Еще пять были лазутчиками, проникшими в ряды святых воинов Завета, армии его народа. Большинство из них жили в постоянной готовности к разоблачению, и некоторые отчаянно сопротивлялись.
Последние двое были политик и его жена с нейтральной планеты Арджуна, всерьез сочувствующие рационалистам. По требованию наставников Кайн сделал так, чтобы это убийство выглядело как зашедшее чересчур далеко ограбление: было еще рано демонстрировать, что рука Господня вмешивается в дела Арджуны. Однако же в сетях и средствах массовой информации Арджуны ходили слухи и звучали обвинения в адрес Завета. Люди, распространявшие слухи, даже придумали неизвестному убийце прозвище: Ангел Смерти.
Доктор Пришрахан и его жена оказали сопротивление. Ни он, ни она не хотели умирать. Кайн позволил им побороться, хотя ему ничего не стоило убить их моментально. Следы борьбы были лишним подтверждением версии об ограблении. Но ему это не понравилось. И Пришраханам, разумеется, тоже.
«Он отмстит за кровь рабов Своих, и воздаст мщение врагам Своим», — напомнил ему Дух, когда он покончил с доктором и его женой. И он понял. Судить — не его дело. Он не принадлежит к стаду, он куда ближе к волкам, которых истребляет. Плач Кайн — палач Господень.
Он уже достаточно остыл благодаря ванне, чтобы одеться. Суставы все еще побаливают. Он выходит на балкон на склоне ущелья, состоящего из многоквартирных домов, усеянных светящимися окнами — тысячи и тысячи светлых квадратиков. Масштабы этого места по-прежнему несколько нервируют его. Странно думать, что происходящее за одним из освещенных окошек в бескрайнем море городских огней потрясет этот густонаселенный мир до самого основания.
Не так-то просто вспомнить все положенные молитвы. Обычно Дух подсказывал ему нужные слова, прежде чем он успевал ощутить себя одиноким. «Не оставлю вас сиротами; приду к вам».
Но сейчас он чувствует себя сиротой. Ему так одиноко...
«Ищешь любви и ласки? — нашептывает в голове голосок, бархатный и пьянящий. На краю поля зрения высвечиваются координаты. — Я жду тебя... и приласкаю почти задаром!»
Он плотно зажмуривается, пытаясь отгородиться от бескрайнего города язычников.
«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой».
Он проходит мимо концертного зала, просто чтобы посмотреть на место, где будет выступать премьер-министр. Он остерегается подходить слишком близко. Здание возвышается на фоне сетки огней: массивный прямоугольник, похожий на гигантский топор, который вогнали в центральную площадь Эллада-Сити. Он проходит мимо, не останавливаясь.
Скользя в толпе, трудно не смотреть на людей вокруг так, словно он уже исполнил свою миссию. Что бы они сказали, знай они, кто он такой? Отшатнулись бы прочь, страшась гнева Господня? Или же столь великое и благочестивое деяние позволит достучаться до них даже сквозь их страхи?
Ему хочется сказать им: «Смотрите, во мне сияет свет Господень! Я позволил Господу сделать меня орудием в руке Его — и ныне полон величия!» Но он, разумеется, ничего не говорит и молча бредет среди многотысячных полчищ с безмолвным сердцем, обращенным вовнутрь.
Кайн обедает в ресторане. Блюда сдобрены таким количеством приправ, что сделались почти безвкусными. Как он тоскует по простой сельской пище, на которой вырос! Даже солдатская манна и то вкуснее! Посетители щебечут и смеются, в точности как архимедианское семя у него в голове, как будто эта болтливая погань запрограммировала их, а не наоборот. Как же эти люди стремятся окружить себя развлечениями, блеском и шумом, дабы замаскировать пустоту своих душ!
Он идет в место, где пляшут женщины. Странно смотреть на них: они все улыбаются и улыбаются, они прекрасны и наги, как в темном сне, и в то же время они напоминают ему проклятые души, обреченные вечно кривляться, изображая любовь и обаяние. Он никак не может выбросить из головы мысль о мученице Нефизе Эрим. Наконец он выбирает одну из женщин — она не очень похожа на мученицу, но кожа у нее смуглее, чем у прочих, — и позволяет ей увести себя в комнатку позади того места, где они пляшут. Она нащупывает отвердевшие мышцы у него под кожей и говорит: «Ого, какой ты мускулистый!» Он извергается в нее, она спрашивает, отчего он плачет. Он говорит ей, что она ошиблась. Когда она спрашивает еще раз, он дает ей пощечину. Он старается соразмерять силы, но она все же слетает с кровати. Комната выписывает небольшую надбавку к его счету.
Он позволяет ей вернуться к работе. В каком-то смысле она ни в чем не повинна: она всю жизнь внимала этим безбожным голосам у себя в голове и не ведает ничего иного. Неудивительно, что она пляшет как проклятая.
Кайн выходит на улицу. Теперь он запятнан, но его великое деяние смоет все грехи. Так всегда бывает. Он — Страж Завета, скоро священное пламя очистит его.
Его наставники хотят, чтобы деяние было совершено в тот момент, как толпа соберется поглазеть на премьер-министра. Вопрос, в сущности, прост: до или после? Поначалу он решает, что сделает это, когда она приедет и будет выходить из машины напротив коридора, ведущего в зал. Это выглядит безопаснее всего. К тому времени как она выступит, все будет значительно сложнее: ее охрана успеет занять все свои посты и охрана зала будет действовать
заодно с ними. И тем не менее, чем дольше он об этом размышляет, тем больше приходит к выводу, что делать это надо в зале. Поглазеть на ее выступление соберутся всего несколько тысяч, а смотреть выступление на экранах со стен массивного здания будут миллионы. Если нанести удар достаточно стремительно, свидетелями его деяния станет вся планета — и другие планеты тоже.
Разумеется, Бог хочет, чтобы было так. Разумеется, Он хочет, чтобы язычница была уничтожена на глазах у публики, алчущей наставлений.
У Кайна нет ни времени, ни возможности добыть поддельный пропуск в здание. Политики и охранники зала будут перепроверены дважды и окажутся на своих местах задолго до того, как прибудет премьер-министр Джануари. Это означает, что единственными, кого впустят в здание без тщательного досмотра, будут спутники премьер-министра. Это возможно, но тут ему понадобится помощь.
Входить в контакт с местными агентами обычно считается дурным знаком: это означает, что в первоначальном плане что-то пошло насмарку, но Кайн знает, что, когда речь идет о таком важном деле, нельзя позволять себе руководствоваться предрассудками. Он оставляет знак в условленном месте. Местные агенты приходят на конспиративную квартиру после заката. Отворив дверь, Кайн видит двоих мужчин, молодого и старого. Оба выглядят обескураживающе обыденно: так могли бы выглядеть люди, которые пришли чинить водопровод или морить тараканов. Пожилой представляется Генрихом Сарториусом, молодой — просто Карлом. Сарториус делает Кайну знак помалкивать, пока Карл подметает комнату небольшим предметом размером с зубную щетку.
Все чисто! — объявляет молодой. Он выглядит костлявым и добродушным, но движется с известной грацией, особенно изящны движения его рук.
— Слава Богу! — говорит Сарториус. — Да благословит тебя Бог, брат мой! Чем мы можем помочь Христову делу?
— А вы действительно тот самый, с Арджуны? — внезапно спрашивает Карл.
— Тише, мальчик. Дело серьезное.
Сарториус снова оборачивается к Кайну и смотрит на него выжидательно.
— Он на самом деле хороший малый. Просто... для нашего сообщества очень важно то, что произошло на Арджуне.
Кайн не обращает на это внимания. Он избегает этих бредней насчет Ангела Смерти.
— Мне нужно знать, как одевается охрана премьер-министра. Во всех подробностях. И мне нужен план здания концертного зала с подробной схемой вентиляции и водостоков.
Пожилой хмурится.
— Но ведь это все будет проверяться и осматриваться?
— Наверняка. Вы можете добыть мне эти сведения, не привлекая внимания?
— Разумеется, — кивает Сарториус. — Карл добудет их вам прямо сейчас. У него золотая голова. Верно, мальчик?
Он снова поворачивается к Кайну.
— Не такие уж мы отсталые. Эти неверующие вечно твердят, будто мы отсталые, но Карл был одним из первых по математике в своем классе. Мы просто храним Иисуса в своем сердце, в то время как другие отреклись от Него, вот и вся разница.
— И слава Богу! — говорит Карл, который уже колдует над стеной конспиративной квартиры. Картинки мелькают столь быстро, что Кайн, даже со своим улучшенным зрением, улавливает разве что одну из десяти.
— Да-да, слава Богу! — соглашается Сарториус, кивая головой с таким видом, словно они только что долго и бурно обсуждали, как им обращаться с Богом.
У Кайна снова начинают побаливать суставы. Обычно это означает, что ему требуется пополнить запас белков. Он направляется на кухню и смешивает себе еще один питательный коктейль.
— Может быть, вы чего-нибудь хотите? — спрашивает он.
— Нет-нет, спасибо! — отзывается пожилой. — Мы просто рады, что можем помочь Господнему делу.
«Они производят слишком много шума», — решает он. Не то чтобы обычный человек мог бы их услышать, но Кайн — не обычный человек.
«Я — меч в руке Господней», — безмолвно напоминает он себе. Его собственные мысли еле слышны за бормотанием архимедианского семени, которое, хотя и прикручено до минимума, все равно продолжает изрыгать метеорологические прогнозы, новости, философские изречения и прочую дребедень, точно сумасшедший на перекрестке. Под тем местом, где висит Кайн, трое людей из охраны переговариваются на языке жестов, исследуя то место, где он проник в здание. Он замел следы таким образом, чтобы казалось, будто кто-то пытался пробраться в концертный зал через воздуховод, но потерпел неудачу.
Охранники, похоже, приходят к желаемым выводам: обменявшись очередной серией жестов и, по-видимому, сообщив второй группе охранников, что все чисто, они поворачиваются и уходят наверх по крутому воздуховоду. Они с трудом удерживаются на ногах в сильном потоке воздуха, лучи налобных фонариков мечутся по непредсказуемой траектории. Но Кайн выжидает наверху, точно паук, затаившись в густой тени, там, где толстая труба огибает одну из опор здания. Его отвердевшие пальцы впились в бетон, его разросшиеся мышцы напряглись и окаменели. Он выжидает, пока все трое не пройдут под ним, беззвучно падает на пол и раздавливает гортань человеку, идущему последним, чтобы тот нe предупредил остальных. Затем он ломает охраннику шею, вскидывает тело на плечо и взбирается по стене в заранее заготовленное укрытие: гамак из ткани того же цвета, что и внутренность воздуховода. Он за несколько секунд раздевает тело, изо всех сил молясь, чтобы остальные двое не заметили отсутствия товарища. Натягивает на себя еще теплую броню, оставляет тело в гамаке и спрыгивает вниз в тот самый момент, как второй охранник обнаруживает, что позади него никого нет.