Их было всего около двух десятков, но они двигались, словно призраки. Бачевски и сам не был неуклюжим, но понимал, что но части рысканья по кустам и стрельбы оттуда эти ребята с легкостью заткнут его за пояс. В этом деле они безоговорочно его превосходили, и, кроме автоматов, пистолетов и ручных гранат, они ныли щедро увешаны разнообразными ножами, топориками и мачете. На самом деле Бачевски подозревал, что им больше по вкусу была холодная сталь, а не автоматы, это оружие для тюфяков.
Братиану с товарищами прошел вдоль тропы, блеснули ножи, и корчившиеся шонгайрийцы затихли.
Бачевски это не смутило. Точнее даже, в его глазах промелькнуло мрачное удовлетворение. Но когда некоторые румыны начали раздевать инопланетян, а другие срубили несколько крепких молодых деревцев, росших у края тропы, мастер-сержант нахмурился и взглянул на Бесараба. Румын лишь покачал головой.
— Подожди, — сказал он, и Бачевски повернулся обратно.
Люди Бесараба работали споро; они знали, как обращаться со своими топориками и мачете. Они нарубили шестов длиной примерно в десять футов, затем каждый заточили с обеих сторон. За поразительно краткое время у них было готово с дюжину таких шестов, и у Бачевски расширились глаза, когда румыны подобрали мертвых шонгайрийцев и насадили на колья.
Кровь и прочие телесные жидкости медленно потекли по грубо ошкуренным кольям; свободные концы были воткнуты в мягкую лесную ночву. Бачевски промолчал. Мертвые инопланетяне выстроились вдоль тропы, словно жуки на булавках; в тени они смотрелись гротескно. Бачевски почувствовал на себе взгляд Бесараба.
Ты шокирован, мой Стивен? — негромко спросил румын.
— Я... — Бачевски глубоко вздохнул. — Пожалуй, да. Немного, — признался он и повернулся к собеседнику. — Должно быть, потому, что это слишком смахивает на то, что творили моджахеды.
— В самом деле? — Взгляд Бесараба был холоден. — Пожалуй, я этому не удивлен. Мы переняли эту традицию непосредственно от турок, в давние времена. Но по крайней мере эти попали на кол уже мертвыми.
— А что, будь они живые, эго бы что-то изменило? — спросил Бачевски, и у Бесараба гневно раздулись ноздри. Но затем он слегка встряхнулся.
— В былые времена? — Он пожал плечами. — Нет. Как я уже сказал, в здешних краях эта традиция имеет давние корни. В конце концов, один из самых известных сынов Румынии был известен как Влад Цепеш, Сажатель на кол, не так ли? — Бесараб улыбнулся, не разжимая губ. — Коли на то пошло, у меня не было, как вы, американцы, выражаетесь, счастливого детства, и было время, когда я жестоко обращался со всеми, кто меня окружал. Когда мне это нравилось. В те дни, несомненно, я предпочел бы, чтобы их насадили живыми.
Бесараб покачал головой, взглянул на пронзенные кольями тела инопланетян, и лицо его сделалось печальным.
— Боюсь, мне потребовалось слишком много времени, чтобы осознать, что вся жестокость мира не отомстит за искалеченное детство и не утолит гнев осиротевшего юноши, мой Стивен, произнес он. — Мне это объяснил один человек, врач, мы с ним встретились в Австрии. К стыду моему, я на самом деле не желал слышать то, что он мне говорил, но это было правдой. И мне потребовались годы, чтобы осознать, что я заставляю слишком дорого платить тех, кто мне дорог, и тех, кому дорог я.
Он еще мгновение смотрел на тела, потом встряхнулся.
— Но это, мой друг, не имеет никакого отношения к той тьме, что живет во мне.
— Никакого? — Бачевски приподнял бровь.
— Никакого. Мне представляется очевидным, что эти паразиты будут упорствовать в своем намерении преследовать нас. Значит, нужно дать им нечто, что прикует их внимание. Нечто такое, чтобы всякое существо — даже они, — потеряло голову от ярости. И тогда у них появится другая мишень для преследования вместо твоих беженцев. Таке с остальными моими людьми отправится па юг, оставляя столь явственные следы, что даже они, — Бесараб кивнул в сторону перебитого патруля, — вряд ли сумеют их проглядеть. Он будет уводить их, пока они не окажутся в десятках километров от этого места. А потом он ускользнет и вернется к нам.
— И они не сумеют за ним последовать?
— Не будь таким скептиком, мой друг! — рассмеялся Бесараб и положил руку на плечо Бачевски. — Я набирал этих людей не наугад. Они знают лес, как никто во всей Румынии! Не бойся — они не приведут врагов к нам.
— Надеюсь, ты прав, — отозвался Бачевски, оглянувшись на тела на кольях и задумавшись над тем, как он сам повел бы себя на месте инопланетян. — Очень надеюсь.
Командующий флотом Тхикайр нажал на кнопку входа и откинулся на спинку кресла. Через порог его личной каюты перешагнула Шайрез. Дверь бесшумно закрылась за ней, и Тхикайр жестом указал на кресло.
— Присаживайтесь, командир базы, — произнес он, намеренно выбрав более официальный тон, поскольку обычно встречи здесь не проводились.
— Благодарю, командующий.
Тхикайр смотрел, как она усаживается. Ему подумалось, что Шайрез держится почти с обычной своей уверенностью, но в наклоне ее ушей было что-то не то. И в глазах.
«Она изменилась, — подумал Тхикайр. — Постарела. — Он мысленно фыркнул. — Как и все мы — не так ли? Но в данном случае с ней произошло что-то еще. Коли на то пошло — она изменилась по сравнению с вчерашним днем».
— Так но какому же поводу вы желали меня видеть, командир базы? секунду спустя поинтересовался Тхикайр. «И почему, — не стал он добавлять вслух, — вы пожелали поговорить со мной наедине?»
— Я почти закончила начальный психологический профиль человеков, сэр. — Шайрез встретила взгляд командующего, не дрогнув. Боюсь, наши изначальные надежды на эту планету были... прискорбно неуместны.
Тхикайр застыл. Он подумал, что ровный тон Шайрез свидетельствует о ее внутренней силе. Особенно если учесть, что «наши изначальные надежды» были на самом деле его изначальными надеждами.
Командующий глубоко вздохнул, чувствуя, как его уши пригибаются к голове, и прикрыл глаза, размышляя о цене этих надежд. Всего лишь за три местных месяца эта злосчастная планета обошлась их экспедиции в пятьдесят шесть процентов гравипланов, двадцать три процента автомобилей и бронетранспортеров и двадцать шесть процентов пехоты.
Конечно, мрачно подумал Тхикайр, человекам это все обошлось еще дороже. Однако, что бы он ни делал, эти сумасшедшие отказывались подчиниться.
— Насколько неуместными? — спросил командующий, не открывая глаз.
— Проблема в том, сэр, — начала издалека Шайрез, — что мы никогда прежде не сталкивались с подобными расами. Их психология... не имеет аналогов в нашем предыдущем опыте.
— Об этом я уже догадался, — с ядовитым юмором откликнулся Тхикайр. — Следует ли мне предположить, что вам удалось уточнить, к чему сводятся различия?
— Да, сэр. — Шайрез глубоко вздохнула. — Во-первых, необходимо понять, что в их психологии имеется масса разновидностей, зависящих от места обитания. Это, конечно же, неизбежно, поскольку в отличие от нас или от всех прочих рас, входящих в Гегемонию, они сохраняют множество сбивающих с толку культурных и социальных моделей. Однако же имеются и определенные общие черты. И одна из них, командующий, заключается в том, что у них, по сути, не существует механизма подчинения в том смысле, какой вкладываем в этот термин мы.
— Простите?
При этом абсурдном заявлении глаза Тхикайра полезли па лоб, и Шайрез вздохнула.
— Среди рас Гегемонии, сэр, имеется несколько, которые, возможно, близки к психологии человеков, но я могу припомнить лишь две-три таковых, не более. Все они, как и человеки, всеядные, по никто не может сравниться с этой расой по уровню... извращенности. Честно говоря, любой шонгайрийский психолог объявил бы всех человеков сумасшедшими, сэр. В отличие от травоедов или большинства всеядных они обладают свирепостью, сопоставимой с шонгайрийской, однако же чувство собственного «я» у них почти всегда намного сильнее, чем чувство стаи.
Гхикайру подумалось, что она явно ищет на ощупь способ описать нечто, выходящее за пределы понимания любой расовой психологии.
— Почти все травоеды обладают сильно развитым стадным инстинктом, — произнесла Шайрез. — Хотя они способны, при определенных обстоятельствах, свирепо сражаться, первейший их инстинкт велит избегать конфликтов, а их базовая психология подчиняет благо индивида и даже его выживание благу стада.
Большинство из них в настоящий момент относит к понятию «стадо» все население планеты либо всю звездную нацию, но это положение по-прежнему остается основой, из которой вытекают все их решения и все линии поведения.
Большинство входящих в Гегемонию всеядных разделяют эту ориентацию в большей или меньшей степени, хотя небольшая их часть приближается к нашим собственным психологическим установкам, только ударение делается не на стадо, а на стаю. Наши расы эволюционировали как охотники, а не как добыча, и структура общества, равно как и психология, строятся на этой базовой функции. В отличие от травоедов и большинства всеядных, шонгайрийцы гордятся личными достижениями, доказательством своих способное гей; это связано с тем, какую роль в древности играло личное мастерство охотника-добытчика в установлении его места в иерархии стаи.
Однако же стая по-прежнему важнее, чем индивидуум. Наше чувство собственной ценности, своих достижений имеет смысл только в контексте стаи. А подчинение более слабого более сильному проистекает из того же самого контекста. Подчинение вожаку стаи, индивиду, чья сила превышает силу всех окружающих, заложено в самих наших генах. Конечно же, наш народ, и в особенности самцы, постоянно бросает вызов нашим вождям — именно так и древности стая обеспечивала, чтобы руководство оставалось сильным. Но как только вожак вновь подтверждал свое превосходство, свою силу, даже тот, кто бросал вызов, снова подчинялся. Вся наша философия, наш кодекс чести, все общественные ожидания — все базируется на этой фундаментальной отправной точке.