Тридцать пять секунд.
Желтое – не то, зеленоватое – кажется, водяной конденсат. Вот оно. Бледно-голубая воздушная магистраль, такие несуразные в век жидкокристаллических мониторов манометры – стрелка крайнего справа лежит почти на нуле. Вентиль – тоже грубый, пришедший откуда-то из шестидесятых, а то и из позапрошлого века. Крутим. Насколько хватит воздуха? Баллоны на триста атмосфер, всего полтысячи литров. Хватит, чтобы заполнить шлюз раз десять – только вот атмосферу на всей маленькой, но такой огромной Луне не создашь никак. Крутим.
Пятьдесят секунд.
Стрелка дрогнула и снова опала. Там что – сорвало люк? Тогда… Тогда надо выпустить воздух, затащить Сергея в основной объем, наддуть снова… Врачи говорили – минуты три в вакууме прожить можно – если успел задержать дыхание. Голова не успевала, руки делали все сами. Перекрыть подачу – тоже вентилем, сейчас не до игрушек с компьютерами. Чека клапана на слегка вогнутой переборке. Рывок. Свист. Ну же! Минута ровно.
Есть! Есть герметизация! Стрелка еще раз дрогнула, медленно пошла вверх. Ноль одна… Ноль две… Восемьдесят секунд…
Рывок – люк отлип от проема, ударил в грудь. Пьетро плюхнулся на задницу, поднялся, неловко – кираса «Кречета» слабо приспособлена для подобных упражнений – просунулся в проем, стукнувшись голенью о чертову колонну. Сергей лежал ничком, из уха вязко тянулась кровь. Баллоны аварийной системы травили последние капли воздуха, индикатор давления сменил цвет с оранжевого на желтый. В скафандре не повернуться. Пьетро дернул ручку замка кирасы, ледяной воздух шлюза обжег носоглотку. Секунд десять ушло на то, чтобы выбраться наружу – «Кречет» сломанной куклой лег у наружного люка. Холодно. Минус тридцать? Короткие волосы командира вмерзли в пену. Дергать? Снесет заплатку, и тогда точно конец. Пьетро рванул липучку, достал из нагрудного кармана швейцарский складник. Хвала соседям-оружейникам – ножницы не затупились. Под слегка отросшим русым ежиком кожа набухала лиловым – сосуды? Плевать, говорили, что после такого вся физиономия превращается в сплошной синяк. Есть. Тащить обмякшее тело было неудобно – проклятая колонна перегородила люк на треть.
Медкомплект. Симпатичный белый лисенок обнимает красный крест – нарисовано кем-то из первых экипажей. Замок – к черту. Внутри ящик светился, мягко, почти незаметно под яркими лампами. Только легкая зеленоватая нота. Инструкция в картинках – инфаркт… переломы… ожог… вот, декомпрессия. Препарат девять – в вену. Пакет с жидкостью – в давилку. Три оборота ключа, завести пружину – все просто, надежно… и поздно. Не думать! Обогрев… химпакет туда же, нужно тепло. Жгут, вспороть трубки костюма, игла в предплечье. Вены, как канаты – не промахнешься. Из носа кровь – обеспечить дыхание. Маска. Дыши, comandante, дыши. Шприцы. Короткий, с двумя кольцами – колем в пакет, туда же – длинный, с широкой полосой. Маленький тюбик – в бедро.
Теперь датчики. Распороть костюм окончательно, «лепешку» на грудь. На палец – трубку окси… как его там… Не важно. Манжету тонометра на руку. Провода– в гнезда. Ну?!
Так… Ничего хорошего, но пульс, по крайней мере, есть. Связь.
Наушники орали на три голоса. Один – Настин – звучал размеренно, даже монотонно.
– Монбланы, здесь Вега-один. Доложите обстановку. Монбланы, здесь Вега-один. Доложите обстановку. – Будто и не человек, а магнитофон болтался сейчас над ними и по своей магнитофонной сущности ни волноваться, ни нервничать не мог.
– Вега-один, здесь Монблан-два. У нас разгерметизация шлюза, возможно – нарушение структуры станции. Установлена заплатка, утечка ликвидирована. У Монблана-один декомпрессия. Около полутора минут в вакууме. Прошу медиков на связь.
– Монблан-два, понятно. Ухожу с канала, говорите с Землей.
Что происходило с Анастасией там, в сотне километров над головой, Пьетро не знал – все тридцать часов «Вега» демонстративно говорила только с Третьяковым, а когда на связи был он – ограничивалась минимально необходимым набором реплик.
А вот врача из Звездного, здоровенного лысого дядьку с пальцами-сардельками – подковы гнуть, – Пьетро знал хорошо, еще по тренировкам. Описал состояние Сергея, перебросил на пульт телеметрию с датчиков. На Земле спорили недолго. Последовавший вопрос был совершенно не медицинским:
– Как он?
– Плохо, Виталий Александрович. Без сознания, – акцент из-за волнения пер напролом, – мной приняты меры согласно…
– Я понял – вижу через камеру. Ты все правильно сделал, Пьетро, ты молодец. Телеметрию читаю, читаю телеметрию. Можешь закрепить пятую камеру над лицом?
– Конечно, – пятая болталась на гибком подвесе, перенаправить ее было секундным делом, – так видно?
– Угум. Так. Гематомы… ну, это ладно… Это ничего… Саша, дай телеметрию из шлюза! Да, температура. Та-ак… Минус двадцать пять… повышается… Ч-черт. Холодно. А было еще холоднее. После такого шока… Пьетро, сколько времени Сергей находился в шлюзе после того, как ты дал воздух?
– Около трех минут. Примерно сорок секунд, пока не открывался люк, давлением прижало, прижало давлением. Потом надо было отстричь волосы – попали в герметик на заплатке. И колонна мешала, поперек прохода лежит. Три минуты, точно.
– Ясно. Как бы отек легких не развился. Сейчас сделай вот что…
Пьетро не дослушал. Командир дернулся, левая рука неуверенно поднялась, поскребла по маске. С надсадным кашлем, с розовой пеной Третьяков вытащил трубку, что-то прохрипел. Чертова гарнитура опять не доставала, сбросить к черту, Земля подождет. Пьетро поддержал голову командира, сдернул, кое-как, одной рукой, свернул спальник. Подложил под затылок.
– Похоже… вилы… дышать… не могу… – говорил командир с трудом, в глаза смотреть было просто страшно – лопнувшие сосуды окрасили белки ярко-алым, распухшие веки оставляли лишь узкую щелку, и от этого было еще страшнее. – Отлетался… сокол ясный… Похоже, легкие в задницу… Такая вот, понимаешь, анатомия… Все… Слушай Настю. – Сергей опять закашлялся, хрипя, и откинулся обратно. – Все-таки успел. Слава богу, успел.
Больше он не говорил. Дышал все тяжелее и тяжелее. Пьетро наконец-то нарастил длину шнура гарнитуры, устроился рядом с командиром. Виталий Александрович уже не шутил и даже не сердился на бестолкового горе-айболита. Только отдавал короткие указания. Итальянец колол – в вену, в бедро, «стоя, лежа и с колена», вводил в трахею новые трубки, забивавшиеся розовой жижей за считаные минуты, менял пакеты в давилке. Через восемь часов все это потеряло смысл. Пьетро стоял на коленях рядом с телом.
Настя с орбиты по-прежнему молчала, Земля успокаивала. Его действия одобряли и русские, и суетящиеся в Звездном европейцы. Надетый в первую очередь скафандр, и экстренная подача воздуха, и применение аварийного медкомплекта – все, что он сделал, вызывало у Земли восхищение и только восхищение. Вот только ласковые голоса были далеко, а теперь уже полковник Сергей Третьяков – здесь, на полу, в разрезанном сикось-накось охлаждающем костюме, с фиолетовым пятнами на коже. Мертвый. А он был – живой. Это само по себе было невыносимо. Но то, что он сделал за двое суток до этого, – было невыносимее стократ. Как с этим жить дальше – он не представлял. Но вот что сделать сейчас, именно сейчас, было понятно.
Пьетро прошел в шлюз. Окончательно опорожнил баллон с герметикой на заплатку, еще раз припечатав пену сорванной с потолка панелькой. Затем вернулся. Подошел к контрольной консоли. Пробежался по показателям. Снял со стены над опустевшим гамаком сверкнувший эмалью значок. Достал из сетки рядом красный цилиндрик той самой ракеты. Положил в карман. Вроде бы все. Подошел к телу.
Снова встал на колени.
Вздохнул.
И начал говорить:
- Pater Noster,
Qui es in caelis…
День 1105.09.2020
10:20 мск
Ярославская область
Дер. Кисловка
Сельский клуб
Большой кинозал местного клуба заполнялся народом. Клуб, как и школу, построили еще при Союзе, когда детей, да и вообще народу, в Кисловке было намного больше. Но все равно – и школа, в актовом зале которой выступление планировалось изначально, и этот зал были для собравшейся толпы маловаты. А вот до приезда «космонавтов» главный зал клуба почти не использовался по прямо противоположной причине. Слишком большой для полувымершей деревни.
Штукатурка на стенах была в трещинах, несколько пластов давно обвалилось. Елена Николаевна учинила грандиозный скандал и напрочь отказывалась заводить детей «в этот сарай». Пришлось идти к командиру присланного для охраны «звездных» детишек десятка бойцов – зеленому, только летом из училища, лейтенанту. Лейтенант лично, матюкаясь под нос, исследовал со здоровенной стремянки весь потолок – вроде обвалиться ничего было не должно. Все-таки подстраховались – под самым подозрительным участком растянули между колоннами привезенную на «газоне» маскировочную сеть.
После этого и директриса местной школы, и председатель управы на пару с гендиром местной «агрофирмы» все-таки Елену Николаевну додавили. С клятвенным обещанием того, что все выходы откроют и будут держать свободными, чтобы, ежли не дай бог что, не возникло давки.
Ага, щаз.
Детей – и комаровцев, и местных, и прибывших в соседний лагерь собранных по квартирам ребятишек из какой-то московской школы – в упор, но рассадили. Учителя большей частью стояли за креслами.
А в проходах и в дверных проемах столпилась вся деревня. Еще бы – сарафанное радио превосходит мобнет по скорости раз в пять, и послушать дочку той самой «нашей Насти», под которую местная парикмахерша, она же продавщица в здешней, с позволения сказать, «Л'Этуали», перестригла уже как бы не половину деревенских теток от пятнадцати до семидесяти пяти, собрались все.
Гам стоял качественный, обсуждали не войну, а Луну. Хотя, казалось бы, война – вот она, половину мужиков повыдергивали по повесткам, мобилизовали часть машин и тракторов. Того и гляди полетят уже совсем серьезные ракеты, и что тогда та Луна… Впрочем, как казалось по обрывкам передач и по регулярно вывешиваемым Ириной Львовной сетевым сводкам, лавина событий притормозила – на самом краю. Может, обойдется?