чать все причитающиеся ему деньги в полном объеме, то не надо будет придумывать никаких новых налогов – средств окажется вдоволь (забегая вперед, отметим, что полководец все рассчитал правильно, и уже в 191 г. до н. э. карфагеняне были в состоянии выплатить всю оставшуюся сумму контрибуции, без рассрочки; римляне, правда, на это не согласились (Ливий, ХХХVI, 4, 5–9). Об этом он и объявил на народном собрании, после чего взыскал все недостающие суммы (Ливий, ХХХIII, 46, 8–9; 47, 1–2).
С этим привыкшие к безнаказанному казнокрадству карфагенские олигархи примириться уже не могли и, будучи не в состоянии справиться с врагом собственными силами, обратились за помощью к римлянам. Сенату доносилось, что Ганнибал ведет тайные переговоры с царем Сирии Антиохом III и готовится к новой войне – обвинения, очевидно, недалекие от истины. В Риме с готовностью ухватились за такой повод избавиться от человека, который продолжал внушать жителям Вечного Города самый большой страх и ненависть. Против высказывался только Сципион, которому подобная травля побежденного противника казалась недостойной римского народа, но слушать его никто не стал. В Карфаген было направлено посольство в составе Гнея Сервилия, Марка Клавдия Марцелла (сына завоевателя Сиракуз) и Квинта Теренция Куллеона, официальной целью которого было объявлено урегулирование пограничного спора между пунийцами и Масиниссой, но истинные намерения римлян были другими. По данным Тита Ливия, послы должны были потребовать выдачи Ганнибала как замышлявшего войну, а в соответствии с информацией Юстина – организовать его убийство (Ливий, ХХХIII, 47, 6–8; Юстин, ХХХI, 2, 1). Последняя версия, впрочем, выглядит менее обоснованной, поскольку кажется, что для физического устранения своего противника заинтересованным в этом карфагенянам не было необходимости обращаться за поддержкой в Рим, равно как сенаторам – пытаться самим руководить операцией.
Однако Ганнибал понял, зачем, вернее, за кем на самом деле приехали римляне. Подготовив все необходимое, он весь день провел на виду, а с наступлением темноты вместе с двумя слугами бежал из города на юг, в область Бизакий, откуда на следующий день прибыл в свое укрепленное имение между Акиллой и Тапсом. Там его ждал снаряженный корабль, на котором он переправился на остров Керкину к востоку от Тунета (Ливий, ХХХIII, 47, 9–10; 48, 1–3).
Тем временем об исчезновении Ганнибала стало известно в Карфагене. О его судьбе по городу ходили самые разные слухи и предположения: кто-то говорил, что он бежал, кто-то – что его убили по наущению римлян. Наконец, пришли известия, что его видели на Керкине. Это само собой охладило готовое вылиться в восстание народное недовольство, и римские послы стали действовать в открытую. Они выступили на заседании карфагенского совета, напомнив, что именно Ганнибал склонил в свое время к войне с Римом Македонию, а теперь старается подтолкнуть к тому же Этолийский союз и Сирию, куда он наверняка теперь и бежал. Вследствие этого карфагенское правительство, если хочет сохранить хорошие отношения с Римом, должно принять соответствующие меры. Члены совета выразили полную готовность делать все, что римляне сочтут правильным. Ганнибал был объявлен изгнанником, его имущество конфисковали, дом разрушили, а в погоню выслали два корабля (Ливий, ХХХIII, 48, 9–11; 49, 1–4; Корнелий Непот, Ганнибал, 7, 7). А что же городские низы? В отсутствие своего лидера они не сделали ничего, чтобы воспрепятствовать выполнению требований римских послов, и вновь стали инертной массой, полностью подвластной правительству, которое еще совсем недавно было вынуждено с ними считаться.
А Ганнибал действительно держал путь в Сирию. Когда он прибыл на Керкину, его узнали и устроили пышную встречу. Беглого полководца и суффета это совсем не устраивало – в гавани стояло несколько финикийских кораблей, любой из которых мог еще ночью выйти в Гадрумет или Тапс, где о его местонахождении сразу станет известно. Чтобы максимально отдалить этот момент, он затеял жертвоприношения и пир для всех моряков и купцов, а чтобы создать навес для защиты от жаркого солнца, предложил приспособить корабельные реи и паруса. Когда же веселье было в разгаре, он незаметно удалился и продолжил плавание на своем корабле, оснастка которого, очевидно, разобрана не была. Его расчет вновь оказался верным: участники попойки пришли в себя только на следующий день и потратили еще немало времени на то, чтобы подготовить корабли к выходу в море. В Карфагене слишком поздно узнали о том, что Ганнибал останавливался на Керкине, и погоня оказалась безрезультатной. Тем временем беглец благополучно добрался до Тира, где его приняли со всеми возможными почестями; оттуда он отправился искать встречи с Антиохом III, которая произошла в Эфесе (Ливий, ХХХIII, 48, 2–8; 49, 5–7).
За годы Второй Македонской войны сирийский царь весьма существенно увеличил свои территории. Он захватил не только южный берег Малой Азии, Абидос, Эфес и Южную Сирию, но также переправился через Геллеспонт и занял приморские области Фракии. Все это очень обеспокоило римлян, и в 196 г. до н. э. их посольство попросило Антиоха уйти из Фракии, но получило отказ. Его враждебное отношение к Риму становилось все более очевидным.
В таких обстоятельствах прибытие Ганнибала в Сирию было весьма своевременным. Антиох получал в союзники не только самого знаменитого полководца эпохи, но и живой символ непримиримой войны с римлянами. План Ганнибала был весьма претенциозен. Он брался организовать новое вторжение в Италию, для которого он просил всего лишь сто кораблей, десять тысяч пехоты и тысячу конников. С этими силами Ганнибал намеревался вначале переправиться в Карфаген и добиться его вступления в войну против Рима, но даже если это не получится, он все равно планировал высадиться в Италии, где его должно поддержать местное население. При этом Антиоху будет достаточно только ввести войска в Грецию, имитируя возможность нападения (Ливий, ХХХIV, 60; Юстин, ХХХI, 3, 7–10).
Чтобы подготовить операцию, Ганнибал решил заблаговременно заручиться поддержкой своих сторонников в Карфагене. Для этого он отправил туда уже выполнявшего ранее его поручения тирийца Аристона, который должен был вступить в контакт с нужными людьми. Однако его прибытие в Карфаген привлекло к себе внимание, и не успел он приступить к своей миссии, как в нем стали подозревать агента Ганнибала. Аристон был схвачен и допрошен в совете. Сразу доказать его причастность к антиримскому заговору не удалось, имен своих сообщников он не назвал, и было решено продолжить разбирательство на следующий день. Дожидаться этого Аристон не стал и бежал (Ливий, ХХХIV, 60; Юстин, XXXI, 4, 1–3). Таким образом, о привлечении Карфагена к вторжению в Италию приходилось забыть.
Насколько эта неудача повлияла на Антиоха, сказать трудно, но он отказался от замысла Ганнибала и не выделил ему запрашиваемых войск и кораблей. Несмотря на это, в Риме, где стало известно о деятельности Аристона, были всерьез обеспокоены растущей угрозой новой войны, и в 193 г. до н. э. к Антиоху было направлено посольство, в состав которого вошли Публий Виллий Таппул и Сципион Африканский. В их задачу входило не только разрешить накопившиеся спорные вопросы и добиться невмешательства Антиоха в дела Греции, но и разведать планы Ганнибала.
Римское посольство прибыло в Эфес, где как раз в то время находился Ганнибал, а Антиох, напротив, был занят походом в Писидию. Воспользовавшись этим, Виллий Таппул свел знакомство с самым страшным для римлян человеком, преследуя при этом сразу несколько целей. Он хотел не только проникнуть в его намерения, но и (это было бы, конечно, самым большим из всех возможных дипломатических успехов) превратить из врага Рима в его друга, а в случае неудачи просто скомпрометировать полководца в глазах Антиоха.
Во всяком случае, последней цели он достиг: по-пунийски хитрый римлянин настолько часто встречался с Ганнибалом, что это само по себе стало казаться подозрительным, и доверие сирийского царя к своему великому гостю серьезно пошатнулось. В ходе этих интриг Сципион Африканский еще раз имел возможность побеседовать со своим бывшим противником. Им было что вспомнить и обсудить. Заходила речь и о том, в чем они разбирались лучше кого бы то ни было: о военном искусстве, – и Сципион спросил, кого Ганнибал назвал бы величайшим полководцем. Тот ответил, что Александра Македонского, потому что он с небольшим войском разбивал огромные вражеские полчища и дошел до самых дальних стран. На второе место Ганнибал поставил Пирра, так как тот первым особое внимание уделил устройству лагеря (утверждение, по меньшей мере, спорное, учитывая традиции тех же римлян), превосходно использовал местность и расставлял караулы, а также умел расположить к себе людей, так что даже италийские племена предпочли его правление власти римлян. Наконец, третье место среди великих полководцев Ганнибал оставил за собой. Если Сципион и был задет таким невниманием к собственной славе, то не подал виду и, рассмеявшись, спросил: «А что бы ты говорил, если бы победил меня?», на что Ганнибал ответил: «Тогда был бы я впереди Александра, впереди Пирра, впереди всех остальных полководцев». Так Сципион вместо грубой лести дождался утонченной – из слов Ганнибала следовало, что победа над римлянином была бы высшим из всех возможных достижений полководческого гения (Ливий, ХХХV, 14; Плутарх, Тит Фламинин, 21; Аппиан, Сирия, 10; Юстин, ХХХI, 4, 6–8).
Последовавшие за этим переговоры римских послов с Антиохом ни к чему не привели, но зато Ганнибалу пришлось доказывать свою лояльность царю. Наконец, видя, что ему все еще не верят, Пуниец рассказал, что, когда ему было девять лет, он дал клятву никогда не быть другом римлян и в борьбе с ними на него можно целиком положиться (Полибий, III, 11). Эти слова рассеяли сомнения Антиоха, вот только план создания общей антиримской коалиции его перестал привлекать. Теперь он ставил не столь масштабные цели, ограничиваясь завоеванием Греции, обстановка в которой давала надежду на успех.