— Несомненно, — на этот раз веселье в голосе румына было совершенно явным, — было бы куда резоннее спросить мне, что американский морской пехотинец делает в сердце Валахии.
У Бачевски на скулах заиграли желваки, но незнакомец коротко рассмеялся и качнул головой.
— Извините, мастер-сержант. Мое чувство юмора давно уже считается сомнительным. Меня зовут Бесараб. Мирча Бесараб. И я пришел из окрестностей озера Видару, это километрах в пятидесяти-шестидесяти к северу отсюда. Мы с моими людьми занимаемся тем же самым, чем, как я полагаю, и вы — пытаетесь уберечь моих соотечественников от этих шонгайрийских ублюдков. — Мирча скривился. — Защищать мирных жителей от иноземных захватчиков — это, увы, нечто вроде национальной традиции здешних мест.
— Ясно... — протянул Бачевски и увидел сверкнувшую в сумерках белозубую усмешку.
— Не сомневаюсь, мастер-сержант. И да, я также не сомневаюсь, что жители деревни, которых взяли под защиту мы, в состоянии принять к себе этих мирных жителей, которых защищаете вы. Они — типичные крестьяне-горцы, в основном экономически самостоятельные, лишь с небольшими вкраплениями «благ цивилизации». Они сами обеспечивают себя пищей, и столько добавочных ртов окажутся для их запасов серьезной нагрузкой. Я сомневаюсь, чтобы за эту зиму кто-либо растолстел. Но они сделают все, что смогут, а при подготовке к зиме дополнительные рабочие руки окажутся очень кстати. А насколько я могу судить о вас и вашем отряде, вы окажетесь весьма полезным дополнением в рядах их защитников.
Бачевски склонил голову набок, стараясь разглядеть лицо собеседника. Все это произошло слишком стремительно. Мастер-сержант понимал, что ему следовало бы остановиться и обдумать предложение этого чужака спокойно и рассудительно. И все- гаки его захлестнула волна облегчения при мысли о том, что оказавшимся на его попечении людям, взрослым и детям — в особенности детям! — предложили укрытие от голода и холода.
— И как же мы туда доберемся с этими щеночками, усевшимися у нас на коленях? — поинтересовался Бачевски.
— Очевидно, мастер-сержант, нам следует для начала стряхнуть их с коленей. Поскольку мои люди уже вышли на позицию, чтобы расправиться со вторым патрулем, а ваши заняли места для разборок с этим, я бы предложил приступить к работе. Полагаю, вы намеревались использовать эту гранату в качестве сигнала к началу атаки?
Бачевски кивнул. Бесараб пожал плечами.
Не вижу, с чего бы вдруг вам менять свои планы в этом отношении. Дайте мне пятнадцать минут — нет, пожалуй, лучше двадцать, — чтобы вернуться к своим людям и велеть подождать вашей атаки. После этого, — в темноте снова сверкнули белые зубы, и на этот раз Бачевски точно знал, что улыбка эта — холодная и жестокая, — не стесняйтесь объявить этим паразитам о своем присутствии. Громко.
Командиру взвода Дираку подобная тактика не нравилась, но приказы не обсуждают.
Он медленно двигался в центре своего второго отделения, насторожив уши и вслушиваясь в малейший шорох, пока они шли следом за первым отделением по узкой тропе. К сожалению, его народ цивилизовался уже тысячу стандартных лет назад. Острота нюха и слуха, которая прежде отмечала грань между жизнью и смертью, была в значительной степени утрачена, и Дирак чувствовал себя полуслепым в этом сумрачном, огромном лесу.
В его родном мире давно уже не было подобных лесов — с таким густым пологом, с деревьями толщиной в половину роста среднего шонгайрийца, — однако же раскинувшийся вокруг лес был на удивление свободен от кустов и подлеска. Согласно экспедиционным ботаникам, такого можно было ожидать только в зрелом лесу, где до земли доходит очень мало солнечных лучей. Несомненно, ботаники знали, что говорят, но все-таки это казалось Дираку каким-то... неправильным. А молодые деревца, растущие вдоль узкой тропы, нравились ему еще меньше. Возможно, они подтверждали теории ботаников, поскольку там, где лиственный полог рассекала тропа, прямой солнечный свет хоть сколько-то достигал земли, но из-за этого подлеска Дирак чувствовал себя то ли в тисках, то ли в ловушке.
На самом деле в значительной степени его раздражение проистекало из того, что ему прямо приказали оставить приданный к его взводу разведывательный и связной беспилотник позади его нынешнего местопребывания, при машинах, трудолюбиво фырчащих на той же самой тропе, но далеко сзади. Анализ произошедшего с последними тремя патрулями, посланными в этот район, заставил предположить, что человеки каким-то образом умудрились уничтожить беспилотники еще до того, как напасть на пехотные подразделения, к которым эти беспилотники были приданы для наблюдения и обеспечения связи с базой. Никто понятия не имел, как этим дикарям — только вот на самом деле они, конечно, не были дикарями — удавалось так эффективно засекать и сбивать беспилотники, но в штабе решили испробовать более скрытное передвижение... и выбрали для эксперимента Дирака.
«Ох и смеются же надо мною боги, — угрюмо подумал командир взвода. — Я понимаю, почему нам нужно набирать опыт борьбы с этими... существами, раз уж мы собрались менять доктрину. Но почему именно меня послали совать голову в логово хастхара? Вряд ли...»
Тут Дирак услышал позади взрыв и резко развернулся. Он не видел сквозь полог леса, но ему не нужно было видеть, чтобы понять, что это взорвался его разведывательный беспилотник. Да как они вообще его увидели сквозь эти проклятые ветки и листья?!
Этот вопрос все еще продолжал терзать взводного, когда он услышал новые взрывы — на этот раз на земле... там, где за ним следовали в своих бронетранспортерах два его резервных отделения.
Дирак еще не успел осознать, что это были за взрывы, когда из-за деревьев и из-под куч листьев по всему южному флангу ударили автоматы.
К несчастью для Дирака, вооруженные этими автоматами люди вычислили, как узнать в пехотном построении шонгайрийцев командира.
— Прекратить огонь! Прекратить огонь! — гаркнул Бачевски, и грохот автоматов внезапно оборвался.
Мастер-сержант оставался на месте, продолжая держать А КМ на изготовку и рассматривая валяющиеся вдоль тропы трупы шонгайрийцев. Парочка еще корчилась, но похоже было, что это надолго не затянется.
— Отлично, — произнес кто-то позади с яростным, нескрываемым удовлетворением, и мастер-сержант оглянулся через плечо. Мирча Бесараб стоял в темной лесной тени и смотрел на попавший и насаду патруль. — Хорошая работа, мой Стивен.
— Может, и так, но нам лучше бы пошевеливаться, — отозвался Бачевски, ставя автомат на предохранитель и вставая с огневой позиции.
Он знал, что выглядит сейчас куда более встревоженным, чем Бесараб. Это была третья стычка с шонгайрийцами за те шесть дней, что он передал своих людей под командование Бесараба, и, судя по словам Бесараба, они уже приближались к тому горному анклаву, который он создал в районе озера Видару. Что означало, что им позарез нужно стряхнуть с хвоста своих настойчивых, хотя и неумелых преследователей.
— Думаю, у нас есть немного времени, — возразил Бесараб, глядя в ту сторону, куда уходила тропа: там поднимались столбы дыма — над тем, что было машинами инопланетян до того, как к ним приложили руку Ионеску и половина ребят из изначального отряда Бачевски. — Похоже, они и на этот раз не успели передать сообщение.
— Может, и нет, — уступил Бачевски. — Но их начальство должно знать, где они находятся. Когда они выбьются из расписания, кто-нибудь явится проверить, что у них стряслось. Снова.
Возможно, со стороны могло бы показаться, что он спорит с Бесарабом, но на самом деле он с ним не спорил. Во-первых, потому, что Бесараб, вероятно, был прав. А во-вторых, потому, что за последнюю неделю Бачевски успел понять, что Мирча Бесараб — один из лучших офицеров, под командованием которых ему доводилось служить. А это, как подумал мастер-сержант, было наивысшей похвалой, какую только мог морской пехотинец высказать в адрес иностранного офицера... и это совершенно не мешало румыну быть самым пугающим человеком, какого он встречал в своей жизни.
Многие могли этого не понимать. При хорошем освещении худощавое лицо Бесараба было красиво эдакой лисьей красотой, а улыбка его зачастую бывала теплой. Но за этими зелеными глазами таился глубокий темный омут. Темный омут, который был не чужд многим на Балканах после чаушесковских времен. Темный омут, который Бачевски распознал потому, что встречал в жизни немало других пугающих людей... и потому, что в его душе теперь тоже жил темный омут по имени «Вашингтон, округ Колумбия».
Однако же, что бы ни таилось в прошлом Бесараба, этот человек был почти пугающе компетентен и излучал своеобразную непринужденную харизму, с которой Бачевски нечасто доводилось сталкиваться. Это была та разновидность харизмы, которая могла завоевать верность даже Стивена Бачевски, и даже за столь краткий срок.
— Я тебя прекрасно понимаю, мой Стивен, — произнес с улыбкой Бесараб, как будто читал мысли мастер-сержанта, и положил руку на плечо превосходившему его ростом американцу. Подобно почти собственническому обращению «мой Стивен», этот жест мог бы быть покровительственным. Но не был.
— Однако же, — добавил Бесараб, и улыбка исчезла с его лица, — я полагаю, что пора куда-нибудь отослать этих паразитов.
— Отличная идея.
В голосе Бачевски проскользнула нотка скептицизма, и Бесараб коротко рассмеялся. Это был весьма неприятный смех.
— Думаю, нам это под силу, — произнес он и пронзительно свистнул.
Несколько мгновений спустя из леса вынырнул Таке Братиану, темноволосый широкоплечий румын.
Бачевски успешно осваивал румынский благодаря Елизавете Кантакузин, но последовавший разговор был слишком быстрым, чтобы он успел что-либо разобрать. Он длился несколько минут, затем Братиану кивнул, а Бесараб снова повернулся к Бачевски.
— Увы, Таке по-английски не говорит, — произнес он.
Бачевски сухо подумал, что это очевидно и так. Впрочем, Братану не требовалось говорить по-английски, чтобы донести до окружающих тот факт, что он умеет быть очень неприятным типом. Как, впрочем, и любому из людей Бесараба.