ойку, то серию можно свести к единичному импульсу, однако помнить, что процесс удаляется в бесконечность. Майор Шмалько аккуратно приподнимает голову. Там, где недавно предполагалось наличие противника, а так же его обходные тактические ходы, рушатся вниз ветви дерев, порой грохаются сами дубы и клены, листья попросту превращены в пыль и клочья тумана. Однако тут недоработочка – кино немое. Звуковая палитра наличествует с левого фланга. Очень хорошо, что не с тылу.
Шмалько поворачивается. Дымовая палитра имеется здесь еще в более плотном, концентрированном выражении. Порохового дыма столько, что подробности вершащегося процесса скорее угадываются, чем видятся. Шмалько смутно помнит, наблюдал ли он когда-либо подобную картину со столь близкой дистанции в натуре, а не видеозаписи. Возможно, действительно наблюдал. Прямо сквозь тщательнейшим образом натянутую когда-то маскировочную сеть, ныне так же обратившуюся туманом, трудит тетралогию стволов ЗСУ-23. Следовательно, при хорошем осциллографе, импульсную зазубрину можно разложить на четыре. Тогда частота повторения снизится до совершенно приемлемого уровня – четырнадцать в секунду. Именно с таким интервалом каждый из стволов выталкивает в мир обтекаемый, невидимый глазу предмет, физическое существование которого можно установить по тем самым, падающим деревцам. Тут вам не запутанная физика элементарных частиц – и импульс, и местоположение получается определить весьма точно. В отличие от местоположения противника, кстати. Где вы, господа турки? Только что были такие бодрые и видимо уверенные в себе, а ныне…
Когда четырехствольная машина смерти внезапно обрывает процесс обработки свежей древесины, у Шмалько с Нелесным есть некоторое желание, пойти и посмотреть, наличествуют ли среди ветвей и листьев скоропостижно оборвавшие жизненные функции крупные млекопитающие организмы, доминирующего последние десять тысяч лет вида. Но времени уже нет. ЗРК «Бук» – мобильная система. Похоже, она полностью готова переместиться в какую-то другую координатную привязку.
65. Бетонное крылечко
Начальство успешно убирается прочь. В конце-концов, подумаешь, арестовали командира части. Главное, что самого охранника знамени Сережу Триколича не тронули, не сняли с дежурства вообще весь караул, во главе с лейтенантом, или даже с дежурным по части капитаном Чаленко. Так что пронесло. Можно даже начинать радоваться жизни, ибо для казака Триколича заканчивается последняя смена у «прапора»[121] на сегодня. Сейчас приведут сменщика, и можно будет хоть чуточку расслабиться в караулке. Мысли не успевают разогнаться по накатанному руслу. Прибывшее укро-турецкое начальство еще толпится у калиточного входа, когда что-то где-то происходит. Там за воротами стрельба. Это не какие-то отдельные случайные «пух-пух» – огонь ведется очередями. Двое не успевших выбраться вовне турок тут же пригибаются, отскакивают прочь от входа. Один из янычар экипирован на славу, второй, похоже, офицер – амуниция пожиже, а из стрелкового оружия, только что-то в кобуре.
Принявший стойку вольно Сергей Триколич делает попытку обдумывать происходящее. Есть ли на это время? Турок с автоматом уже опомнился, и теперь кидается обратно к забору, прямо по старательно выращиваемым дневальными цветочкам на клумбе. Кроме того, он легко и непринужденно ломает легкое штакетное ограждение газончика. Это совсем непорядочно. Рядовой Триколич неоднократно имел удовольствие быть в роли того самого дневального со шлангом и тяпкой. Ему очень обидно.
Короче, думать тут особо нечего. Турки вроде, по слухам, чинят в городе всяческие гадости. Может они и союзники их ПВО, но напасть на них сейчас могут только местные, то есть свои, украинцы. А значит…
Казак Триколич тоже не канителится с красивым помпончатым ограждением места статичных трудов часового: эту ленточку, вообще-то, предусмотрительно отстегивает разводящий, или начкар[122], прежде чем скомандовать: «Рядовой такой-то, принять пост!». Сейчас не до этих прелестей. Снятие предохранителя, взведение механизма и переключение на автоматический огонь он производит на ходу, еще не добегая до двери. (У дежурного по части Чаленко отваливается челюсть). Уже на крыльце, Триколич приседает за по-советски щедро бетонированным ограждением ступеней, прижимает приклад к плечу и фиксирует мушку на спине оккупанта. Турок как раз размыкает кольцо гранаты и готовится преподать урок кому-то невидимому за преградой. То ли три, то ли пять пуль бросают его прямо на забор, граната успевает закатиться куда-то под спеленутое бронежилетом туловище.
Да, но во дворе же еще один турок! Офицер!
Триколич поворачивает всю свою механику – ступни, колени, торс, голову, руки, «Калашников», зрачки… Все это до жути долго: он слишком оброс хозяйством. Краем глаза видит, что забытый агрессор уже наставляет в его сторону то самое, когда-то скрытое кобурой… Надо же, даже не пистолет! Что-то посерьезнее, какой то «Узи», или «хрен его знает»…
Выстрелы колотят над самым ухом. Что-то обжигающее, быстрое, хлещет щёку. Гильза! Всего лишь гильза? Одна из нескольких. Прямо над ним, дежурный по части – пан капитан Чаленко – разряжает куда-то в ближнее пространство свой ТТ.
66. Страшилка для взрослых детишек и постарше возрастом
Поучительная детская histori о голодоморе выглядит примерно так.
Жил-был на свете народ-плясун, народ-весельчак. И так он любил плясать и веселиться, что остальные, не столь продвинутые народы мира дивились и завидовали. А может, их раздражал скрип половиц и широт-меридианов под девичьими сапожками, да только ничего для прекращения той пляски они сотворить не могли, ибо помимо всего были у местных парубков шаровары, а так же добрые откормленные хлебом-солью кони и острые казацкие сабли. В конце-концов, если какой-то злобный народ уж слишком надоедал, парубки снаряжали выдолбленные из самых лучших в мире деревьев корабли и шли походом по морям усмирять нерадивых. Бывало, добирались даже до Греции. Однако хуже всех народов-недоделков, был, конечно, странный и страшно диковатый северный народ. Благородные народ-плясун поначалу жалел северных грязнуль, даже научил их строить избы, ковать железо, ориентироваться по звездам и хоть изредка делать постирушки. Но подлый северный народ, до той поры живущий в пещерах и на деревьях с медведями, затаил на народ-плясун жестокую обиду, проистекающую из собственной незначительности.
Время от времени живущий в снежных заносах народ-выродок делал военные вылазки. Он хотел отобрать у шароварного, хлеб-сольного народа-плясуна теплые земли и теплые моря, да и унести в свои ледовитые пустоши. Обычно добры хлопцы запросто отгоняли нечесаных прочь в их берлоги, а иногда им в этом помогал другой народ-друг, тоже очень добрый и своеобразный, по прозвищу татарва. Вместе, взявшись за руки, два народа-брата выпроваживали нехороших северян, и снова спокойно занимались своими повседневными делами. Народ татарва растил виноград, а народ-плясун ткал «рушныкы»[123]. И так те «рушныкы» ценились в мире, что даже заморские народы заказывали их большими партиями и вывозили всюду, даже в Новый Свет.
Однако подлый пещерный, снежный народ все никак не успокаивался. Надоедал он конечно же и прочим народам, не только народу-плясуну, но на него злился более всего на свете. Периодически другие хорошие, добрые народы учили народ-выродок хорошим манерам, в очередной раз надавав ему по сусалам и загнав в непроходимые леса, кои тот, все никак не мог научиться обрабатывать, не смотря на подсказки.
И вот однажды, в одну нехорошую годину, северный народ-кровосос выбрал нового царя-ирода. Тот царь-ирод прихлопнул всех прочих претендентов, а одного даже замуровал в мавзолей. Затем он раскинул лапы и хапнул все окружающие земли, расстелив своею Империю Мерзости от моря до моря.
Со временем, все прочие народы Империи Мерзости смирились от тягот и тоталитарной прополки, учиняемой северными варварами, и остался только один не поддающийся колхозной дрессировке народ-плясун. Ибо в самом деле, нравы подлых колхозов унижали народ-плясун до самого горла. Там ведь все, с непонятного рожна, считались равными, и настоящим добрым хозяевам уже неоткуда стало набирать батраков для весеннего сева или осенней уборки, дабы между означенными периодами давать им пинка под зад. К тому же, там еще и требовали обобществлять все наработанное батрацкой босотой за долгие годы, миновавшие после раздачи помещичьей земли. То было уж совсем ни в какие ворота.
Потому, перед приходом мародерских отрядов продразверстки, из бездельных, мастырящих на фик никому непотребные заводо-фабрики, городов, добрые хозяева побыстрее ухандокали всю свою скотинушку и наелись в три пуза. А почему было, в самом деле, не съесть, например, волов? Они ж молока-то не дают, так? На них только землю-чернозем пашут. Но так ведь подлый царь-ирод обещал, что в колхозном строе пахать-сеять будут железные машины, о сто лошадных силищ. Зачем же тогда волы? Но подлый ирод облапошил. Танков для расширения Мерзости в «европы» и «азии» наклепал, а тракторов сделал меньше обещанного миллиона: потому для таскания пушек и буксирства тех же танков по болотам «халхин-голов» еще хватило, а для черноземов нет. Теперь для пахоты плугом не достало ни волов, ни отмененных батраков. Само собой, что посеешь, то и… Если же ничего не посеешь… А наели внутрь пуза загодя все-таки маловато, ибо следующий год оказался безурожайным, а мясцо в желудочном тракте уже давненько рассосалось.
А тут еще снова пришли «продразверстчики» со штыком, да вырвали в каждой хатынке у каждого дитятки последний мякиш, пользованный «замість»[124] соски. Потом народ изверг окружил все села колючей проволокой под током, для чего перед тем сварганил Днепрогэс, и залег за холмиком, улыбаясь в прицельную станину жидко-охлаждаемого пулемета «Максим». И значит, как только кто высовывался «з хаты» травиночку сорвать или поймать жирного муравьишку, так тут же и падал плашмя, окропляя чернозем. И так северный народ-кровосос в этом деле приноровился, что почти всех добрых украинцев уж изжил голодом. Полегло без похорон, танцев и музыки уж пятьдесят или сто «мільонів», и полегли б «зовсім усі», если бы хорошие добрые народы Европы, узнав о горе, не сплотились, и не двинули в Империю Мерзости на большом танке «Тигр», могущем сокрушить пулеметные тачанки царя-ирода. И бежал тогда царь-ирод с черноземной, славной страны в свою Кремлевскую «фортецю»