Одна, усохшая, как перечный стручок, с белым пушком волос и черной щетинкой усов, так и не проснулась однажды, пригревшись на солнышке. Буркало вызвал «скорую помощь», поддержал носилки, когда старушку переносили в машину. Говорили, она лично была знакома с каким-то большим писателем прошлого века, играла какую-то героиню в какой-то его пьесе. Буркало это не запомнил, но о старушке думал хорошо: «Ну, артистка заслуженная! Сто лет бодренько трепыхалась себе на здоровье и умерла, как легонькую роль сыграла в детективе по телевизору».
Буркало то бежит вслед за Кларой, то останавливается, когда Клара приседает или кокетливо обнюхивается со знакомыми псами. Вот открылась лужайка, небритый мужик в мятом картузе и синем комбинезоне таскает по ней стрекочущую тачку-косилку, стрижет траву, пороша срезанной мелкой зеленью. Запах — голова туманится, в глазах всполохи зеленые! Буркало раздувает ноздри, Клара радостно чихает. Черт его знает что! Сколько ни живи средь милой душе и телу городской культуры — все равно вот так вдруг застолбенеешь перед скошенной зеленой травкой, и тоска, и радость затеплится в каждой твоей живой жилке: сильна тяга земли, сильны, необоримы гены твоих сельских неисчислимых предков!
Это приятное его сокрушение нарушил хриплый голос, прозвучавший громко и рядом:
— А Кларочка опять на сносях? Как, хозяин, произведем приплод в дело?
Буркало поднял голову. Чуть сбоку от него стоял небритый, попахивающий застарелым портвейновым душком мужик, опираясь руками в сатиновых рукавицах на рукоять заглохшей косилки. Да, именно этот гражданин выгодно перепродал собачникам с Птичьего рынка шестерых Клариных кутят прошлогоднего ощена.
Однако Буркало не нравилось, когда такие вот потертые личности узнавали его, он, если была у него нужда, в разовом порядке пользовался их услугами, но общаться — извините, товарищи алкоголики, слишком большой роскоши желаете! Сейчас же и раззнакомимся вежливо и поучительно.
Буркало на мгновение отворачивается, вынимает из кармана кое-какую бутафорию, лепит, прилаживает к лицу, вновь показывает себя настырному мужику и видит с удовольствием: рачьи глаза цирюльника газонов часто мигают, сигарета в подрагивающих губах едва держится, от пугливого изумления все обвисло на мужике, даже картуз кожимитовый вроде великоватым стал. И понятно: перед ним был не гладко выбритый моложавый мужчина, а седоусый, в очках с золотой оправой, строго насупленный, пожилой интеллигент, которого нагловато побеспокоили во время молчаливой прогулки.
— Извиняюсь, как говорится… — вымолвил, поперхнувшись сигаретным дымом, мужик. — Обознался, кажись.
— Бур-ла-ла, синус-косинус, вас не просимус. Когда кажись — тогда крестись.
Клара тявкнула на мужика с вонючей машиной-трещоткой, подтвердив умное возмущение хозяина, и Буркало спортивно потрусил дальше, слыша позади:
— Иностранец, мать его…
Любил Буркало этак вот озадачить кого-либо в нужный момент, ловко и мгновенно переменив свой облик. У него имелись различные полезные вещички: бороды и бородки нескольких расцветок, парики, бакенбарды, даже нос он мог сделать любой величины. И потому на бульваре едва ли кто помнил его по внешнему виду, всякий раз он выглядел иначе, другою была и одежда, сообразно погоде, настроению, а то и необходимости.
Минут через сорок они вернулись в квартиру. Клара принялась жадно лакать воду, Буркало выпил пару стаканов холодного молока. И настроились они еще более весело: такса, вывалив язык, хитровато и угодливо улыбалась хозяину, Буркало подмигивал ей, гоготал, говоря:
— Как мы его, цирюльника этого небритого с бензомоторной бритвой? Проехался бы ею по своей физиономии. Щенята, видишь ли, понравились твои. Будто сами в дело не произведем. А травка зеленая все-таки как пахнет! Детством человечества, когда оно еще на природе обитало. Может, в деревеньке какой тихой пожить нам?.. Не согласна, вижу. Там собачки грязные, удобств коммунальных никаких, и тетка старая щи будет варить в грязном чугуне. Бурр!
Клара тоже брезгливо фыркает, Буркало треплет ей уши, проводит ладонью по широкой лоснящейся спине от загривка до хвоста, подталкивает слегка.
— Ну, иди, иди, охраняй кабинет хозяина. И чтоб ни одна чужая нога туда не сунулась. У нас своя среда обитания, городская, мы тут в родной стихии бултыхаемся, всяк свой корм по личным способностям добывает.
Буркало неторопливо обходит, озирает квартиру, вспоминая уже без волнения: нелегко она досталась ему, пришлось инстанции потревожить, нужных людей подключить. Вторую комнату выхлопотал исключительно для библиотеки, доказав где следует, что книги выживают его из тесной однокомнатной квартиры; к тому же он серьезно интересуется живописью, нужна мастерская… Все на месте, все протерто, ухожено в его уютно-элегантном современном гнезде-жилище. Гляньте в туалет, ванну — голубое, розовое, мягко-зеленое, зарубежное, радует и веселит; пол, естественно, паркетный, из карпатского дуба, потолок — не белый бетон с тараканьими дорожками, а натуральная карельская береза без подкраски, мебель — ретро антикварное, по моде ультра, как у видных творческих личностей. Живи, и чтоб другие знали, что ты живешь!
Он замечает — половик у порога не свеж, осторожно скатывает его, идет через кухню на балкон и старательно трясет; всплескивается упруго ковровая ткань, пыль облачками спархивает вниз, рассеиваясь по широкой кирпичной стене; половик чист и своей просветленностью словно бы благодарит хозяина за внимание. Буркало набирает в пластиковое ведерко воды, через библиотечную комнату выходит на просторную лоджию, обильно поливает ухоженный цветник, зелено затенивший весь просвет, — будто по ту сторону лоджии не стены и крыши города, а глубокая парковая аллея. Вода льется на ярусы нижних лоджий.
Вскоре звучит ожидаемый телефонный звонок.
— Товарищ Буркало, — слышит он в трубке. — Это вы опять трясли половик? Безобразие какое!
— Безобразие, — подтверждает он. — Но обращайтесь этажами выше. «Люблю грозу в начале мая», а сейчас, видите ли, «лето, ах, лето» на дворе. И вообще… вам надо жить на острове Капри в личной вилле, а не в современном городском многоквартирном. От нервов советую аэробику три раза в день.
Спустя минуту раздается второй звонок.
— Товарищ Буркало?
— Допустим.
— Это от вас сейчас вода лилась? Нельзя ли поаккуратнее?
— Можно, — соглашается он. — Только звоните на вышестоящие этажи. Бурр! Беспокоите занятого нервного человека.
— Извините… — заикается в трубке женский голос.
— Временно извиняю, ради приятного соседства с вами. Пейте буркалиум — настой из тысячелистника, зверобоя, бессмертника. Проживете сто лет, и все красавицей.
Буркало садится в глубокое атласное кресло (вполне вероятно, украшавшее некогда царские палаты), склоняет голову к плечу и, уставя ухо в пол, прислушивается. Сперва проникает из квартиры этажом ниже возбужденный говор, затем слышится одышливый старческий крик; а вот озвучилась следующая, под нею, квартира, там тоже возмущаются. Вниз и вверх оживает голосами дом. Буркало добродушно похихикивает:
— Живите весело, граждане и гражданки!
2
Гараж у Буркало во дворе, в тридцати двух шагах от подъезда — точно отмерено, не первый год считает он эти шаги, и ближе ему не надо; ближе — площадка детская, скверик для доминошников, старушки дышат на скамейке, как-то хитро выцеживая кислород из глубинно-столичного воздуха. Нужно ведь и народу где-то помещаться.
Под старыми липами три вместительных гаражных блока, с бетонированной площадкой и асфальтовой дорожкой к воротам. Разумно упрятаны, не портят интерьера коммунального двора. В двух блоках — машины строительных начальников, третий занимает Буркало. Начальники сунут «жигуленки» на ночь, утром укатят (теперь мода такая — каждый сам себе шофер), колеса сполоснуть им некогда; блоки годами немыты, нечищены. Зато у Буркало и шик, и блеск. Поуютнее, чем в квартирах иных жильцов. И «Волга» его — что тебе барыня ухоженная, не бензинный перегар вдыхает, а липовый запах, сейчас вот, скажем, в летнюю пору: отлично вентилируется гаражный блок. «Волга» конечно же черная, другого цвета Буркало не признает; несерьезны веселенькие цвета, для автомальчиков разве что. Цыганочкой нежно называет он свою машину.
Буркало поворачивает тяжелый ключ в скважине замка с секретом, сделанного по спецзаказу, открывает двустворчатую, обитую железом дверь и минуту стоит, давая своей хозяйской душе нарадоваться. Почтительно примолкает и умная такса Клара; она уже обнюхала ближние декоративные кусты, пометила их и успела стать у ног хозяина, чтобы вместе с ним угодливо обозреть светлый уют гаража, сощуриться от черно-лакированного блеска машины; Кларе не шибко по нутру металл, синтетика, бетон, но Цыганочка (к этому слову она хорошо привыкла) — верная поездка за город, в леса, на дачу, где много веселого воздуха, запахов, съедобного пырея и… проживает ее давний кавалер Бобби.
Собаке, понятно, собачье. Однако и она соображает, что гараж у хозяина — место серьезное, чуть не туда шагни, хвостом ударь не по той стенке — зазвенит, зазуммерит со всех сторон, шерсть дыбом встанет на загривке: блок с наружной и внутренней хитрой сигнализацией. Но Буркало мало доверяет «звонковой» охране, и потому в машине противоугонное устройство, с выходом на сирену, да баранка стальным стержнем примкнута к тормозной педали; другое также не оставлено без внимания, на особых винтах, замках — колпаки колесные не снимешь, фары не отвинтишь, бензина не отольешь. По-современному продумана, продублирована охранная техника. Модной, правда, становится электронная сигнализация, но к ней надо разумно присмотреться — так ли уж она надежнее вот этой, грубоватой, однако отлично проверенной автохозяевами.
Буркало садится за руль, впускает на заднее сиденье Клару, заводит мотор и, чутко прослушивая поначалу захлебистый говорок поршней, ощущает еще какую-то, дополнительную радость. И догадывается, конечно: под деревянным полом гаража вроде бы погукивает просторным объемом бетонный подвал; с вентиляцией, электричеством, белеными стенами, полками, закромами. В нем Буркало хранит овощи, всяческие продукты, настаивает отличный яблочный кальвадос, в нем можно пересидеть пожар, стихийное бедствие, атомную войну.