Клайн представил себе длинный ночной путь по дороге, что проходит по пустынным, бесплодным землям. На рассвете легионерам дозволено было остановиться на завтрак, но едва лишь они начали искать дрова, чтобы развести костры и приготовить еду, как часовой указал на запад.
— Мексиканская кавалерия!
Из-за пыли, поднятой приближающимися лошадьми, трудно было сосчитать количество всадников, но главное было ясно: их там сотни.
— Стройся в каре! — скомандовал Данжу.
Солдаты выстроились в ряды, смотрящие во всех направлениях. Первый ряд опустился на колено, второй стоял позади, целясь поверх голов первого ряда.
Мексиканцы пошли в атаку. Легионеры первого ряда дали дружный залп, сорвав атаку. Пока они перезаряжали винтовки, второй ряд прицелился, готовый выстрелить сразу же, как только будет отдан приказ.
Понимая, что он выиграл лишь небольшую отсрочку, Данжу огляделся по сторонам в поисках укрытия. Его внимание привлекла расположенная восточнее заброшенная гасиенда. Он велел двигаться к ней, но мексиканцы снова атаковали. Легионеры открыли огонь и вынудили нападавших рассеяться.
— Продолжать двигаться! — проорал Данжу.
Когда они уже были неподалеку от развалин, капитан оглянулся и заметил, что к мексиканским кавалеристам присоединилась пехота. Задыхаясь, патрульные домчались до засыпанного камнями двора.
— Закрыть ворота! Забаррикадироваться!
Данжу оценил их местоположение. Обветшавшие и разрушающиеся строения гасиенды образовывали квадрат со стороной в пятьдесят ярдов. Их окружала каменная стена. Местами она достигала десяти футов в высоту, но в некоторых местах обрушилась, образовав груду камней высотой человеку по грудь.
— Рассредоточиться! Найти укрытие!
Часовой поспешно взобрался по лестнице на крышу конюшни и доложил, что приближаются клубы пыли — новые отряды кавалеристов и пехотинцев.
— Сомбреро со всех сторон!
— Сколько? — спросил Данжу.
— Не меньше двух тысяч!
Данжу быстро прикинул соотношение сил: тридцать к одному.
— Скоро их тут станет намного меньше! — крикнул он своим людям.
В ответ раздался смех, как он и надеялся. Но красные брюки и темно-синий китель капитана промокли от пота за время их поспешного отступления к гасиенде. Во рту же у него, напротив, пересохло, и он понимал, что по мере того, как дневная жара будет усиливаться, его люди начнут страдать от жажды.
Они быстро обыскали развалины гасиенды, но никакого источника воды не обнаружили. А вот мексиканцам повезло больше.
Протекавший неподалеку ручей обеспечивал их водой в изобилии. При мысли об этом Данжу показалось, что его губы пересохли еще сильнее.
— Приближается всадник! — раздался крик часового. — С белым флагом!
Данжу вскарабкался на крышу конюшни. Ему неудобно было взбираться по лестнице — у него была лишь одна здоровая рука. Левую ему много лет назад оторвало взорвавшимся мушкетом. Не утративший мужества Данжу заказал резчику искусную замену. Деревянная рука была покрыта лаком телесного цвета. Пальцы сгибались благодаря вставленным в них шарнирам. Еще у нее была черная манжета, куда капитан вставлял культю. Он даже научился шевелить деревянными пальцами, водя культей по вделанным в манжету полоскам кожи.
Стараясь прятать деревянную руку из виду, чтобы ее не истолковал и как слабость, Данжу взглянул вниз, на подъехавшего к гасиенде мексиканского офицера. Отряд Данжу был многонациональным, и это вынудило капитана освоить множество языков.
— Нac намного больше, — сказал мексиканский офицер. — У вас нет поды. А скоро не будет и еды. Сдавайтесь. Я обещаю вам хорошее обращение.
— Нет, — ответил Данжу.
— Но если вы останетесь здесь, то умрете.
— Мы не сложим оружия, — твердо произнес Данжу.
— Это глупость.
Попробуйте атаковать нас, и вы узнаете, насколько это будет глупо.
Взбешенный, мексиканский офицер ускакал прочь.
Данжу спустился вниз, торопясь насколько мог. Хоть он и отпускал шуточки, стараясь подбодрить своих людей, его беспокоило, что гасиенда расположена в низине. Окружающие ее возвышенности позволяли стрелкам противника стрелять поверх стен.
Стрелки мексиканцев открыли огонь, обеспечивая прикрытие очередной атаке кавалерии. Поднятая лошадьми пыль скрывала приближающуюся пехоту. Пули вонзались в деревянные части зданий и выбивали осколки камня из стен. Но несмотря на неослабевающий заградительный огонь, слаженные залпы легионеров срывали атаку за атакой.
К одиннадцати часам утра жара сделалась невыносимой. Стволы винтовок раскалились так, что не прикоснешься. Двенадцать легионеров были мертвы.
Данжу велел остальным прекратить огонь. Жестикулируя деревянной рукой, он быстро прошел от группы к группе и дал понять каждому лично, что он на него полагается. Потом капитан направился через двор, помочь тем, кто оборонял стену, и пошатнулся — пуля снайпера ударила его в грудь.
Легионер, кинувшийся ему на помощь, услышал, как капитан выдохнул: «Никогда не сдавайтесь». Это были его последние слова.
Командование принял заместитель Данжу. Он обратился к легионерам и предложил им поклясться сражаться еще упорнее в память о Данжу.
— Может, мы и умрем, но не сдадимся ни за что!
Поскольку по гасиенде стреляло две тысячи мексиканцев, на нее сыпалось неимоверное количество пуль — возможно, их число доходило до восьми тысяч в минуту, — и это должно было ошеломлять: в нынешнее время так себя почувствовали бы те, кто оказался под огнем множества пулеметов сразу. Даже сам по себе грохот был мучителен. Здания крошились. В воздухе стоял запах порохового дыма.
Жилой дом загорелся, возможно, от вспышек пламени, вырывающегося из дул винтовок. От дыма пожара видимость сделалась еще хуже и стало трудно дышать. Но легионеры продолжали стрелять, отражая все новые и новые атаки и не обращая внимания на призывы сдаться.
К четырем часам дня в живых осталось всего двенадцать легионеров. К шести количество легионеров, способных сражаться, сократилось до пяти. Когда мексиканцы ворвались на гасиенду, пригоршня выживших выпустила в них последние оставшиеся пули, а потом перешла в штыковую атаку; легионеры ринулись сквозь дым, работая штыками и прикладами.
Один рядовой, пытавшийся прикрывать своего лейтенанта, получил девятнадцать пуль. Еще двоих подстрелили, и они упали, но один все-таки сумел подняться на ноги и присоединиться к последним двум своим товарищам. Они встали спина к спине и продолжали отбиваться штыками.
Мексиканский офицер, говоривший с Данжу ранее, никогда не видел подобного боя.
— Стойте! — приказал он своим людям.
Он повернулся к выжившим.
— Боже милостивый, это же бессмысленно! Сдавайтесь!
— Мы не сложим оружия, — стоял на своем раненый легионер.
— Оружия? Вы пытаетесь торговаться со мной? — спросил изумленный мексиканец.
Истекающий кровью легионер пошатнулся, стараясь не упасть.
— Мы можем быть твоими пленниками, но оружия мы не отдадим.
Мексиканец уставился на него в изумлении.
— У вас нет патронов. Ваши винтовки в любом случае практически бесполезны. Оставьте их себе, черт подери.
— И разрешите нам позаботиться о наших раненых.
Пораженный их отвагой, мексиканец подхватил падающего легионера и произнес:
— Таким людям, как вы, я не могу отказать ни в чем.
Клайн стоял под палящим сирийским солнцем и слушал, как его командир рассказывает про битву при Камероне.
Клайн слышал эту историю в подробностях множество раз, но с каждым разом детали повествования делались все отчетливее. Мысленно он чувствовал запах крови, слышал жужжание мух над трупами и ощущал горький привкус порохового дыма и горящих зданий. Вокруг словно бы звучали крики умирающих. Глаза Клайна затуманились от переполнявших его чувств, и он считал совершенно естественным, что окружающие эти чувства разделяют.
Все это время полковник держал поднятой деревянную руку, копию деревянной руки Данжу, вновь восстановленной после той давно отгремевшей битвы. Оригинал ныне хранился в стеклянном ящике в штаб-квартире Легиона. Ежегодно тридцатого апреля, в годовщину битвы, руку выносили в забитый народом зал для приемов, чтобы у всех была возможность взглянуть на самую ценную реликвию Легиона. В этот же день сходная церемония — только без руки — проходила на всех базах Легиона во всем мире. Это была самая важная из бытовавших в Легионе церемоний.
Но никто еще никогда не делал копии руки Данжу. Никто даже не осмеливался проводить эту церемонию в точности так же, как она проходила в штаб-квартире. Более того, сегодня не было тридцатое апреля. Учитывая то, что намечалось на следующее утро, Клайн понимал, что измененная дата подчеркивает, насколько сильно полковник желает напомнить легионерам об их наследии.
Стоя на валуне и держа деревянную руку над головой, полковник говорил с такой внутренней силой, что слова его доходили до всех.
— У каждого из этих шестидесяти двух легионеров было по шестьдесят патронов. Они расстреляли их полностью. То есть всего они сделали три тысячи восемьсот выстрелов. Несмотря на жару, жажду, пыль и дым, они убили почти четыреста врагов. Задумайтесь над этим: из каждых десяти пуль одна находила свою цель. Просто поразительно, если учесть сопутствующие обстоятельства. Этим легионерам неоднократно предлагалось сдаться. Они в любой момент могли отказаться от исполнения задания, но не пожелали навлечь бесчестие на Легион и на себя.
— Завтра не забывайте об этих героях. Завтра вы сами станете героями. Ни один легионер никогда еще не сталкивался с тем, с чем завтра поутру предстоит встретиться вам. Мы никогда не бросим порученного дела. Мы всегда будем исполнять свой долг. Каков наш девиз?
— Легион — наше отечество! — машинально гаркнули в ответ все присутствующие, и Клайн с ними.
— Не слышу!
— Легион — наше отечество!
— Каков наш второй девиз?
— Честь и благородство!
— Верно! Никогда не забывайте об этом! Никогда не забывайте Камерон! Никогда не позорьте Легион! Всегда исполняйте свой долг!