Вяземский не стал уточнять, что Сперанский на самом деле не подчинялся ему. Данный факт был известен крайне малому количеству людей. Так что для всего общества Сперанский — почти что заместитель генерал-губернатора Вяземского. И в таком ракурсе арест потенциального зятя видится с иной, более важной для Андрея Ивановича стороны: в его вотчине, Нижегородском губернаторстве, могут подумать, что Вяземский попадает в опалу, и просто отказаться ему подчиняться.
Разговор проходил в доме княгини Оболенской, полной тёзки дочери Вяземского, Екатерины Андреевны. Именно эта женщина занималась воспитанием и образованием Катеньки, поэтому княгиня считала обоснованным своё присутствие на подобного рода собрании. Тем более, когда об этом попросила любимица Катя. Только недавно Андрей Иванович стал выводить в свет свою дочь, а до пятнадцати лет Екатерина Андреевна Колыванова постоянно пребывала при своей двоюродной бабушке княгине Оболенской.