Потом это перестало иметь значение. Рептилия ускользнула прочь и скрылась в дыре в кладке, вслед за крысой.
Батист перевел дыхание и улегся навзничь. По щеке его сползла слеза. Жара уже начала просачиваться в метаморе, подземное помещение, которое Батист делил с пятью сотнями других рабов. Некогда здесь было сорок его людей, теперь же осталось всего шестеро. Остальных унесли болезни, голод, змеи, скорпионы, изнурительный труд, отчаяние, самоубийства, пытки и, конечно же, султан.
Он услышал призыв муэдзина, но шагов стражи пока было не слыхать. Было воскресенье, а по воскресеньям рабам-христианам давали лишних полчаса отдыха и даже возможность помолиться вместе. Теперь Батист услышал эту молитву знакомый рефрен священника, ведущего молебен у ручья, что протекал посреди подземного помещения: «Возрадуйтесь посреди страданий, дети мои, ибо такова воля Божья». Батист скривился. Да уж конечно, узники радовались — это слышно было по стонам, с которыми они встречали начало очередного дня.
Он так и лежал с закрытыми глазами, пока люк не открылся и на землю рядом с его головой не упал сноп света. Сверху сбросили веревочную лестницу. Хор стонов слился со звоном цепей и шумом толчеи: люди боролись за место у лестницы, по тому что того, кто поднимался последним, избивали за леность. Инженера всегда пропускали вперед, потому что Батист обладал властью над их жизнью и смертью. Большинство из них слыхало обычное приветствие, с которым обращался к нему султан: «Убьешь ли ты для нас сегодня, Инженер?»
Никто не хотел попасть в число приговоренных. Никто не пытался подружиться с Батистом, ибо узники знали, что э та дружба может стать роковой. Но главное — никто не пытался причинить ему вред, ибо все знали, что, пока Батист жив, умрут лишь некоторые из них. Если же Батист умрет — умрут все.
К тому моменту, как он поднялся навстречу очередному дню мучений, щурясь под ослепительным марроканским солнцем, Батист уже не был уверен, существовала ли та змея или примерещилась ему.
— Убьешь ли ты для нас сегодня, Инженер?
Он не в силах был сосчитать, сколько жизней назад впервые услышал этот традиционный вопрос султана. Сто? Тысячу? Люди умирали из-за его слабости и султанской скуки, люди умирали из-за игры и свитка, проклятого желтого куска пергамента, о содержании которого он мог лишь гадать.
Батист был солдатом, но никогда не считал себя убийцей. Он был инженером, правой рукой Вобана, знатока искусства осады. Вобана, способного построить все, что угодно, и разрушить все, что угодно. Вместе они придумывали гениальные методы атаки в бесконечных войнах Людовика XIV и превосходили их еще более блестящими методами защиты.
Батист любил парапетные стены с бойницами, и фортификационные укрепления, и все орудия войны, но находил грохот и зловоние самой битвы устрашающим. Он не любил трупы и кровь, загрязняющих его аккуратные траншеи, как не любил и разрушительное действие ядер, вгрызающихся в его нетронутые стены, не любил, на самом деле, убийство. Убийство нарушало законы Божьи и порядок его, Батиста, жизни. Да, его работа давала другим возможность убивать друг дружку быстро и эффективно, но его руки были чисты. Он был отделен от этого всего. Он любил элегантную точность своих чертежных инструментов и выходящие из-под них четкие рисунки. Во время битвы Батист часто сидел под вражеским огнем, склонившись над чертежом, позабыв о пронзительных криках людей, грохоте пушек и грозящей опасности, и конструкции, созданные в эти моменты, срывали вражеские планы и даже спасали жизни. Таков был дар Батиста: видеть вещи, которые еще не существуют, вещи, которые другие люди видеть не могли, а потом переносить увиденное на бумагу, чтобы другие могли воплотить его в земле, дереве и железе. После того как несколько таких вот созданных на поле боя конструкций доказали свою пригодность, Вобан лично объявил инженера гением и повысил по службе.
Это повышение оказалось несчастливым. Батист возглавлял саперный отряд, перевозивший осадное оборудование на двух галиотах из Тулона в Марсель. Родной сын Батиста, Андре, служил в этих же войсках и находился на борту второго корабля. Батист, стоя у поручней, помахал сыну рукой: он легко узнавал его на расстоянии по фамильной примете, белой пряди в густых черных волосах. Они три долгих года провели на войне, и теперь их ненадолго ждало расставание. Их корабли заштилели, а затем их скрыл редкий туман. Капитан заверил их, что ветер поднимется не позднее чем на следующее утро. Он раздал всем ром. Люди пили, веселились, играли в шашки. Когда пиратская шебека напала на них, большинство оказались захвачены врасплох. Прежде чем кто-либо успел поднять тревогу, палуба уже была наводнена марокканцами. Корабль был захвачен без единого выстрела. Когда Батиста в цепях швырнули в трюм, он утешался лишь тем, что корабль его сына не был захвачен.
От раиса, командовавшего пиратским судном, они узнали, что их везут в Марокко.
— Вы убедитесь, что смерть в вашем христианском аду предпочтительнее жизни в этой стране, — гоготнул раис. Когда речь заходит о человеческих страданиях, Мулай Исмаил — истинный мастер, а сам сатана — всего лишь подмастерье.
По кораблю ходили слухи об этом султане, тиране, чья жестокость вошла в легенды. Атиньи, сапер из Экса, провел в плену шесть лет и потерял там здоровье.
— Исмаил — гений, — сказал мрачный Атиньи. Он строит город, соперничающий с Версалем. Но он — чудовище. Кровожадное и абсолютно безумное. Он убивает собственными руками. Он убивает ради удовольствия и наслаждается чужими страданиями. Я выжил потому, что попал на работу в конюшню. Его лошади живут лучше, чем любой человек в Марокко. В конце концов меня выкупили, но это разорило мою семью. Мой отец умер и нищете. Второго выкупа мне не видать.
— Чепуха! — возразил ему Батист. — Нас всех выкупят, если не родственники, так церковь.
— Когда Исмаил обнаружит, что мы саперы, он не отпустит никого из нас. Мы нужны ему на строительстве. Я не могу вернуться гуда. Я не выдержу этого снова. Молись, чтобы он тебя не заметил, мой капитан. Он наудачу отбирает пленников для особых мучений. Он играет с ними. Кого султан заметит, того Бог забывает.
Багист попытался подбодрить Атиньи, но тот был безутешен. Поутру, когда впередсмотрящий сообщил, что видит землю, Атиньи удавился собственными цепями.
Снаряжение, захваченное вместе с галеотом, выдало в людях Батиста саперов. Из Салли, гнезда пиратов, их повезли в глубь страны, в столицу, Мекнес. Там их без лишних церемоний приставили к постройке стен, где, как обещал Атиньи, жестокость была повсеместной, а смерть — обычным делом. Люди работали до полного изнеможения, их терзали и убивали без всякой жалости и хоронили в стенах, залив известью.
Однажды утром по длинному проходу простучали копыта султанских лошадей; первым скакал в развевающихся одеждах Мулай Исмаил, окруженный личной охраной, бокхакса. Тех, кто замешкался, просто стоптали. Султанский отряд внезапно остановился и спешился. Охранники быстро вынудили всех опуститься на песок. В присутствии султана дозволялось лишь лежать ниц. Батист, как и все остальные, опустился на колени и уткнулся лбом в землю. Мгновение спустя у него перед глазами оказалась султанская туфля.
— Встань, — велел султан. Батист не знал, к нему ли обращается султан или к кому другому, но его тут же вздернули и поставили на ноги.
Султан Марокко оказался худощавым мужчиной в простой одежде без украшений.
— Ты — инженер Вобана, — произнес султан приятным голосом.
— Да, ваше величество, я имел честь служить под его началом.
— Это ты рисовал эти чертежи? — поинтересовался Исмаил. Батист узнал свои бумаги, которые кто-то забрал с корабля.
— Да, ваше величество.
Исмаил просиял и радостно кивнул.
— В таком случае мы с удовольствием примем тебя на службу, — заявил он, как будто Батист прибыл сюда по своей воле. — Пойдем, пройдемся с нами.
Он развернулся и размашистым шагом направился ко дворцу. Изумленный Батист поспешил за ним вдогонку, плохо понимая, что привело к такому повороту событий. Это был Мулай Исмаил, султан Марокко, второй из династии Алауитов, потомок пророка Мухаммеда. Мулай Исмаил, воин, способствовавший изгнанию Англии из Танжера и Испании — из Лараче. Мулай Исмаил, от чьей руки умерло шесть тысяч женщин и детей, пока он усмирял непокорных берберов. Мулай Исмаил, бросивший вызов оттоманской Турции и передавший головы турецких военачальников и десяти тысяч солдат на украшение стен Марракеша и Феса в качестве демонстрации его стремления к миру. Мулай Исмаил, для которого пираты Салли грабили европейское побережье, умыкая мужчин, женщин и детей, чтобы взять за них выкуп либо заставить работать на строительстве его государства. Он строил дворцы, дороги, мосты и крепости и ввел суровые законы, принесшие мир в землю, никогда не знавшую ничего, кроме войны.
— Мой народ получил порядок и хлеб, — похвастался султан на ходу. — Вскоре эта страна снова станет великой, даже более великой, чем была при Альмохадах, когда искусство, архитектуру и литературу Марокко ценили в цивилизованном мире. Ты видел Альгамбру?
— Нет, ваше величество.
— И мы нет, но мы наслышаны о ее гениальности. Однако мы построим более великое творение. Ты поможешь нам строить, Инженер. Поможешь нам воплотить это видение.
— Ваше величество, я...
— Расскажи нам об осаде Маастрихта, — велел Исмаил, и Батист принялся чертить схемы на песке и отвечать на въедливые вопросы хорошо информированного монарха, проявившего сильный интерес к науке и искусству ведения осады. — Мои амбары позволят выдержать пятилетнюю осаду! — похвалился султан.
— Возможно, — произнес Батист, пробежавшись наметанным взглядом по парапетной стене с бойницами, — но здесь имеются слабости, которые умный враг может использовать.
— Несомненно. Ты исправишь эти слабости, Инженер. И построишь нам город, который превзойдет величием древние столицы Марракеш и Фес, и даже Версаль, жилище твоего неверного короля Людовика.