Подпрыгивая на одной ноге, она дергала другой, обутой в рваный резиновый сапог.
— Ефим! — Указательный палец задергался, как на ниточке. — Тебе что, надоело ходить в бригадирах? Хочешь в рядовые перебраться! Могу уважить твою просьбу!..
— На складе сапог не было, Аникей Ермолаевич! — застонал Тырцев. — Вот хоть Сыроваткина спросите!..
— А Сыроваткин кто такой, чтоб о народе не думать? — грозно вопрошал Лузгин. — Да ежели народ лишит вас своего доверия, то куда вы денетесь? На что годитесь? На силос разве!
— Заверяю вас — завтра получат! — Кладовщик выскочил вперед, нескладно размахивая длинными руками. — Вчера в райпотребсоюзе обещали выделить на нашу долю…
— Гляди, Сыроваткин, как бы я твою долю не определил и не сделал ее сиротской, — не принимая никаких оправданий, властно поучал председатель. — Что мы без парода? Пыль, прах, дунь — и нету нас! Мы обязаны денно и нощно печься о нем! Как утром продрал глаза, сразу думай — чего я нонче обязан сделать для народа? Какие его нужды удовлетворить перво-наперво?
Константин переводил взгляд то на женщин, стоявших В темно-коричневом месиве силоса, то на девку, слушавшую председателя с полуоткрытым ртом, и старался понять, верят они Лузгину или нет. Но то, что он на их глазах унижал бригадира, очевидно, было им по душе. Бригадир слушал хулу, понуро опустив голову, горбился и отводил глаза.
И теперь, куда бы они ни являлись, везде повторялось одно и то же — Лузгин распалялся гневом, кричал на своих помощников, а те дымили цигарками и пристыженно отмалчивались.
«Неужели они сговорились ломать иа людях эту комедию? — терялся в догадках Константин, которого уже мутило от этого балагана. — Но сколько же в колхозе таких простаков, которые могут ему поверить?»
Колхозники тоже сегодня будто сговорились и вели себя загадочно. В кузнице, полной железного перезвона и сиплого дыхания мехов, крутились возле наковальни братья Яранцевы, голые по пояс, медные в жарких отблесках горна. Они ни на минуту не оторвались от молотов, даже не обратили внимания на Лузгина, и тогда Аникей, придравшись к какой-то мелочи, наорал на Мрыхина, хотя тот явно был не виноват. Под навесом, где грохотала пилорама, на Лузгина ошалело закричал парень, подводивший на вагонетках бревно к трясущимся, как в лихорадке, пилам: «Не лезь под руку, не мешайся под ногами!»
Аникей, отойдя в сторону, сбитый с толку криком, смотрел, как, урча и повизгивая, вгрызаются в мякоть бревна сверкающие пилы. На низком срубе строящегося телятника сидели по углам плотники и, оседлав свеже-ошкуренные бревна, взмахивали блестящими, будто выхваченными из воды, топорами, Б ответ на приветствие председателя топоры замелькали чаще, брызнула сверху белая пахучая щепа, и Лузгин опять срывал злость на бригадире, который не сумел вовремя подвезти строителям тес и другие материалы, хотя, по-видимому, можно было обойтись и без них.
Лишь подойдя к амбару с семенным зерном, Лузгин заметно присмирел. Звякая связкой ключей, Сыроваткин скрипнул ржавым замком, отвел на сторону длинную железную накладку, и все, старательно очистив о скребок грязные сапоги, вошли в амбар, вошли молча й минуты две-три благоговейно стояли в полной тишине, как в храме. Из единственного окна, высоко над балками и перекрытиями, падала широкая полоса света, обливая золотом тусклые россыпи зерна. Стойко держался запах муки, холодноватый и сытный.
Молча озираясь по сторонам, словно никогда не бывали тут, мужики глядели на загруженные пшеницей закрома и переступали с ноги на ногу. Сыроваткин зачем-то стянул с головы шапку, положил ее на холмик зерна, запустил по локоть руку в хлебную гущину, зачерпнул полную пригоршню, и зерно с сухим шуршанием вытекло сквозь разведенные слегка пальцы, рождая тонкую, заструившуюся в солнечном луче пыль…
Константин смотрел на лица своих спутников, дивясь происшедшей в них перемене. Это были те же самые лица, полные притворства, хитрости и корысти, но сейчас в них проступало что-то непривычное — словно на время отрешившись от притворства и хитрости, они стали снова прежними мужиками, которые когда-то давно ходили босыми ногами по влажной земле, разбрызгивая горстью зерно из висящего на плече лукошка. Что сейчас говорило их душам это грузно лежавшее в закромах зерно?
Потрясенный Константин сам заразился вдруг охватившим всех настроением, чувствуя, что и над этими людьми, погрязшими во лжи и корысти, еще сохранилась могучая власть добра, власть земли, сулившей людям голодную или сытую жизнь.
— Мыши не водятся? — тихо спросил Лузгин, — Не протекает нигде?
Сыроваткин помотал головой, и тогда Лузгин, подавив глубокий вздох, с каким-то просветленным и сосредоточенным лицом вышел на предамбарье.
— Неделя-другая, и начнем сеять, — щурясь на солнце, сказал он и, глядя себе под ноги, раздумчиво зашагал дальше.
За амбаром возвышалось овощехранилище, похожее на холм, в сухой щетинке прошлогодней травы. Лузгин, а за ним и все остальные протиснулись в темную нору хранилища и со света сразу будто ослепли, провалились в сплошной мрак. Замигал где-то в глубине подвешенный к стояку фонарь, но он не разгонял кромешную темень, пропитанную тяжелым, удушливым запахом плесени, гнили и сырости. Как тени двигались, шевелились в этом мраке женщины, ползавшие по буртам картофеля, глухо стучали в ведра отобранные ими картофелины.
— Здорово, бабоньки! — настраиваясь на балагурство, загудел Лузгин, но, так как никто не ответил ему, он притворно удивился: — Да есть ли тут кто живой?
Летели в ведра картофелины — туп! туп! Потом кто-то в дальнем углу не выдержал и свистящим шепотком крик-пул из темноты:
— Ты лучше скажи, кто тебя за язык тянул в области, когда ты опять всем дым в глаза пускал!
Лузгин строго кашлянул, помолчал, стараясь разгадать по голосу, кто это спрашивает, но, так и не поняв, ответил вопросом:
— Это кто же среди вас против задач, которые перед нами партия ставит?
— Да брось ты за партию прятаться — она тут ни при чем! Сам выхваляешься, лезешь наперед, чтоб выслужиться! — раздался чей-то молодой, срывающийся от волнения голос.
— Любушкина вон и партию не обманывает, и берет то, что колхозу по силам.
— А кто нашу силу мерял, бабоньки? — снова пытался свести все к шутке Аникей. — Али вы сами себе не верите?
— Была у тебя сила, когда мать тебя носила! — уже зло и бесстрашно крикнул кто-то из затянутого мглой угла. — Мы тебе не верим, кровосос ненасытный! И когда ты только слезешь с нашей шеи?
Лузгин молчал, будто онемев, потом, опомнясь, сорвался, заметался по узкому проходу, зажатому тесовыми переборками, закричал захлебываясь:
— Кто это сказал? Какая контра разводит тут агитацию против меня? Кому здесь не по нраву Советская власть?
Казалось, в овощехранилище никого уже не было, такая стала в нем тишина, и только по-прежнему, задыхаясь и хрипя, как загнанный в мышеловку, бегал из конца в конец Аникей и кричал:
— Свету! Дайте сюда свету!.. Ты пошто их впотьмах держишь, Сыроваткин? Керосину тебе жалко? Ты у меня ответишь! А эту заразу, которая отрастила длинный язык, я все равно найду и с корнем вырву!.. Распустились, суки!.. Мокрохвостки!..
Он сипел от бессилия и злобы, а в ответ ему падали, стучали вразнобой картофелины — туп, туп, туп!
— Ничего, за мной не пропадет! — пригрозил он. — Я дознаюсь, дознаюсь!..
Он вырвался из хранилища на свет, и здесь его подхватили под руки Ворожнев и Тырцев. Он дышал, как выброшенная на берег рыба, широко хватая ртом воздух, закатывая глаза, пугая слепыми бельмами, со лба его катился пот. Сыроваткин сунул ему в рот белую таблетку, и Лузгин сразу пришел в себя.
— Вот какая у нас сложная обстановка, парторг, — тихо, как бы жалуясь, сказал он. — Да я бы хоть завтра ушел, если бы не райком. Не имею права отказываться…
Константин не в силах был больше слушать его. Хотелось бросить в лицо этому самодуру все, что накопилось за этот мучительный день, и он едва сдерживал себя. Нет, Он не имел пока права раскрывать свои намерения.
— Действительно… Обстановка в колхозе нелегкая, — сказал он. — Поэтому прошу вас сегодня вечером быть на партбюро…
— Срочное что-нибудь? — Лузгин скосил в ленивом прищуре глаза, мигом освобождаясь от болезненной вялости. — До завтра не потерпит?
— А зачем тянуть? Поговорим о посевной, потом вы расскажете о своей поездке в область, о чем говорилось на совещании. Я думаю, что это нам нет смысла скрывать от коммунистов?
— Правильно нацеливаешь, парторг! — Лузгин одобрительно качнул головой. — Я и сам собирался проинформировать товарищей, но ты, видать, догадливый, на подхвате работаешь. А теперь, если ты не против, зайдем к твоей хозяйке…
— К Авдотье Никифоровне?
— Именно! — Аникей заговорщицки подмигнул, — Не бойся, я отбивать у тебя ее не стану. — Он хохотнул, и помощники поддержали его густым гоготом. — Я к ней по другому делу… Хочу ее, как передовую нашу доярку, сговорить на одно дело.
Он по-хозяйски распахнул калитку, пропуская вперед всю свиту, оглядел чисто прибранный двор, прорытые канавки для стока воды, хмыкнул:
— Порядок! Сразу видать — мужик в доме! Поднявшись по ступенькам крыльца, он стукнул кулаком в дверь.
— Открывай, Авдотья! Принимай гостей!..
В сенях было тихо, никто не отзывался. Лузгин подождал и нетерпеливо загрохал кулаком.
— Да что она, оглохла, что ли? Может, дрыхнет? Доярке лишь бы голову до подушки дотащить, а там ее пушкой по разбудишь. Ты ее сегодня видел, парторг?
— Вместе были на утренней дойке. — Константин начинал всерьез беспокоиться. — Может, заболела?
— Тогда стучись и лечи ее сам, а нам некогда. — Лузгин нахмурился и сошел с крыльца. — Зайдем в другой раз…
Он зашагал по двору, оступаясь в ямки с водой, не разбирая дороги. Константин дождался, когда закроется налитка, потом опустился на ступеньку, чувствуя изнурительную слабость во всем теле.
…А в сенях, в двух шагах от него, раскинув в стороны руки, запрокинув бледное лицо с твердо сжатыми губами, как распятая стояла Авдотья. Увидев, что во двор входят Лузгин и другие мужики, она обмерла, тут же кинулась в сени, рывком задвинул