Весьма странный способ восстановления Бурбонов на французском престоле, не правда ли? Естественно, генералы не поняли Кутузова, и он вынужден был согласиться с мнением большинства о переходе в наступление. Но как же ему не хотелось этого делать, как же он не хотел искать сражения с Наполеоном!
Конечно же, Кутузов, «верный своей медлительной стратегии, предпочел бы подождать подкреплений»[19].
Однако нетерпеливый император Александр I желал атаковать. Он даже прилюдно попенял Кутузову:
— Михаил Илларионович, что же вы нейдете вперед, ведь мы здесь не на параде на Царицыном лугу, где не начинают, пока не подойдут все войска.
В конечном итоге решающее столкновение произошло у Аустерлица, но распоряжался там не Кутузов, а австрийский генерал Франц Вейротер, идея которого заключалась в обходе армии Наполеона с правого фланга. При этом, правда, сильно ослаблялся центр позиции союзников…
Споры в штабе союзных войск шли немалые. А что же Михаил Илларионович? По воспоминаниям участников тех событий, «Кутузов проспал в кресле все время заседания».
В самой же трагической для русских битве при Аустерлице Кутузов «не позаботился о тактической разведке силами легкой кавалерии, не воспользовался услугами лазутчиков, не провел лично и с помощью своего штаба рекогносцировку 19 ноября, не учел открытую факельную демонстрацию французов в ночь с 19-го на 20-е. Ведь все эти действия входили в его прямые обязанности при любом варианте решения стратегических вопросов. В итоге оказалось, что русское командование не знало о том, что французы перешли ручей и уже стоят в боевой позиции, готовые к удару, в то время как русские и австрийцы двинулись на них походным порядком. В какой-то момент, писал Ермолов, войска неприятеля были удивлены этим „странным явлением, ибо трудно предположить, чтобы могла армия в присутствии неприятеля, устроенного в боевой порядок, совершать подобные движения, не имея какого-нибудь хитрого замысла“. Увы! Не было никакого хитрого замысла, были безответственность и непрофессионализм, проявленные и главной квартирой, и главнокомандующим, и командирами колонн»[20].
Ночью накануне сражения Кутузов обратился к обергофмаршалу Н. А. Толстому:
— Вы должны отговорить императора, потому что мы проиграем битву наверное.
«Наверное» — в данном случае, это не предположение. Это утверждение. То есть Кутузов был уверен в том, что битва будет проиграна наверняка. Но приближенный к Александру граф Толстой тогда ответил:
— Мое дело — соусы и жаркое; а ваше дело — война, занимайтесь же ею.
В итоге утром 20 ноября (2 декабря) 1805 года Кутузов «из человекоугодничества согласился приводить в исполнение чужие мысли, которые в душе не одобрял».
Проще говоря, он приказал начать обходной маневр, а Наполеон нанес главный удар в плохо защищенный центр противника, а затем в тыл обходным колоннам. Результатом этого стал жестокий разгром, которому подверглась русская армия.
Писатель и историк Н. А. Полевой оценивает потери сторон следующим образом:
«Союзная армия, разрезанная в центре, громимая французами, после неимоверных усилий храбрости, начала отступление, и темнота ночи прекратила бой, в коем погибли 21 000 русских и 6000 австрийцев. Французы потеряли до 12 000 и забрали более 130 пушек».
Как видим, союзники потеряли в два с лишним раза больше солдат и офицеров, чем французы. Безвозвратно была потеряна треть армии и почти половина орудий. И не бывает так, чтобы в подобном никто не был виноват.
Историк Е. В. Анисимов по этому поводу пишет:
«Всем было очевидно, что Кутузов как военачальник показал себя в этом сражении с наихудшей стороны. Будь он главнокомандующим турецкой армией, султан послал бы ему шелковый шнурок, на котором потерпевшему такое поражение полководцу надлежало повеситься, не дожидаясь позорной казни. А гуманный Александр лишь наградил Кутузова вместо Георгия орденом Святого Владимира 1-й степени».
Конечно, австрийцы показали себя при Аустерлице не с лучшей стороны, но при многих других неблагоприятных обстоятельствах, приведших к поражению, вина М. И. Кутузова была очень велика, что бы ни говорили о неумелых австрийцах, гении Наполеона и т. д.
Общее мнение в русской армии осуждало Кутузова за то, что, видя ошибочные распоряжения доверенных при императорах Александре и Франце лиц, «не опровергал он упорно действий их всеми доводами, почерпнутыми из многолетней опытности и глубокого разума его».
Впоследствии, после победы над Наполеоном в 1814 году, император Александр, вспоминая дни Аустерлица, говорил: «Я был молод и неопытен. Кутузов говорил мне, что нам надобно действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее».
«Впрочем, у Кутузова оставался в запасе решительный ход — подать в отставку, как это чуть позже, во время военных действий с французами в 1806 году, сделал фельдмаршал Каменский. Но Кутузов так не поступил — он не был ни целеустремленным и волевым, как Суворов, ни взбалмошным и резким, как Каменский. Кутузов принадлежал к совершенно иному типу людей — дипломатичных, уклончивых, бесконфликтных»[21].
Кстати сказать, он и поражение-то при Аустерлице умудрился представить императору весьма странным (далеким от действительности) образом: типа русские войска «почти до самой полночи стояли ввиду неприятеля», а тот «не дерзал уже более возобновлять своих нападений».
Удивительно, но это было написано про сражение, в котором его солдаты пытались спастись по льду, но лед стал трескаться и ломаться, когда Наполеон приказал 25 орудиям стрелять по нему, и этот обстрел стал причиной гибели нескольких тысяч несчастных, утонувших в ледяной воде.
А вот как «дипломат» Кутузов оценил потери сторон при Аустерлице: урон русской армии, согласно его донесению императору, «не доходит до 12 000», а у Наполеона — «простирается до 18 000».
Кто-то называет это «робостью характера Кутузова», кто-то — «его привычками придворного». А вот историк Е. В. Анисимов делает следующий вывод:
«Несомненно, отмеченная робость главнокомандующего была особого свойства, она проявлялась в отношениях с императором и двором. Он заботился о своем положении при дворе и дорожил мнением о себе государя, думал о своем благополучии и престиже. Есть немало свидетельств такого, рассчитанного до мелочей, поведения Кутузова».
Да и после ужаса Аустерлица Кутузов повел себя как истинный «дипломат» — в январе 1806 года он написал жене о своем желании вернуться в Санкт-Петербург, но просил ее, чтобы она устроила это следующим образом: «Я бы желал, чтобы государь меня сам позвал, это бы было приятнее в рассуждении публики».
Кстати сказать, в обществе суждение о Кутузове как о льстивом царедворце очень скоро стало общепринятым. Например, посол Сардинского короля Жозеф де Местр сообщал в одном из своих писем: «Кутузов весьма хорош, если, конечно, императора не будет в армии, иначе он обратится просто в царедворца, думающего лишь об угождении повелителю, а не о войне. Таковой характер особливо опасен в России, где влияние государя совсем иное, чем в других странах».
Вот и при Аустерлице ничего иного от «типичного царедворца» ждать не приходилось: он «не решился отстаивать свое вполне разумное мнение, а поплыл по течению, которое и привело русскую армию к одному из крупнейших поражений в ее истории»[22].
Главнокомандующий не должен все контролировать лично, и он не обязан лично водить войска в атаку. Для этого в армии есть другие люди. Но он несет моральную и военную ответственность за подготовку и выполнение всей операции. Это очевидно. И пусть диспозиция австрийского генерала Вейротера при Аустерлице была ошибочной, «но, даже исполняя ее, можно было избежать множества ошибок, сделанных как накануне битвы, так и в ходе ее, причем не только по вине австрийских генералов или русских придворных. Ведь они же не мешали Кутузову организовать эффективную разведку или лично провести рекогносцировку поля будущего сражения, как это сделал Наполеон. Вряд ли австрийские генералы могли возразить русскому главнокомандующему, если бы он настаивал на более разумном формировании колонн и четком плане их передвижения в начале операции, — тогда бы утром, выходя из лагеря, войска не начали сталкиваться друг с другом <…> Демонстративно устранившись от руководства всеми войсками и присоединившись к одной из наступающих колонн, Кутузов даже на этом участке действовал неудачно»[23].
И при этом в манере, которая очень скоро станет признаком его «фирменного стиля», Кутузов полностью сложил с себя ответственность за поражение. Вот, например, что он писал своей жене:
«Ты слышала, конечно, об наших несчастьях. Могу тебе сказать в утешение, что я себя не обвиняю ни в чем, хотя я к себе очень строг».
За разъяснением причин подобного поведения «очень строгого к себе» полководца имеет смысл обратиться к «Запискам» генерала А. Ф. Ланжерона, который на протяжении почти всех кампаний находился при нем. Он, в частности, пишет, что Кутузов участвовал во многих сражениях и имел большой опыт, но «все эти качества были парализованы в нем нерешительностью и ленью физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях».
В 1808 году Кутузов был отправлен в Молдавскую армию, но он, будучи до того главнокомандующим, «тяготился своим назначением» и вскоре определен был в Вильно военным губернатором.
Кутузова фактически уволили из армии и отослали «заведовать гарнизоном в Литву». К сожалению, подобная оценка не является преувеличением, ибо, когда генерал от инфантерии стал губернатором, «только два батальона внутренней стражи были в его распоряжении».
В Вильно, «вдали от ратн