чень чисто, но Грей почувствовал слабый тошнотворный запах. Он сразу определил, что пахнет от закупоренной бутылки, стоящей за умывальником.
Впрочем, он не нуждался в запахе лауданума, чтобы догадаться, что Каррузерс балуется опиумной настойкой: это и так было видно по его осунувшемуся лицу. Вернувшись к табурету, Грей мельком заглянул в бумаги, над которыми Каррузерс работал. Это, похоже, были заметки, которые он готовил к трибуналу: сверху лежал отчет об экспедиции, которую отряд под началом Каррузерса предпринял по приказу майора Джеральда Сайверли.
«Приказ предписывал нам отправиться в деревню под названием Больё, в десяти милях к востоку от Монморанси, разграбить и сжечь дома и разогнать весь домашний скот, который нам попадется. Мы выполнили приказ. Некоторые жители деревни пытались оказывать нам сопротивление, вооружась косами и иными хозяйственными орудиями. Двое из них были застрелены, прочие разбежались. Мы вернулись с двумя повозками, нагруженными мукою, сырами и мелкою домашнею утварью; пригнали также трех коров и двух добрых мулов».
Дальше Грей прочитать не успел — дверь отворилась.
Вошедший Каррузерс сел на кровать и кивнул на бумаги.
— Я решил, что лучше записать все заранее. А го вдруг я не доживу до этого трибунала.
Он говорил об этом как о чем-то само собой разумеющемся и, перехватив взгляд Грея, слабо улыбнулся.
Да не волнуйся ты так, Джон. Я всегда знал, что до седин мне не дотянуть. Это вот, — он помахал правой рукой, незавязанный манжет рубашки сполз, обнажив вторую кисть, не единственный мой недостаток.
Он постучал себя по груди левой рукой.
— Мне уже не один доктор говорил, что у меня какой-то серьезный порок сердца. Какой именно — этого никто сказать не может. Возможно, сердец у меня тоже два, — он улыбнулся Грею той внезапной обаятельной улыбкой, которую Джон так хорошо помнил, — возможно, только полсердца, возможно, еще что-то. Я и прежде время от времени терял сознание, но чем дальше, тем хуже. Иногда я чувствую, как оно перестает биться, только трепыхается в груди, и тогда у меня в глазах темнеет и становится трудно дышать. Пока что оно каждый раз начинает биться снова, но рано или поздно оно остановится навсегда.
Грей не сводил глаз с руки Чарли — крохотной ручки, прижатой к обычной, большой руке. Это выглядело так, как будто Чарли держит в ладони какой-то экзотический цветок. Вот обе руки медленно разжались. В этом одновременном движении была какая-то завораживающая красота.
— Ладно, — тихо сказал Грей. — Рассказывай, что там было.
За неподавление мятежа под суд отдавали редко: такое обвините трудно было доказать и потому выдвигали его нечасто, разве что наличествовали другие сопутствующие обстоятельства. И в данном случае они как раз наличествовали.
— Ты знаешь Сайверли? — начал Каррузерс, пристраивая бумаги к себе на колено.
— Нет, совсем не знаю. Я так понимаю, что он подонок. Но вот почему он подонок? — спросил Грей, кивнув на бумаги.
— Потому что мерзавец.
Каррузерс старательно выровнял стопку бумаги, не отводя от нее глаз.
— То, что ты успел прочесть, — это как раз не Сайверли. Это был приказ генерала Вольфа. Я не знаю точно, какую цель он преследует: то ли лишить крепость провизии в надежде заморить их голодом, то ли заставить Монкальма выслать войска, чтобы защитить местных жителей, дав возможность Вольфу их атаковать. Возможно, и то и другое. Однако он целенаправленно терроризирует поселения по обоим берегам реки. Так что нет, это мы сделали по приказу самого генерала...
Он слегка скривился и внезапно поднял взгляд на Грея.
— Джон, ты помнишь Шотландию?
— Сам же знаешь, что помню.
Те, кому довелось поучаствовать в усмирении шотландских горцев под началом герцога Камберлендского, не забудут этого никогда. Он повидал немало горских деревушек, с которыми было то же самое, что с Больё...
Каррузерс вздохнул.
— Ну да. Вот. Беда в том, что Сайверли повадился присваивать себе добычу, захваченную в разоренных деревнях, — под тем предлогом, чтобы продать ее и разделить деньги между солдатами поровну.
— Чего-о?
Это противоречило всем армейским традициям: как правило, каждому из солдат доставалась добыча, захваченная им лично.
— Он кем себя возомнил, адмиралом, что ли?
На флоте принято было как раз наоборот, делить деньги между командой но общеизвестной формуле. Но флот — это флот: команда корабля чаще всего действует как единое целое, в отличие от армейских частей, и, кроме того, на флоте были специальные адмиралтейские суды, которые занимались продажей захваченных кораблей.
Каррузерс расхохотался.
— У него брат — коммодор. Возможно, от него он этого и набрался! Как бы то ни было, — продолжал он, вновь посерьезнев, — денежек так никто и не увидел. Хуже того — он принялся задерживать солдатское жалованье. Платил все позже и позже, штрафовал за мелкие провинности, утверждал, будто деньги не подвезли, притом что несколько человек своими глазами видели, как сундучок выгружали из почтовой кареты. Это, конечно, плохо, но, по крайней мере, солдат по-прежнему кормили и одевали. Но тут он зашел чересчур далеко...
Сайверли принялся приворовывать у интенданта, отбирая большие партии припасов и продавая их частным образом.
— Я это подозревал, — объяснил Каррузерс, но у меня не было доказательств. Однако я принялся следить за ним, и он знал, что я за ним слежу, а потому на время поумерил свои аппетиты. Но перед винтовками он устоять не смог.
Им привезли дюжину новых винтовок, куда более совершенных, чем обычный армейский гладкоствольный мушкет по прозвищу «Браун Бесс». Винтовки были в армии большой редкостью.
— Я так думаю, что они нам достались по интендантскому недосмотру. Снайперов у нас не было, не было и особой нужды в винтовках. Потому, видимо, Сайверли и решил, что ему это сойдет с рук.
Но с рук ему это не сошло. Двое рядовых, разгружавших телегу, обнаружили особый ящик и, не устояв, заглянули внутрь, посмотреть, что там такое. Слухи о винтовках стремительно разнеслись по лагерю, но всеобщее радостное возбуждение продержалось недолго: вместо новеньких винтовок солдатам раздали изрядно подержанные мушкеты. Солдаты и без того начинали проявлять недовольство, но это стало последней каплей.
— А тут мы еще и бочку рома конфисковали в таверне в Леви, — со вздохом добавил Каррузерс. — Они пили всю ночь напролет — стоял январь, а январские ночи здесь чертовски длинные, — и к утру решили пойти искать винтовки. Винтовки они нашли — под полом в квартире Сайверли.
— А где же был сам Сайверли?
— У себя в квартире. Боюсь, с ним обошлись довольно дурно, — уголок рта у Каррузерса дернулся. — Однако он сумел сбежать, выпрыгнув в окно, и по колено в снегу добрел до соседнего гарнизона. До соседнего гарнизона было двадцать миль. Он напрочь отморозил себе два пальца на ногах, но все-таки выжил.
— Жаль.
— Да уж, жаль, — уголок рта дернулся снова.
— И что стало с мятежниками?
Каррузерс надул щеки, покачал головой.
— Большинство из них дезертировали. Двоих поймали и быстренько вздернули. Еще троих отловили позже, они теперь сидят в здешней тюрьме.
— А ты...
— Ну да, я. Я был заместителем Сайверли. Про мятеж я узнал слишком поздно — один из прапорщиков прибежал за мной, когда солдаты уже пошли к дому Сайверли, — но я успел прибежать до того, как все было кончено.
— Ну, в данных обстоятельствах ты мало что мог сделать, верно?
— Я и не пытался! — напрямик сказал Каррузерс.
— Понимаю, — сказал Грей.
— Понимаешь, да? — Каррузерс криво улыбнулся.
— Конечно. То есть Сайверли до сих пор в армии, все на той же должности? Ну да, конечно. Он, должно быть, был достаточно взбешен, чтобы выдвинуть против тебя это оригинальное обвинение, но тебе не хуже моего известно, что в нормальных обстоятельствах это дело, скорее всего, было бы закрыто, как только всплыли бы сопутствующие факты. Ты сам настоял на трибунале, верно? Чтобы предать огласке то, что тебе известно?
Учитывая состояние здоровья Каррузерса, мысль о том, что, если его осудят, ему грозит длительное тюремное заключение, не особо его тревожила.
Кривая улыбочка Чарли сделалась широкой и искренней.
— Я знал, что выбрал того, кого надо! — сказал Каррузерс.
— Чрезвычайно польщен, — сухо сказал Грей. — Но почему именно я?
Каррузерс отложил свои бумаги и теперь слегка раскачивался, сидя на кровати и обхватив руками колено.
— Почему именно ты, Джон?
Чарли уже не улыбался. Его серые глаза перехватили взгляд Грея.
— Ты понимаешь, чем мы занимаемся. Наше дело — сеять хаос, смерть и разрушения. Но ты никогда не забываешь, зачем мы этим занимаемся.
— Вот как? Быть может, ты будешь столь любезен, что сообщишь мне это? А то я всегда понять не мог — и зачем мы этим занимаемся?
В глазах Чарли блеснула улыбка, но ответил он серьезно:
— Кто-то должен поддерживать порядок, Джон. Солдаты сражаются под влиянием разных мотивов, и в большинстве из них нет ничего благородного. Но ты и твой брат...
Он прервался и тряхнул головой.
Грей заметил, что в его волосах много седых прядей, хотя он знал, что Каррузерс не старше его самого.
— Весь мир — это хаос, смерть и разрушения. Но такие люди, как ты — вы не согласны с этим мириться. И если на свете есть порядок, мир и покой — то это благодаря тебе, Джон. Тебе и таким, как ты.
Грей чувствовал, что надо бы что-то ответить, но он не знал, что на это сказать. Каррузерс встал, подошел к Грею, положил руку левую — ему на плечо, а правой легонько коснулся его лица.
— Как там в Писании говорится? — тихо сказал он. — «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», да? Я алчу, Джон, — прошептал он. — — А ты жаждешь. Ты не подведешь меня!
Пальчики крошечной руки Чарли скользили по его коже — это была и мольба, и ласка одновременно.
«Армейские традиции требуют, чтобы военный трибунал проходил под председательством старшего офицера, в присутствии других офицеров в том количестве, которое он сочтет необходимым для разбирательства дела. Как правило, их бывает четверо, может быть больше, но, как правило, не менее трех. Обвиняемый имеет право вызвать свидетелей в свою пользу, и судьи обязаны их выслушать, как и любых других лиц, которых пожелают, определив таким образом обстоятельства дела, и, приняв решение, выносят приговор».