Внешний вид воинов Ганнибала и удивлял, и внушал страх легионерам, в большинстве своем новобранцам. Ливийцы были почти неотличимы от самих римлян, так как по приказу Ганнибала оделись в более надежные трофейные доспехи, которых в пунийском обозе после одержанных ранее побед скопилось более чем достаточно. Зато иберы и кельты предстали во всем великолепии своего традиционного боевого облачения: первые – в белых, окаймленных пурпурными полосами льняных туниках, вторые – в одних штанах (по словам Полибия, вообще обнаженные; Полибий, III, 114, 1–4; Ливий, XXII, 46, 4–6).
Общую численность карфагенской армии Полибий и Ливий определяют практически одинаково: десять тысяч конницы и сорок тысяч пехоты (у Полибия, конницы «до десяти тысяч», а пехоты «немногим больше сорока тысяч»; Полибий, III, 114, 5; Ливий, XXII, 46, 6). Как уже говорилось, они должны были противостоять примерно семидесяти семи тысячам римлян (десять тысяч были оставлены охранять лагерь).
Построение обеих армий было завершено без каких-либо помех. Хотя римляне были обращены к югу, восходящее солнце пока не причиняло ни им, ни пунийцам никаких неудобств, зато юго-восточный ветер (сирокко) нес тучи пыли прямо в лицо легионерам, затрудняя зрение и дыхание (Ливий, XXII, 46, 9).
Сражение началось боем легкой пехоты, успех в котором поначалу не склонялся ни на ту, ни на другую сторону. Для римлян, однако, его итоги оказались более чувствительными – камнем, выпущенным балеарским пращником, был тяжело ранен Луций Эмилий Павел. Вскоре затем началась конная схватка на левом, примыкающем к реке фланге карфагенян. Места там было мало, поэтому всадники не могли ни обойти друг друга, ни вообще как-либо маневрировать. Вынужденные сражаться фактически не сходя с места, римские и кельтско-иберийские всадники отчаянно дрались, стаскивали друг друга с коней и продолжали бой уже пешими. Довольно скоро римляне начали уступать и вскоре обратились в бегство вдоль реки, оголяя свой правый фланг.
К этому времени закончилась перестрелка между легковооруженными воинами и в дело вступили главные силы армий. Кельты и иберы стойко приняли на себя натиск огромной массы римской пехоты и на первых порах сдерживали его. Но силы были неравны, и постепенно римляне все больше теснили врага, буквально продавливая центр боевого порядка карфагенян, который из полумесяца, выгнутого вперед, вначале превратился в ровную линию, а потом прогнулся уже в обратную сторону. Вместе с тем строй римлян чем дальше, тем сильнее сужался, легионеры скапливались к середине, так что фланги карфагенской пехоты оставались незадействованными. Увлекшись попыткой прорыва, римляне, сами того не замечая, оказались в полукольце.
В этой ситуации Ганнибалу даже не было необходимости давать соответствующий сигнал – его воины сами видели, что им делать. Оказавшиеся по обе стороны от вражеского построения ливийцы развернулись к центру и ударили во фланги римлян, а также отрезали их с тыла.
Это был решающий момент сражения. Превратившись в одночасье из победителей в окруженных, римляне утратили инициативу и теперь пытались только спасти себе жизнь. Последний призрачный шанс выправить положение еще сохранялся, пока бой на левом фланге римской армии вела конница союзников. Противостоявшие ей нумидийцы использовали свою обычную тактику, атакуя и вновь отходя назад, так что довольно продолжительное время обе стороны сражались без особых результатов. Но вот из преследования разбитых ранее римских всадников на поле боя вернулась кельтско-иберийская конница Гасдрубала и ударила в тыл союзникам, которые, завидев их, сразу обратились в бегство. (Тит Ливий, впрочем, объясняет разгром левого фланга римлян применением врагами «пунийской хитрости». По его словам, в ходе боя около пятисот нумидийцев, спрятав мечи под доспехами, сдались союзникам и были отведены за строй, а потом, обнажив оружие, атаковали их с тыла (Ливий, XXII, 48, 1–4). Однако здесь, скорее всего, перед нами лишь легенда, списывающая собственные неудачи на прославленное коварство врага.) Оценив ситуацию, Гасдрубал бросил нумидийцев в погоню за римскими союзниками, а сам со своим отрядом ударил в тыл римской пехоте.
Окруженные со всех сторон римляне защищались из последних сил. Усталые, охваченные паникой (вспомним, что для большей части легионеров это был первый бой в жизни), стесненные со всех сторон своими же боевыми товарищами, они массами гибли от оружия карфагенян, у которых даже не было особой необходимости вступать в рукопашную: каждый камень, дротик или стрела, пущенные в толпу, находили свою цель. О том, насколько они оказались деморализованы, свидетельствует, пожалуй, то, что ни один из античных авторов не упоминает о каких-либо организованных попытках вырваться из котла, хотя явно в течение довольно долгого времени окруженные римляне сохраняли численный перевес над своим противником. Римские военачальники ничего не могли сделать, кроме как погибнуть вместе со своими солдатами, подобно Эмилию Павлу, о смерти которого Ливий рассказывает с романтическими (и явно выдуманными) подробностями (Ливий, XXII, 49, 6–12). Слабея от раны, тот лично водил в атаку всадников, но потом, очевидно, когда правый фланг был разбит, перешел в центр и до конца сражался в пешем строю. Гаю Теренцию Варрону удалось спастись и вместе с горсткой всадников уйти в Венусию (Полибий, III, 117, 2).
О том, как именно завершилось это избиение римлян, доподлинно сказать трудно. Исходя из рассказа Полибия, все они сражались, не сходя с места, однако в таком случае с поля битвы никто не должен был бы уйти, к тому же у Ливия встречается упоминание о всеобщем бегстве пехотинцев, во время которого и погиб Павел (Ливий, XXII, 49, 12). Очевидно, какой-то части окруженных удалось все же вырваться из кольца и рассеяться по окрестностям.
Те из римлян, кто был оставлен в обоих лагерях, – а таковых было довольно много: только в большем насчитывалось десять тысяч человек, – ничем не смогли помочь своим сражающимся товарищам. Здесь рассказ Полибия вновь плохо согласуется с изложенным у Ливия. По словам греческого историка, во время битвы воины из большего лагеря, выполняя приказ Эмилия Павла, атаковали лагерь пунийцев и даже могли его захватить, но к этому времени на помощь подоспел Ганнибал и вынудил римлян бежать обратно в свой лагерь, при этом две тысячи из них были убиты, а остальные пленены (Полибий, III, 117, 7–11). У Ливия данный эпизод не упоминается, зато дается, как кажется, довольно правдоподобная картина положения в лагерях римлян, когда битва была завершена. Лишенные единого руководства, частью безоружные, солдаты не знали, на что решиться, и те, кто был в большем лагере, предложили остальным присоединиться к ним и, пока враги празднуют победу, прорываться в ближайший город Канузий. Далеко не у всех хватило храбрости выйти из-под защиты лагерных стен, и военному трибуну Публию Семпронию Тудетану удалось увлечь за собой немногочисленный отряд, из которого только шестьсот человек смогли пробиться сквозь продолжавших облаву нумидийцев до большого лагеря (по Фронтину (IV, 5, 7), с Тудетаном было всего двенадцать всадников и пятьдесят пехотинцев). Здесь к ним присоединилось еще довольно значительное количество людей, так что в итоге из этого лагеря вышли около четырех тысяч пехотинцев и двухсот всадников, которые благополучно прибыли в Канузий (Ливий, XXII, 50, 4–12; 52, 4).
Победа Ганнибала была абсолютной. Самая многочисленная из собираемых до сих пор римских армий перестала существовать. Данные о количестве убитых в источниках различаются, и порой довольно сильно, но, вне всяких сомнений, потери римлян были колоссальны. Полибий говорит о семидесяти тысячах погибших из пехоты, примерно пяти тысячах шестистах тридцати всадниках, десяти тысячах пленных, только из непосредственно участвовавших в битве, и трех тысячах бежавших с поля боя по окрестным городам (Полибий, III, 117, 2–4). Евтропий упоминает шестьдесят тысяч убитых пехотинцев, три тысячи пятьсот всадников и триста пятьдесят сенаторов и знатных граждан, занимавших ранее государственные должности (Евтропий, III, 10). По Орозию, погибло сорок четыре тысячи римлян (IV, 16, 2), Плутарх называет цифры в пятьдесят тысяч убитых, четыре тысячи взятых в плен на поле боя и около десяти тысяч в обоих лагерях (Плутарх, Фабий, 16). Наконец, по данным Ливия, было убито сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот всадников. Из высших должностных лиц погибли два консульских квестора, двадцать девять военных трибунов (всего при восьми легионах их должно было быть сорок восемь), восемьдесят сенаторов и бывших консульских преторов и эдилов. Вместе с Эмилием Павлом свою смерть на поле боя нашли проконсул Гней Сервилий Гемин и бывший соперник Фабия Марк Минуций Руф. В плен попали три тысячи пехотинцев и тысяча пятьсот всадников (Ливий, XXII, 49, 15–18). Из всех вышеприведенных данных наиболее достоверными и подтверждаемыми дальнейшими событиями считаются те, что приводятся Ливием, так как известно, что из выживших в битве было впоследствии сформировано два полных легиона, в плену у пунийцев оказалось по крайней мере семь тысяч римлян и, вероятно, столько же союзников, которые были сразу отпущены. Таким образом, всего на поле боя у Канн осталось около пятидесяти тысяч убитых римлян и их союзников.
В сравнении с римскими потери карфагенян выглядели ошеломляюще малыми. По Ливию, они насчитывали около восьми тысяч человек (Ливий, XXII, 52, 6), по Полибию – и того меньше: около четырех тысяч кельтов, полутора тысяч иберов и ливийцев и двухсот конников (Полибий, III, 117, 6).
Упущенный шанс
Битва при Каннах стала величайшим триумфом Ганнибала. Немногочисленные деморализованные группы вырвавшихся из смертельного котла римлян рассеялись по ближайшим городам и не могли представлять какой-либо угрозы. Ганнибал наконец добился того, о чем мог мечтать перед походом, – во всей Италии не было армии, которая могла бы его остановить. От того, как Пуниец воспользуется своей небывалой победой, теперь зависела судьба Рима.