Война Алой и Белой роз. Книги 1-4 — страница 3 из 18

Глава 11

В теплых мехах, покрывавших руки и туго укутавших шею, Маргарита вышла в заиндевевший сад. Дом Уэтерби стал ее первым пристанищем в Англии, где она провела почти три месяца. Деревья еще стояли голые, но вокруг их корней уже распускались подснежники. Весна постепенно вступала в свои права. Местность здесь была очень похожа на Францию, и прогулки по окрестностям помогали ей утолять боль ностальгии.

На фермах резали свиней и засаливали мясо. В воздухе витал запах дыма. Маргарита знала, что забитых животных обкладывают соломой и поджигают, чтобы выгорела щетина. Неожиданно этот горьковатый запах навеял воспоминание, настолько живое, что она застыла на месте. Она явственно ощутила во рту знакомый вкус мусса, который по приказу ее матери готовили конюхи, смешивая свежую кровь с сахаром. Она, Иоланда и братья окружали большую миску с этим лакомством, ссорились из-за ложки, пока она не падала на землю, и принимались хватать мусс руками, после чего их пальцы и зубы приобретали красный цвет.

У Маргариты на глаза навернулись слезы. Этим летом в Сомюре без нее будет спокойнее. Когда ей подавали кусок свинины, высившийся, подобно скале, в море горошка, она с тоской вспоминала о фаршированных сардинах и цыпленке с фенхелем, которые готовила ее мать. Судя по всему, англичане любили вареную пищу, и к этому ей тоже нужно было привыкать.

Источником утешения для нее служил лорд Уильям – чуть ли не единственный человек, с которым она общалась с момента отъезда из дома. Они разговаривали по-английски, дабы она могла совершенствоваться в этом языке, хотя нередко переходили на французский, когда ему нужно было объяснить ей смысл какого-нибудь слова или выражения. Правда, он чаще отсутствовал, чем находился при ней, и каждый раз привозил ей очередные новости относительно грядущей свадьбы.

Пока великие мира сего занимались подготовкой к ее второй свадьбе, в жизни Маргариты наступило странное затишье. Во время своего первого приезда в Фолкстон она надеялась, что Генрих выйдет к ней. Воображение рисовало ей привлекательного молодого короля, который в течение нескольких дней, пренебрегая сном, ехал верхом из Лондона только для того, чтобы заключить ее в объятия. Но шли дни и недели, а он не подавал никаких признаков своего существования. Компанию ей составляли лишь лорд Саффолк и его друг граф Сомерсет, согнувшийся под бременем прожитых лет, который при этом кланялся так низко, что она опасалась, как бы он не остался навсегда в этом положении. Когда она вспомнила об этом, ее губы тронула улыбка. Дерри Брюер называл Сомерсета старым горбуном, и она находила это прозвище забавным. Ей нравился Дерри. Он был обаятелен, учтив и каждый раз совал ей незаметно от Уильяма пакетик со сластями. С одной стороны, ее возмущало, что к ней относятся, как к ребенку, но с другой – ей нравились горьковатые лимонные леденцы.

Минуло Рождество, оставив после себя груду странных, довольно безвкусных подарков, поступивших от сотни незнакомых ей аристократов, воспользовавшихся возможностью представиться ей. Вместе с Уильямом, выступавшим в роли ее супруга и сопровождающего, Маргарита ездила на бал, запечатлевшийся в ее памяти вихрем, в который закружились танцы и терпкий яблочный сидр. Она надеялась увидеть там своего мужа, поскольку не раз слышала истории о том, как на балу неожиданно появляется король, после чего все его участники лишаются дара речи. Но Генрих не появился и там. Она уже начала сомневаться в том, что он вообще когда-нибудь появится.

Маргарита подняла голову, услышав хруст гравия под колесами кареты на дорожке по другую сторону дома. Уильям в тот день отсутствовал, и Маргарита с тревогой подумала, что это какая-нибудь английская леди приехала проверить, чем она занимается, или снискать ее расположение на будущее. Во время встреч с женами графов и баронов она сидела в напряженной позе, откусывая маленькие кусочки пирога, смоченного в приправленном пряностями вине и с трудом подбирая слова для ответов на их вопросы. Хуже всех была герцогиня Сесилия Йорк, настолько высокая и самоуверенная женщина, что в ее присутствии она ощущала себя маленькой девочкой. Английский Маргариты был еще далек от совершенства, а герцогиня говорила по-французски, и вечера в ее обществе были для девушки тяжелейшим испытанием. Ей приходилось гораздо больше молчать, нежели говорить.

– Я опять заболею, – бормотала Маргарита вполголоса при мысли об очередной такой встрече. – У меня будет… недомогание.

И действительно, некоторое время после приезда сюда она чувствовала себя больной. Непривычная тяжелая пища, а возможно, и другой воздух вызывали у нее приступы тошноты, и в течение первых двух недель врачи запрещали ей надолго вставать с постели. Тогда она думала, что умрет от скуки, но, странным образом, эти спокойные дни остались в ее памяти счастливым, уже полузабытым воспоминанием.

Она смутно осознавала, что королева должна поддерживать своего мужа, угождая его сторонникам, но общение с Сесилией Йорк было для нее настоящей пыткой. Маргарита с содроганием вспомнила исходивший от герцогини неприятный запах.

Она услышала, как кто-то вдалеке зовет ее по имени. Господи, они опять разыскивают ее! В окнах дома замельтешили слуги, и она трусцой побежала дальше по дорожке, чтобы они не заметили ее. Во время их последней встречи Уильям сказал, что свадьба должна состояться через несколько дней. Придя к ней тогда, он был как никогда весел. Лицо его раскраснелось, грива пепельных с проседью волос рассыпалась по плечам. После его возвращения она отправится в Титчфилдское аббатство, расположенное менее чем в десяти милях. Там наконец ее будет ожидать Генрих. Ей очень хотелось представить лицо молодого короля, когда она воображала сцену их встречи. Мысленно она выходила за него замуж тысячу раз, всегда ясно видя каждую деталь, кроме этой.

– Маргарита! – вновь донеслось до ее слуха.

Ее вдруг охватило волнение. Сердце гулко забилось в груди. Она подобрала юбки и побежала назад к дому.

У дверей, ведущих в замерзший сад, устланный белой от снега травой, стояла ее сестра Иоланда, всматриваясь в даль. Увидев Маргариту, она просияла и побежала ей навстречу. Они обнялись. Иоланда прыгала от восторга, тараторя по-французски:

– Какая радость снова видеть тебя! Ты подросла, честное слово, и щеки у тебя стали румяными. Похоже, жизнь в Англии тебе только на пользу.

Поняв, что этому потоку слов не будет конца, Маргарита приложила ладонь к губам сестры, и они обе рассмеялись.

– Как тебе здесь, Иоланда? Я тоже очень рада тебя видеть! Как ты оказалась здесь? Ты должна все подробно рассказать мне.

– Ну, разумеется, я приехала на твою свадьбу, Маргарита! Я боялась, мы опоздаем. Твой лорд Уильям прислал мне в Сомюр самое роскошное приглашение. Отец, конечно, возражал, но ему было не до этого: он как раз собирался в очередную поездку. Наша дорогая матушка заявила, что семья должна быть представлена на свадьбе, и настояла на своем, благослови ее господь. Твой английский друг прислал за мной корабль, словно это карета. О! И я не одна! Со мной Фредерик. Он отращивает нелепые бакенбарды. Ты должна сказать ему, что они выглядят ужасно. Эти бакенбарды царапают мне лицо, и я не хочу, чтобы он их носил.

Маргарита вдруг осознала абсурдность ситуации. Она вышла замуж на несколько месяцев раньше сестры, но еще не видела своего мужа. Она испытующе посмотрела на Иоланду.

– Ты сама выглядишь… цветущей, сестра. Ждешь ребенка?

Иоланда густо покраснела.

– Надеюсь! Мы старались, Маргарита. Это так замечательно! Первый раз было немного неприятно, но, наверное, не больнее, чем укус пчелы. А потом…

– Иоланда! – с негодованием воскликнула Маргарита, покраснев не меньше сестры. – Я не желаю это слышать!

Она замолчала и, немного подумав, поняла, что желает, и даже очень.

– Ну ладно. Думаю, пока Фредерик начнет искать тебя, у нас есть немного времени. Расскажи мне все – я же должна знать, чего ожидать. Что это имеешь в виду под «немного неприятно»?

Смущенно хихикнув, Иоланда взяла сестру под руку и повела по дорожке подальше от дома.

Все было по-другому, и в то же время точно так же. Когда Маргарита садилась в карету в том же самом подвенечном платье, в котором она была в Туре, у нее возникло ощущение дежавю. Но сегодня хотя бы было прохладно – настоящее благословение, если учесть, насколько массивным было ее облачение.

Иоланда сидела напротив. Маргарите казалось, что она выглядит более взрослой. Возможно, это стало следствием замужества, а может быть, сыграло роль то, что теперь она была настоящей графиней. Ее муж Фредерик держался чопорно в своей жесткой тунике. На коленях у него лежал меч. Маргарита обратила внимание на то, что он так и не избавился от длинных бакенбард – от висков до линии нижней челюсти. Он говорил, что бакенбарды его отца пользуются большой популярностью в их приходе, и Маргарита подумала, что сестре будет нелегко заставить его побриться. Однако вся его чопорность улетучивалась, когда он смотрел на Иоланду. Проявления их взаимной любви были очевидны и трогательны. Трясясь на ухабах, они льнули друг к другу и держались за руки.

Утро прошло в суматохе и волнении. Уильям несколько раз ездил верхом в аббатство и обратно, завершая последние приготовления. Затем он вымылся и переоделся в чистую одежду в одной из верхних комнат. Маргарита уже была представлена дюжине мужчин и женщин, которых она не знала, когда дом начал заполняться оживленно беседовавшими и смеявшимися гостями. Маргарита очень хорошо помнила Сесилию Йорк, и, по всей вероятности, ей только почудились нотки презрения в комплиментах, которые та расточала по поводу ее платья. Лорд Йорк чопорно поклонился ей и сказал, что он рад видеть ее на второй свадьбе точно так же, как и на первой. Его жена пробормотала несколько слов, смысл которых Маргарита не уловила, но она заметила, что они вызвали улыбку у Йорка, когда тот наклонился, чтобы поцеловать ее руку. Почему-то это вызвало у нее раздражение.

Усилием воли она отогнала неприятные мысли. Сегодня ей предстояла встреча с мужем. Она наконец увидит его лицо. Болтаясь в карете из стороны в сторону, она мысленно молила Бога, чтобы король не оказался уродом или калекой. Уильям уверял ее, что Генрих вполне симпатичен, но она знала, что он не мог сказать ничего иного. В душе девушки смешались в равной мере страх и надежда. Ей оставалось лишь смотреть на проплывавшие мимо зеленые изгороди и паривших в небе птиц. У нее чесался лоб, поскольку горничные сильно стянули волосы назад, но она не осмеливалась прикоснуться к нему, чтобы не стереть пудру, и лишь кусала губы. В ее волосы были вплетены цветы, а кожу лица стягивало из-за всевозможных красок и мазей, нанесенных после ванны, принятой ею на рассвете. Она старалась не дышать слишком глубоко, дабы не упасть в обморок из-за того, что тесное платье впивалось в грудь.

Маргарита поняла, что они приближаются к аббатству Святой Марии и Святого Иоанна Богослова, по тому, как местные жители целыми семьями обступили дорогу. По случаю свадьбы подмастерья получили выходной. Все облачились в праздничные одежды, предназначавшиеся для посещения церкви, чтобы поприветствовать женщину, которая должна была стать королевой Англии. Маргарита смотрела на толпы стоявших вдоль обочин людей, которые кричали и махали руками.

Никто не выбегал на дорогу, и Маргарита имела возможность видеть спереди и сзади на некотором расстоянии четырнадцать других карет, направлявшихся к церкви аббатства. Ее сердце колотилось под платьем, и она приложила руку к груди, чтобы ощутить его биение. Итак, в этой церкви ее должен ждать Генрих, двадцатитрехлетний король. Она пристально смотрела вперед, надеясь увидеть его, хотя и понимала, что это бессмысленно. Король Генрих наверняка уже вошел в церковь, заметив на дороге приближающуюся кавалькаду. Скорее всего, он расположился у алтаря, а рядом с ним стоял Уильям.

У Маргариты кружилась голова, и она боялась лишиться чувств, не успев дойти до церкви. Видя состояние сестры, Иоланда достала веер и принялась обмахивать ее. Маргарита откинулась на спинку скамьи и закрыла глаза.

Церковь аббатства составляла часть большого комплекса зданий. В этот день монахи были освобождены от работы на полях. Маргарита видела рыбные садки, обнесенные стенами сады, виноградники и другие сооружения. Обежавший карету Фредерик помог ей выйти, поддержав за руку.

Кареты, которые ехали впереди, уже были пусты, и возле дверей церкви ее приветствовали гости, смеявшиеся и переговаривавшиеся друг с другом. Маргарита принялась искать глазами Уильяма, пока не вспомнила, что он должен находиться в церкви, и увидела Дерри Брюера, стоявшего рядом с герцогом и герцогиней Йорк. Когда она в сопровождении сестры и стайки горничных проходила мимо, Дерри улыбнулся ей. Она увидела, как он сказал что-то Йорку, после чего тот сразу посерьезнел. Когда Маргарита приблизилась к дверям, гости потянулись за ней, словно стадо гусей за главной гусыней.

– Да благословит тебя Бог, Иоланда, за то, что ты здесь, со мной, – сказала она. – Одна я бы просто не выдержала.

– На моем месте должен быть отец, но он опять уехал в поисках титулов. Ты готова увидеть своего короля? Волнуешься?

– Да… У меня кружится голова. Побудь рядом со мной, пока я не приду в себя, хорошо? Это платье слишком тесное.

– За это время ты выросла, Маргарита. Прошлым летом оно не было таким тесным. У тебя увеличилась грудь, и готова поклясться, что ты стала выше ростом. Должно быть, и в самом деле английское мясо пошло тебе на пользу!

Иоланда шутливо подмигнула ей, но Маргарита лишь вздохнула и покачала головой:

– Не говори глупостей, сестра. Так шутить, когда я собираюсь выйти замуж!

– По-моему, это самый подходящий момент в жизни, – возразила Иоланда. В ее глазах вспыхнули огоньки, и она перешла на английский: – Так ты, черт возьми, собираешься замуж или нет?

– Да, но не так, как ты об этом говоришь, – ответила Маргарита, будучи не в силах сдержать улыбку.

Она сделала еще один глубокий вдох и кивнула монахам, стоявшим у дверей. Расположенные внутри мехи надулись воздухом, и сложнейший в мире механизм создал давление. Раздались первые аккорды, и все присутствующие в церкви почти одновременно обратили взоры на переступившую порог невесту.

Барон Жан де Рош был счастлив, хотя даже бренди не спасал его от холодного ветра. Он чувствовал приближение весны. Никто не воюет зимой. Мало того, что в холодный сезон воюющую армию никак не прокормить, это еще и ужасное время для битвы. От холода немеют руки, от дождя промокает одежда, и солдаты могут в любой момент исчезнуть в темноте. Он оглянулся на следовавшую за ним небольшую группу рыцарей и ухмыльнулся, обнажив розовые верхние десны, лишившиеся зубов. Он ненавидел эти зубы. Они болели так сильно, что он не перестал ненавидеть их даже после того, как избавился от них. День, когда он согласился на то, чтобы ему удалили их с помощью щипцов, стал одним из счастливейших в его взрослой жизни. Полный рот крови и необходимость макать хлеб в молоко были невысокой ценой за освобождение от мучительной боли. Он почувствовал, что с того самого дня его жизнь стала неуклонно улучшаться, как будто раньше этому препятствовали больные зубы. Завернув назад верхнюю губу, он пожевал щетину усов. Внизу ему тоже удалили несколько зубов, но только коренные, располагавшиеся сзади, поскольку они начали гнить. Теперь, улыбаясь, он являл миру ровный ряд желтых зубов в передней части нижней челюсти.

Жизнь хороша для человека со здоровыми зубами, подумал он. Протянув руку назад, он с невыразимым удовольствием похлопал увесистые седельные мешки. Жизнь хороша и для человека, проявившего инициативу и отправившегося впереди армии в Мэн. Де Рош был поражен, увидев разграбленные дома в Анжу. Казалось, англичане только и занимались тем, что копили деньги, подобно алчным мелким торговцам, каковыми они, в сущности, и являлись. На глазах де Роша рыцари обогащались за один день. Французские лорды быстро смекнули, что есть смысл обыскивать повозки, направлявшиеся на север. Как правило, изгнанные поселенцы забирали с собой только самое ценное имущество. Зачем тратить время на то, чтобы рыться в барахле, оставленном в домах? Конечно, часть того, что попадало в руки аристократов, они отдавали королю – по крайней мере, насколько было известно де Рошу. Они могли себе это позволить. Эти люди уже богаты и станут еще богаче после того, как захватят английские фермы и города. Его лицо помрачнело, когда он мысленно сравнил их благосостояние со своим. Его люди вполне могли быть отнесены к категории захудалых рыцарей. Еще годом ранее де Рош подумывал о том, не отправить ли их всех восвояси, пока сам не прослыл захудалым бароном. На него нахлынули горькие воспоминания.

Все его родовые фермы постепенно уходили за долги, и однажды наступил момент, когда у него почти ничего не осталось. Тогда он пристрастился к карточной игре, благодаря своему другу, которому впоследствии перерезали горло. Де Рош задавался вопросом, найдутся ли в Мэне люди, которые согласятся играть с ним. Да, одно время его преследовали неудачи, но теперь у него было золото, и он знал, что играет лучше большинства людей, с которыми пересекались его пути. Если фортуна проявит к нему благосклонность, он сможет удвоить, а то и утроить состояние, добытое для него его людьми. Де Рош улыбнулся, обнажив верхнюю десну и нижние зубы. Он выкупит замок отца и вышвырнет этого парня в снег за то, что тот вздумал насмехаться над ним. Это будет только начало.

Лошадиные копыта застучали по каменным плитам – верный признак того, что они приближались к городу. Де Рош пустил свою лошадь иноходью, размышляя, стоит ли рисковать, заезжая туда. В его распоряжении имелась лишь дюжина рыцарей. Этого было вполне достаточно для того, чтобы забрать все, что им нужно, на ферме или в небольшой деревне. Города иногда имели возможность нанимать ополченцев, а у де Роша не было ни малейшего желания вступать в настоящее сражение. И все же он не был разыскиваемым преступником, а его отряд представлял собой авангард победоносной французской армии. Опережая своих соотечественников на какие-нибудь сорок миль, они имели возможность снимать сливки. Де Рош счел за лучшее сначала выяснить, какова обстановка, а потом уже принять решение.

– Едем, – приказал он. – Если в городе все спокойно, посмотрим, чем там можно поживиться. Если встретим ополченцев, остановимся на ночь на постоялом дворе, как обычные путешественники.

После целого дня пути его люди явно утомились, но продолжали оживленно переговариваться и смеяться. Они неплохо разжились золотом и серебром, а прошлым вечером наткнулись на сельский дом с тремя сестрами. При этом воспоминании де Рош почесал у себя между ног в надежде, что он не подцепил опять вшей. Он терпеть не мог брить волосы на лобке и потом опаливать его огнем.

Разумеется, первым время с сестрами провел он, как ему и полагалось по праву. Его люди сразу сочинили множество небылиц по поводу этой встречи, которыми они отныне будут развлекаться в течение нескольких месяцев, и теперь он посмеивался, слушая все более и более красочные подробности. Когда они уезжали оттуда этим утром, де Рош настоял на том, чтобы дом был сожжен. Живые свидетели могли создать ему некоторые проблемы, но на очередные обугленные развалины шедшая за ним армия не обратит никакого внимания. Мало ли они оставили их за собой!

Он увидел, что сзади и сбоку к нему приближается Альбер. Этот старик жил с их семьей, сколько он помнил себя, обучая верховой езде и выполняя особые поручения его отца. Альбер не носил доспехов, но всегда имел при себе длинный нож, почти меч, и, как прежде его отец, де Рош находил его весьма полезным человеком в непростых ситуациях разного рода.

– В чем дело, Альбер? – спросил он.

– Недалеко отсюда жила моя тетка, когда я был мальчиком. В нескольких милях отсюда к западу находится замок с солдатами.

– И что с того? – раздраженно произнес де Рош.

Ему не понравилось, что слуга осмелился публично подвергать сомнению его смелость.

– Прошу прощения, милорд. Я просто подумал, что вам не помешает знать об этом. В городе мы можем столкнуться не только с женщинами.

Де Рош с недоумением смотрел на старика. Следует ли расценивать его слова как оскорбление? Он не верил своим глазам, но Альбер с вызовом смотрел на него, не отводя взгляда.

– Должен ли я напоминать тебе о том, что наше маленькое путешествие имеет целью устранить всех англичан с пути короля и его армии? У них было время убраться отсюда, Альбер. Многие из них так и сделали. Те, кто остался, поставили себя вне закона, будь то мужчина, женщина или ребенок. Воспротивившись воле своего собственного короля, Альбер, они стали изменниками. Мы делаем праведное дело.

Пока он говорил это, его отряд проехал мимо фермера, стоявшего с опущенной головой. На его повозке высилась гора пастернака. Несколько рыцарей, проезжая, наклонились и взяли по паре штук. Крестьянин бросил на них гневный взгляд, но ничего не сказал. Эта сцена почему-то оказала на де Роша умиротворяющее воздействие. Он вспомнил, что прошлой ночью Альбер не попользовался женщинами. Кажется, старик укоряет его.

– Займи место в конце строя, Альбер. Я не ребенок, чтобы выслушивать твои нотации.

Альбер пожал плечами и отъехал в сторону, пропуская вперед остальных. Де Рош еще некоторое время не мог успокоиться из-за дерзости старика. Этот человек точно не воспользуется богатствами Мэна, подумал он и поклялся, как только они соединятся с армией, оставит Альбера на произвол судьбы и вынудит его побираться, несмотря на годы верной службы.

Они достигли окраины города уже на закате. Им предстояла долгая зимняя ночь после короткого зимнего дня. Де Рош чувствовал смертельную усталость, его одежда пропиталась потом, но при виде качавшейся на ветру раскрашенной вывески постоялого двора у него сразу поднялось настроение. Он и его люди передали своих лошадей конюхам и бросили жребий, кто останется с животными, после чего остальные отправились ночевать. Де Рош провел их внутрь дома и громким голосом заказал вина и еды. Он не заметил, как несколько минут спустя сын владельца постоялого двора выбрался из дома и помчался по улице что было сил, будто за ним гнался сам дьявол.

Глава 12

Войдя в церковь, Маргарита выдохнула, и только тут поняла, как долго сдерживала дыхание. Перед ней встали два маленьких мальчика из какой-то аристократической семьи. Один из них постоянно оглядывался, когда они шли под звуки органа сквозь толпу к перегородке из резного дерева, скрывавшей за собой алтарь. К рукам мальчиков, облаченных в красные одежды, были привязаны высушенные длинные ветки розмарина. Следовавшая за ними Маргарита ощущала запах травы. Казалось, каждый из присутствующих держал в руке высушенные цветы или золотистые пучки пшеницы. Глядя на проходящую мимо них невесту, они шуршали одеждами, рассматривали ее, улыбались и шепотом обменивались комментариями.

Мальчики и подружки невесты остановились у перегородки, и только Иоланда прошла с ней внутрь. Сестра пожала ей руку и тоже отступила в сторону, чтобы сесть в кресло. Маргарита впервые увидела Генриха. От облегчения у нее закружилась голова. Даже сквозь туманившую взор вуаль она видела, что он не калека, даже шрамов нет. Король выглядел довольно симпатичным: лицо овальной формы, темные глаза, черные кудрявые волосы, закрывавшие уши. На голове у него была простая золотая корона, и его свадебный наряд не отличался особой роскошью: темно-красная туника с поясом, доходившая до лодыжек, скрытых под шерстяными чулками кремового цвета, и поверх нее тоже темно-красный, расшитый золотой нитью плащ, застегнутый тяжелой пряжкой на плече. На правом бедре у него висел меч – серебряный клинок с золотой гравировкой. Его облик производил впечатление сдержанной простоты. И тут Маргарита увидела его улыбку. Она покраснела, осознав, что слишком пристально смотрит на жениха. Генрих кивнул ей, и невеста направилась к нему, стараясь идти медленным шагом.

Громкость звучания органа постепенно нарастала, и когда огромные, выходившие в поле двери затворились, по толпе прокатился приглушенный ропот. Очень немногие могли видеть алтарь, но все увидели невесту и были этим вполне довольны.

Пространство перед алтарем было гораздо теснее. В отличие от остальных помещений церкви, здесь стояли кресла, и Маргарита прошла мимо сидевших в несколько рядов изысканно одетых лордов и леди. Некоторые из них обмахивались веерами – скорее по привычке, поскольку в церкви было прохладно.

Маргарита приблизилась к Генриху, чувствуя легкий озноб. Она с удовлетворением отметила, что он выше ее. Все страхи, в которых она даже не могла себе признаться, улетучились, как только пожилой аббат заговорил на звучной латыни.

Она едва не подпрыгнула, когда Генрих протянул руку, поднял вуаль и откинул ее. Он рассматривал ее с неменьшим интересом, и Маргарита поняла, что король тоже никогда прежде не видел ее лица. Сердце гулко билось у нее в груди. Дрожь в теле усилилась, и у нее возникло ощущение, будто она отдала достаточно много тепла, чтобы вобрать в себя весь холод церкви. Генрих улыбнулся опять. Ее глаза наполнились слезами, и она видела словно сквозь густую пелену.

Аббат был суров, или, по крайней мере, Маргарите так казалось. Его голос заполнял все пространство церкви, когда он спрашивал, существуют ли препятствия к заключению брака – прежние помолвки или кровное родство. Маргарита увидела, как Генрих протянул аббату свиток с папским разрешением, перевязанный золотистой лентой. Тот с поклоном принял свиток и, хотя уже давным-давно ознакомился с его содержанием, для проформы окинул взглядом, после чего передал одному из монахов. Хотя они приходились друг другу кузеном и кузиной, он знал, что между ними нет кровного родства.

Маргарита, по примеру Генриха, преклонила колени. Затем, опять же по его примеру, поднялась на ноги. Она едва следила за церемонией и только слышала латинские фразы, которые как будто звучали у нее внутри. Проникавший сквозь витражи свет расцвечивал пол у алтаря яркими зелеными, красными и синими узорами. Глаза Маргариты широко раскрылись, когда она услышала свое имя, увидела, как Генрих повернулся к ней, и почувствовала, что он взял ее за руку. Его голос звучал нежно и спокойно.

– Я беру тебя, Маргарита Анжуйская, в жены, чтобы с этого дня быть с тобой вместе, в радости и горе, в богатстве и бедности, в здоровье и болезни, пока смерть не разлучит нас, если так определит святая церковь. В этом я клянусь тебе.

Маргарита чувствовала прикованные к себе взгляды английских лордов и леди, когда она, в состоянии, близком к панике, силилась вспомнить слова, которые должна была произнести. Генрих наклонился, чтобы поцеловать ее руку.

– Теперь ваша очередь, Маргарита, – прошептал он.

Неожиданно напряжение в ней спало, и нужные слова всплыли в памяти.

– Я беру тебя, Генрих Английский, в мужья, чтобы с этого дня быть с тобой вместе, в радости и горе, в богатстве и бедности, в здоровье и болезни, быть покорной и послушной тебе в постели и за столом, пока смерть не разлучит нас, если так определит святая церковь. В-этом-я-клянусь-тебе.

Последние слова она произнесла скороговоркой и испытала большую радость от того, что ей удалось сделать это без ошибок. Она услышала смешок Уильяма, и даже суровый аббат не смог сдержать улыбку.

Маргарита застыла на месте, в то время как новоявленный супруг взял ее левую руку и надел на безымянный палец кольцо с рубином. Стараясь дышать полной грудью в своем тесном платье, она снова почувствовала головокружение. Когда аббат велел им преклонить колени и лечь ниц, она упала бы, если бы Генрих не держал ее за руку. Их головы и спины покрыли куском чистой белой ткани, и на мгновение у нее возникло ощущение, будто она осталась наедине с мужем. Когда началась служба, Маргарита почувствовала, что Генрих повернулся, и, встретившись с ним взглядом, она склонила голову в немом вопросе.

– Вы прекрасны, – прошептал он. – Уильям сказал мне, что я должен говорить так, но это истинная правда.

Маргарита хотела было ответить ему, но, когда он опять взял ее за руку, расплакалась от избытка чувств. Генрих с изумлением взглянул на нее. Тем временем служба подошла к концу.

– Если мы сделаем это, то уже не остановимся, – сказал Томас, наклонившись к барону Стрэйнджу. – Как только французский король узнает, что в Мэне идут бои, он тут же придет сюда со своими солдатами, и они не будут терять времени, дегустируя виноград и деревенских девчонок. С приходом весны здесь воцарятся смерть и разрушение, и это будет продолжаться до тех пор, пока мы не погибнем или не переломаем хребты французам. Ты понимаешь это, барон? Мало убить нескольких солдат и скрыться в лесах, подобно Робин Гуду или какому-либо другому отверженному. Если мы сегодня ночью предпримем нападение, никто из нас уже не сможет вернуться домой, пока не будет все кончено.

– Томас, я не могу сказать это людям, – ответил Стрэйндж, устало потирая ладонью лицо. – У них не останется никакой надежды. Они пошли за мной, чтобы отомстить французам – возможно, перерезать несколько глоток. Ты же хочешь, чтобы они воевали с армией. Большинство из них все еще надеются, что король Генрих или лорд Йорк пришлют солдат, чтобы спасти нас. Если этого не произойдет, они просто разбегутся.

Томас Вудчерч покачал головой и криво усмехнулся.

– Они не разбегутся, если не увидят, что собираешься бежать ты, или, может быть, что погиб я. Я знаю этих людей, барон. Они не сильнее французов. Они могут сражаться только до тех пор, пока у них хватает духа. Но они убийцы, барон, каждый из них. Они любят убивать других людей куском хорошего железа, стоя плечом к плечу со своими друзьями. Они презирают трусов – и они не разбегутся.

Их разговор прервал тихий свист. Напоследок Томас бросил на своего собеседника многозначительный взгляд и поднялся на ноги. Уже давно опустились сумерки. Они находились вблизи дороги, освещенной лунным светом.

С расположенного неподалеку постоялого двора вышел, пошатываясь, рыцарь с непокрытой головой, державший шлем под мышкой, и принялся рыться свободной рукой у себя между ног. За ним последовали еще двое. Они явно искали место, где можно было бы опорожнить мочевой пузырь. Чтобы снять металлический гульфик, требовалось определенное время. Томас хорошо помнил запах, стоявший над полем битвы, когда рыцари опорожняли мочевой пузырь и кишечник прямо под себя, полагаясь на то, что их оруженосцы очистят доспехи после сражения.

Он не спеша наложил стрелу на тетиву. Он хотел выманить их всех и сейчас обдумывал, как бы это сделать. Если позволить французам забаррикадироваться на постоялом дворе, они смогут продержаться там сколь угодно долго, имея в своем распоряжении обилие еды и выпивки. Томас повернулся к барону.

– Я выманю их на улицу, – сказал он, – а ты дашь команду идти в атаку, когда наступит подходящий момент. Никто не должен двигаться, и никто не должен приходить ко мне на помощь, что бы ни случилось. Ты понял? Передай это им. Да, еще скажи, чтобы они не стреляли мне в спину.

Когда барон Стрэйндж исчез в сумерках, Томас снял стрелу с тетивы, положил ее обратно в колчан и прислонил лук к стене. Похлопав себя по бедру, он удостоверился в том, что его большой охотничий нож на месте. Сделав глубокий вдох, англичанин ступил в полосу лунного света и направился к трем французским рыцарям.

Один из них уже стонал от облегчения, испуская струю мочи на дорогу, в то время как двое других смеялись над ним. Томас неслышно приблизился к ним на расстояние в несколько шагов. Ближайший к нему рыцарь подпрыгнул от неожиданности, затем выругался и рассмеялся по поводу своего испуга, увидев, что перед ними стоит всего один человек.

– Еще один крестьянин! Ей-богу, они плодятся здесь, как кролики. Идите-ка своей дорогой, мсье, не искушайте судьбу.

Томас видел, что рыцарь нетвердо стоит на ногах. Он толкнул его, и тот с металлическим звоном рухнул на дорогу.

– Французские ублюдки! – крикнул он. – Убирайтесь домой!

Он подошел ко второму рыцарю, в изумлении таращившему глаза, и с силой пнул его по ноге. Тот последовал за первым.

– Сегодня ты совершил большую ошибку, сынок, – произнес третий рыцарь.

Этот француз стоял на ногах несколько тверже остальных, и Томас отступил назад, когда тот вынул из ножен меч.

– Ты думаешь, что можешь напасть на благородного человека безо всяких последствий?

Рыцарь шагнул в его сторону.

– На помощь! – изо всех сил завопил Томас, а затем крикнул то же самое по-французски: – Aidez-mois!

Рыцарь бросился на него, но Томас быстро увернулся. Он слышал, как тяжело дышит противник после попойки на постоялом дворе. Если схватка будет складываться не в его пользу, подумал Томас, всегда можно убежать.

Первый поверженный им рыцарь с шумом поднимался на ноги, когда двери постоялого двора с треском распахнулись, и с дюжину людей в доспехах выбежали на улицу с мечами в руках. Они увидели крестьянина, танцующего вокруг с трудом двигающегося рыцаря, и рассмеялись.

– Ты не можешь поймать этого дьявола, Пьер? Попробуй проткнуть ему печень!

Рыцарь ничего не ответил, полностью сосредоточившись на человеке, который привел его в ярость и которого он твердо вознамерился убить.

Томас начал покрываться потом. Он увидел, что один из первых трех рыцарей вытащил узкий кинжал и пытается подобраться к нему сбоку, чтобы либо напасть на него самому, либо подогнать его поближе к Пьеру, вооруженному более солидным оружием. Пьяно посмеиваясь, он едва держался на ногах, но с каждой секундой подбирался к Вудчерчу все ближе.

Томас услышал команду Стрэйнджа и тут же бросился ничком на землю.

– Он упал! – радостно крикнул кто-то по-французски. – Он что, споткнулся, Пьер?

Голос захлебнулся в свисте стрел. Одна за другой, срываясь с туго натянутой тетивы, они с глухим чавканьем проникали в щели доспехов, врезались в мясо рыцарей, отталкивая их назад и сбивая с ног. Французы ревели и выли, но поток стрел не иссякал. Землю оросила кровь.

Томас поднял голову и увидел перед собой рыцаря, который только что шел на него с кинжалом. Некоторое время тот с недоумением смотрел на оперенные стрелы, торчавшие из его ключицы и бедра, а затем, издав крик ужаса, повернулся лицом к невидимым противникам и сделал несколько неуверенных шагов, подволакивая раненую ногу. Поднявшись на ноги, Томас достал нож и подошел к нему сзади. Крепко схватившись за шлем, он резко откинул голову испуганного рыцаря назад, обнажив звенья латного воротника, защищавшего горло. Мягкое железо не выдержало удара тяжелого лезвия, и нож пронзил шею. Томас несколько раз провернул его в одну и другую сторону. Рыцарь всхлипнул, захлебываясь кровью. Томас извлек нож и шагнул назад, позволив ему осесть на землю.

Большинство французов лежали без движения. Остальные, все раненные, сгрудились вокруг своего предводителя. Де Рош с ужасом смотрел, как несколько десятков людей, облаченных в темные одежды, с длинными луками в руках, вышли из боковых улиц и спустились, словно пауки, с крыш домов. Обступив французов, они стояли и безмолвно смотрели на них.

Хозяин постоялого двора выглянул из дверей и, увидев перед собой эту жуткую картину смерти, перекрестился. Раздраженным жестом Томас сделал ему знак скрыться в доме и закрыть за собой двери, что тот и поспешил сделать.

– Мсье! – обратился к нему де Рош. – Вы сможете получить за меня выкуп. Вас интересует золото?

– У меня есть золото, – ответил Томас.

Де Рош огляделся. Пути отступления для него и четырех раненых рыцарей были отрезаны.

– Вы отдаете себе отчет в том, что король Франции находится всего в нескольких милях отсюда? Мы с ним словно братья. Сохраните мне жизнь, и жители этого города не подвергнутся наказанию.

– Вы даете обещание? Клянетесь честью? – спросил Томас.

– Да, клянусь честью!

– А как насчет остального Мэна? Вы оставите эту землю в покое? Уведет ли ваш король отсюда свою армию?

Де Рош заколебался. Ему хотелось ответить утвердительно, но это была бы настолько откровенная ложь, что он не осмелился. Его голос дрожал от отчаяния.

– Мсье, к сожалению, не в моих силах уговорить короля сделать это.

– Очень хорошо. Да пребудет с вами Господь, милорд.

Томас вполголоса отдал команду лучникам, стоявшим рядом. Французский барон вскрикнул и поднял руку. Одна из стрел пронзила его ладонь.

– Обыщите тела, – распорядился Томас, ощущая страшную усталость. – Перережьте им глотки на всякий случай. Нельзя допустить, чтобы остались свидетели.

Люди в темных одеждах буднично приступили к делу, как будто резали свиней или гусей. Один из рыцарей задергал ногами, когда его прижали к земле, но это продолжалось недолго.

Возникший из темноты Рован с висевшим на плече луком подошел к отцу. В лунном свете его лицо выглядело очень бледным. Томас хлопнул его по плечу.

– Неприятная работа, – сказал он.

Рован кивнул, бросив взгляд на груду мертвых тел на дороге.

– Французы разозлятся, когда узнают.

– Ну и замечательно, – отозвался Томас. – Я хочу, чтобы французы разозлились так, что у них помутился бы разум, и они напали бы на нас, как это было при Азенкуре. Я был тогда еще мальчиком, Рован. Едва достиг возраста, позволявшего мне носить воду для сэра Хью. В тот самый день я начал тренироваться в стрельбе из лука и занимаюсь этим по сей день.

Лондон оказался слишком большим, чтобы его можно было сразу впитать в себя. Маргарита и ее муж проехали верхом от Титчфилдского аббатства до Блэкхита, где она впервые увидела Темзу, а мгновением позже – первый в ее жизни вздувшийся труп, плывший по течению.

Стоял холодный ясный день. На ярко-синем небе не было ни единого облачка. Ее встречали мэр и олдермены[12], облаченные в синие мантии с алыми капюшонами. Среди участников процессии царила атмосфера праздничного веселья. Маргариту подвели к огромному паланкину на колесах, в который были впряжены лошади в белых атласных попонах. С этого места она ехала туда, куда ее везли, и при каждом удобном случае бросала сверху вниз взгляд на своего супруга, ехавшего верхом сбоку от паланкина. Маргарита с изумлением смотрела на гигантские толпы, сопровождавшие процессию. Она даже не подозревала о существовании такого количества народа. Казалось, весь город бросил дела, чтобы посмотреть на нее. Люди толкались, вскарабкивались на крыши домов, забирались на плечи друзей, лишь бы хоть на мгновение увидеть Маргариту Английскую. От приветственных криков у нее заболели уши. Она ощущала их кожей.

Город полностью встал, когда процессия достигла огромного моста через реку, соединявшего столицу с южными графствами и побережьем. Маргарита старалась не таращить глаза подобно сельской девушке, но Лондонский мост производил невероятное впечатление, представляя собой едва ли не целый город, протянувшийся над водой на своих побеленных кирпичных арках. Мимо нее проплывали десятки мастерских и жилых домов, построенных прямо на мосту. Там имелись даже общественные туалеты, и она покраснела при виде нависавших над рекой досок, снабженных круглыми сиденьями. Она открывала для себя одну странность за другой, и вдруг посредине моста паланкин остановился. По обе стороны теснились трехэтажные здания, на мостовой была устроена небольшая площадка, наподобие сцены, усыпанная свежесрезанным камышом. На ней стояли в ожидании две женщины – разукрашенные и одетые, как греческие богини. Маргарита с изумлением смотрела, как они приблизились к ней и возложили ей на плечи гирлянды цветов.

Одна из них начала декламировать стихи, перекрикивая шум толпы. Маргарита успела понять только то, что она воздает похвалы миру, как вдруг щелкнул кнут, и сцена осталась сзади. Она оглянулась, чтобы посмотреть на Иоланду, ехавшую верхом в дамском седле рядом с мужем Фредериком. Встретившись взглядом, сестры с трудом сдержались, чтобы не рассмеяться от удовольствия и удивления.

У Маргариты уже давно не было крошки во рту. Организаторы путешествия упустили из виду эту маленькую деталь. Запах улиц в некоторой мере подавлял ее аппетит, но к тому времени, когда процессия достигла Вестминстерского аббатства, она уже ослабла от голода. Лошадям, везшим паланкин, дали возможность отдохнуть в последний раз, и Генрих взял ее за руку, чтобы ввести внутрь.

Было странно ощущать тепло его руки. После свадьбы в Титчфилдском аббатстве она не знала точно, что ее ожидает в ближайшем будущем. В последующие дни она практически не оставалась наедине с молодым королем. Уильям и согбенный лорд Сомерсет, казалось, старались уводить от нее короля при каждой удобной возможности. Спала она в одиночестве, а когда интересовалась, с каждым разом все настоятельнее, где король, почтительные слуги отвечали ей, что он отправился в ближайшую часовню, чтобы провести ночь в молитвах. Она уже начала подумывать, не правда ли все то, что говорил ей отец об англичанах. Во Франции не так часто встречались женщины, остававшиеся девственницами в течение недели после свадьбы. В тот самый момент, когда он вводил ее по белым каменным плитам в старейшее аббатство Англии, Маргарита сжала руку Генриха, чтобы привлечь к себе внимание мужа, и увидела в его глазах выражение счастья.

Она едва сумела подавить вздох восхищения, увидев интерьер, гораздо более обширный и величественный, чем даже в кафедральном соборе Тура, под сводчатым потолком из камня. Вверху, в холодном воздухе, кружили воробьи, и Маргарите показалось, что она ощущает присутствие Бога в открытом пространстве.

Все места на деревянных скамьях древней церкви были заняты. При виде такого количества людей у нее подкосились ноги, и Генриху пришлось поддержать ее за талию.

– Осталось не так долго, – произнес он с улыбкой.

Появившиеся перед ними епископы с золотыми жезлами подвели их к двойному трону, где они простерлись ниц перед алтарем и получили благословение, прежде чем занять подобающие им места на глазах тысяч людей. Блуждавший взгляд Маргариты уткнулся в самодовольное лицо отца, сидевшего в первом ряду. Радость ее несколько померкла, но она принудила себя чопорно кивнуть ему. Она, конечно, догадывалась, что любой отец захочет присутствовать на церемонии коронации своей дочери, но его не было на свадьбе, и он не потрудился сообщить ей о своем намерении приехать в Англию.

Некоторые из присутствующих ели и пили, наслаждаясь праздничной атмосферой. Желудок Маргариты содрогался при виде холодных жареных цыплят, которых передавали по рядам. На плечи ей надели широкую белую с золотом мантию, и архиепископ начал церемонию, заговорив на латыни.

Казалось, она сидит уже целую вечность, боясь пошевелиться. Ей не запомнилась ни одна клятва, которую она дала как супруга и королева. По крайней мере, защита безопасности королевства не принадлежала к числу ее обязанностей. Архиепископ все говорил, и его слова заполняли окружающее пространство.

Маргарита отчетливо ощущала вес короны, водруженной на ее голову. Она инстинктивно подняла руку и прикоснулась к холодному металлу – в тот самый момент, когда собрание разразилось аплодисментами и радостными криками. У нее все поплыло перед глазами, и она закусила губу, чтобы не лишиться чувств. Итак, она стала королевой Англии. Генрих взял ее за руку, помог спуститься с трона и повел между рядов обратно к выходу.

– Я чрезвычайно доволен, – сказал он, стараясь перекричать шум. – Мы нуждались в перемирии, Маргарита. Я не могу проводить каждую ночь в молитвах. Иногда мне нужно спать, и без перемирия я опасался худшего. Теперь вы королева, и я могу прекратить мои ночные бдения.

Маргарита в смущении взглянула на мужа, но он улыбался, и она склонила голову, продолжив свой путь по залитому солнцем Лондону, сопровождаемая взглядами тысяч и тысяч людей.

Деревья уже покрылись зелеными почками, а Томас все еще дрожал на холодном, почти зимнем ветру. Он тосковал по теплу, хотя и знал, что вместе с ним в Мэн придут французы. Минул месяц с того дня, когда его люди убили французских рыцарей и их барона. Даже Стрэйндж был вынужден признать, что сладкий вкус мести в корне изменил настроение людей. Численность их отряда возросла вдвое за счет тех, кто уже готовился покинуть Францию.

Томас искоса взглянул на сына, лежавшего на животе в зарослях колючего кустарника, и усмехнулся. Рован превратился в настоящего мужчину. Он боялся за парня, но и не мог отослать его – по крайней мере, сейчас. Слишком многие верили Томасу и полагались на него. Ему было хорошо известно, что подумали бы люди, отправь он сына в Англию. Половина из них тотчас разбежалась бы.

Томас заметил впереди какое-то движение и приподнялся, зная, что его никто не увидит. В отдалении показались всадники, ехавшие очень медленно, дабы не опережать бредущих рядом с ними людей.

– Ты видишь их, Рован? Сегодня Бог на нашей стороне, парень. Это я тебе говорю.

Рован только ухмыльнулся в ответ. Они принялись наблюдать за этой смешанной конно-пешей группой, медленно двигавшейся по дороге. Всадников было около сорока, но Томаса гораздо больше заинтересовали те, что шли пешком. Они были вооружены луками, очень похожими на его собственный, и примерно вдвое превосходили по численности сопровождаемых ими всадников. По мнению Томаса, эти лучники были на вес золота.

Когда группа приблизилась к ним на несколько сотен ярдов, Томас поднялся на ноги. Он расположил свой лук так, чтобы его было видно, но чтобы при этом тетива оставалась ненатянутой, поскольку знал, что они остерегаются засады, забравшись столь глубоко в Мэн. Он увидел, что они замедлили шаг, заметив двух незнакомцев вблизи дороги, и ему не составило труда выявить среди них того, кто отдавал приказы остальным. Он оставил барона Стрэйнджа сзади, но сейчас пожалел об этом. Аристократы имеют особый стиль и манеру общения, и они с сыном могли вызвать подозрение у командира.

– Если это западня и меня схватят, беги через кусты, словно кролик, – сказал вполголоса Томас. – А пока оставайся здесь. Ты понял, Рован?

Тот неохотно кивнул. Томас двинулся вперед, и, когда он появился на дороге, группа остановилась. Он чувствовал на себе взгляды более чем сотни пар глаз, но все его внимание было сосредоточено на их командире.

– Вудчерч? – окликнули его, когда он приблизился к ним на двадцать шагов.

– Да, это я, – ответил Томас.

Лорд с облегчением вздохнул.

– Барон Хайбери. Это мои люди. Мне сказали, если я встречу вас здесь, то вы можете организовать небольшую охотничью вылазку.

– Вам правильно донесли, милорд.

Томас подошел к нему, и они обменялись крепким рукопожатием. У Хайбери была огромная черная борода лопатой.

– Герцог Йорк категорически настаивал на том, чтобы не было никаких частных вторжений в Мэн, мистер Вудчерч. Меня и моих людей здесь нет – надеюсь, вы понимаете. Однако, если мы отправимся охотиться на оленей и встретимся с какими-нибудь французскими насильниками и убийцами, в подобных обстоятельствах я не могу отвечать за поведение моих людей.

На его лице появилась недобрая улыбка, и Томас подумал, не было ли среди пострадавших его друзей или родственников. Он кивнул в знак согласия с этими правилами игры.

– Долго ли вы идете, милорд, и откуда? – спросил он.

Барон шмыгнул носом.

– Уже несколько недель, из Нормандии. А до этого моя семья владела небольшим имением в Анжу. Надеюсь, мне еще доведется когда-нибудь увидеть его.

– По этому поводу ничего не могу сказать вам, милорд. Но охота в Мэне хорошая, это я вам гарантирую.

– Стало быть, поохотимся. Тогда ведите нас, Вудчерч. Полагаю, у вас имеется что-нибудь вроде лагеря. Моим людям нужен отдых.

– Разумеется, милорд, – сказал Томас с улыбкой. – Позвольте мне проводить вас.

Он повел за собой английских лучников, которые не выказывали ни малейших признаков усталости. К нему присоединился Рован, и он представил сына своим спутникам. Те проявили интерес не столько к самому юноше, сколько к его луку. Заметив это, Томас ухмыльнулся.

– Можете посоревноваться с ним на стрельбище, ребята. Ставлю на него золотой.

Суровые лица лучников немного просветлели при мысли о подобной перспективе.

– Ставлю два золотых на моих людей, – произнес из-за их спин Хайбери.

Томас прикоснулся к своему лбу в знак согласия. День начался хорошо, и была надежда на то, что закончится он еще лучше. Он старался не думать о том, что французская армия идет маршем по полям и долинам Мэна.

Глава 13

Внезапность – великая сила, подумал Томас. Она ощущается подобно монетам в ладони: весомая и ценная, но дважды не потратишь. Ему не раз доводилось видеть французских солдат, но никогда еще не маршировали они такими стройными рядами, как сейчас, по главной дороге южного Мэна. Те, с которыми он сталкивался в юности, представляли собой банды нищих – жалких, голодных, одетых в рваное тряпье, которое им удалось где-нибудь стащить. В неподвижном воздухе отчетливо звучали голоса французов, распевавших песни. Томас в негодовании потряс головой. Эти звуки оскорбляли его до глубины души.

В английскую армию солдаты набирались из жителей беднейших кварталов Лондона, Ньюкасла, Йорка, Ливерпуля и других городов, из шахтеров, крестьян и подмастерьев, которые лишились работы, поссорившись со своими хозяевами, и которым некуда было идти. Сам он пошел воевать добровольцем, но было много таких, кто не мог устоять перед соблазном в виде лишней кружки эля, когда через деревню проходили вербовщики. В любом случае, как бы ты ни оказался в армии, обратной дороги не было, что бы там ни воображал о планах на жизнь. Дезертиров нещадно вылавливали – пожалуй, это было единственное в армии, что работало как следует.

Вспомнив первые месяцы своего обучения воинскому искусству, Томас помрачнел. Он ушел в армию после того, как избил отца, чего тот давно заслуживал. Ничего другого ему не оставалось: в противном случае он рисковал предстать перед магистратом, поскольку выбил отцу все передние зубы. Сейчас, спустя долгие годы, он жалел только о том, что не убил его. Отец давно умер, не оставив ему в наследство ничего, кроме буйного нрава, скрытого за внешней невозмутимостью.

Он познакомился с Дерри Брюером в первый же день, когда четыре сотни новобранцев учили ходить строем. В течение месяца они даже не видели оружия, только бесконечную муштру. Дерри гонял их до полного изнеможения, а в конце занятий мог ударом кулака свалить кого-нибудь из них на землю. Томас невесело усмехнулся. Когда-то они дружили, но это Дерри лишил его принадлежавшей ему земли, это Дерри несет ответственность за дьявольскую сделку, в результате которой Анжу и Мэн отошли французам. Что бы теперь ни случилось, они не могли оставаться друзьями.

Томас бросил взгляд на своих людей, расположившихся у линии деревьев. Поначалу он смеялся над кусками зеленой шерсти, которые они использовали, говоря, что это ухищрение не помогло в свое время и старику Робин Гуду. Приготовление смеси синей вайды[13] с желтым красителем, дававшей краску насыщенного зеленого цвета, отнимало много времени в ущерб стрелковой практике. Тем не менее Томасу пришлось признать, что, по крайней мере, в этом отношении Стрэйндж был прав. Даже если противнику стало бы известно, где они находятся, увидеть их, притаившихся в засаде, было нелегко. Томас попытался рассмотреть среди них Рована. Он не замечал в своем сыне признаков наследственной вспыльчивости. Вероятно, это было связано с тем, что он впитал в себя в большей степени молоко матери, нежели родовую желчь Томаса. А может быть, она еще проявится в нем, когда дело дойдет до сражения, как это произошло когда-то с ним самим. Это было еще одно свойство, роднившее его с Дерри. У них обоих внутри жила ярость, только распалявшаяся в пылу битвы. Как бы они ее ни прятали, она сидела в груди и скреблась в рёбра, просясь на свободу. Ей достаточно было дать повод.

Томас медленно повернул голову и посмотрел на дорогу. По ней спокойно шли и ехали верхом люди, словно направляясь на праздник. Французы не выдвигали вперед разведчиков, и он обратил внимание на то, как тепло они одеты и как хорошо вооружены. Он заметил даже отряд арбалетчиков, которые шествовали по дороге, неся свое грозное оружие на плече. При виде этой картины его охватило отвращение.

Чуть дальше можно было увидеть свиту французского короля – на прекрасных серых лошадях, в ярких синих и красных шлемах. Стояла весна, и они уже заняли Анжу. На протяжении нескольких месяцев каждый из них наслаждался жизнью за счет английских поселенцев. Томас ощерился. Две дюжины его стрел были наготове. Зимой он потратил часть золота, вырученного за шерсть и мясо, на то, чтобы оперить как можно больше стрел. Одно не вызывало сомнений: его люди не смогут забрать свои стрелы.

Он было подумал, не подпустить ли французского короля вплотную, прежде чем начать атаку. Если бы они сумели вогнать ему в горло стрелу, это значительно поспособствовало бы их успеху. Известие об этом разнеслось бы по всей Франции, подобно удару набата, и французы поняли бы, что Мэн будет сражаться. Но солдаты личной гвардии короля могли себе позволить нагрудники из толстого железа. Многие из них носили под доспехами дополнительные слои кожи и толстой ткани. Это существенно утяжеляло их снаряжение, но все они были крупными, могучими мужчинами, и лишний вес никак не сказывался на их воинских навыках.

Томас медлил. Он еще раз задумался о лежавшей на нем ответственности и преимуществах внезапности. Когда ее эффект исчерпает себя, он и его люди окажутся перед разъяренной массой солдат. Перед армией, имевшей сотни всадников, которые будут гнать их по полям и перелескам, словно лис. Ему уже случалось видеть подобное, и он знал, каково приходится лучникам, застигнутым на открытом пространстве. Он не мог допустить, чтобы это произошло с Рованом, Стрэйнджем, Хайбери и всеми остальными, кто доверил ему свою жизнь. Томас не мог точно сказать, когда он стал предводителем этой разношерстной группы, но даже Хайбери признал за ним это право – окончательно после того, как он чуть не подрался со Стрэйнджем во время дискуссии об их общих предках.

Воспоминание об этом вызвало у Томаса улыбку. Стоял прекрасный вечер. Его люди сидели в лесу вокруг огромного костра, смеясь и распевая песни. Может быть, точно так же проводил вечера Робин Гуд со своими товарищами.

В конце концов он принял решение. Целью должен стать король. Один-единственный удачный выстрел мог решить успех всего дела – такой шанс упускать нельзя. Основные силы французской армии шли вслед за ним, всего в двухстах ярдах, по поросшему кустарником полю, которое упиралось в обширный лесной массив. При Азенкуре командование английской армии выставило десять тысяч лучников, способных поражать на этом расстоянии цель размером с человеческую голову, производя по десять-одиннадцать выстрелов в минуту. Он заставил лучников Хайбери и своих ветеранов упражняться ежедневно, пока они не оказывались в состоянии пройти его личный тест – когда их руки обретали силу, достаточную для того, чтобы расколоть сгибом локтя два ореха.

Томас медленно поднялся и сделал глубокий вдох. На него падала пятнистая тень. В четверти мили от него вслед за ним поднялись соратники, постукивая нервно дрожавшими пальцами по своим лукам – наудачу. Он поднес к губам висевший на шее на ремешке охотничий рожок, издал пронзительный звук, отпустил его и навел стрелу на первую цель.

Услышав звуки рожка, ближайшие к нему французские солдаты удивленно огляделись. Томас наблюдал в прицел за тем, как рыцарь в доспехах ехал вдоль леса наклоненных назад копий, желая выяснить, что случилось. Солдаты указали на линию деревьев, и рыцарь, пришпорив лошадь и подняв забрало, поскакал в сторону лесной чащи.

Томас не мог читать, а если бы даже и умел – слова расплывались у него перед глазами. Но на расстоянии он все еще обладал острым зрением лучника. Он видел, как рыцарь наклонился вперед, что-то высматривая.

– Внезапность, – прошептал Томас.

Он спустил тетиву. Стрела попала рыцарю прямо в лицо в тот самый момент, когда он уже раскрыл рот, чтобы крикнуть. Рыцарь откинулся назад и свалился с лошади.

Из чащи в строй солдат полетели стрелы – залп за залпом, в ритме, знакомом Томасу, как ритм собственного дыхания. Именно для этого он тренировал и тренировал их до тех пор, пока кончики пальцев у них не распухали до размеров виноградины. Его лучники наклонялись и вытаскивали из черной земли предварительно воткнутые туда стрелы, вставляли их в тетиву, которую плавно натягивали. Щелчки, сопровождавшие каждый выстрел, музыкой звучали в его ушах. Четверть мили и двести человек, выпускающих стрелу за стрелой в плотные боевые порядки противника.

Охваченные паникой французские солдаты сбивались в беспорядочные толпы и беспомощно вскрикивали, когда в них вонзались стрелы. Сотни тел уже рухнули на землю, когда Томас торжествующе закричал без слов, увидев, что град стрел обрушился на королевскую свиту.

Рыцари, окружавшие короля Карла, поднимали над ним щиты, пытаясь защитить его от стрел, отдавали приказы солдатам, но падали один за другим. Над долиной разнеслись звуки рожков, и Томас увидел, как тысяча или больше солдат бросились вперед. Рыцари и всадники пришпоривали лошадей, выхватывали из ножен мечи и мчались к кровавой полосе в авангарде армии, напоминавшей след, оставленный ногой великана, который прошелся по живым людям.

Томас послал в короля три драгоценных стрелы с острыми наконечниками и затем снова переключился на людей, стоявших перед ним. Урон, причиненный противнику, превзошел его ожидания, но он видел, что многие стрелы не достигали целей.

– Цельтесь в рыцарей и лошадей! – крикнул он своим людям.

Сто лучников почти одновременно повернулись, высматривая одни и те же цели. Несколько рыцарей, скакавших галопом на помощь королю, погибли, еще не успев долететь до земли, и каждый из них был пронзен десятком стрел. Томас выругался, увидев, что король вертится в седле, явно живой, хотя у окружавших его рыцарей на доспехах проступали красные пятна. Они начали оттеснять короля назад, пробиваясь через напиравшие вперед массы солдат, но лучники продолжали стрелять, пока у них не вышли стрелы.

Томас заглянул в свой колчан, хотя уже знал, что он пуст. Казалось, двадцать четыре стрелы были израсходованы в одно мгновение. В рядах французской армии царил хаос. Толпы обезумевших людей метались между грудами трупов.

Пора уходить, подумал Томас. Он с удовольствием наблюдал за разворачивавшейся перед ним картиной, стараясь запечатлеть ее в памяти. Однако времени у него было мало, и он отыскал взглядом французского короля. Тот все еще был жив. Рыцари продолжали толкать его назад, прикрывая своими телами. Томас почувствовал, что ему трудно дышать. Он набрал в легкие как можно больше воздуха и еще раз протрубил в рожок.

При звуках сигнала шеренга лучников рассеялась, они повернулись спиной к французам и бросились в лесную чащу. Сзади протрубили другие рожки, и Томас испытал болезненный страх преследуемого охотниками зверя.

Громко и хрипло дыша, он продирался через кусты, огибал деревья, ударялся плечами о сучья, падал, поднимался и продолжал бежать что было сил. Он услышал храп лошадей и стук копыт. Это в лес въехали рыцари. Слева от себя он увидел, как упал на землю один из его людей, и вдруг, откуда ни возьмись, появился французский рыцарь и прицелился копьем в спину силившегося подняться на ноги лучника.

Томас прибавил скорости, напуганный тем, как быстро французы оправились от шока. Он лелеял надежду, что их догнал всего лишь рыцарь, вырвавшийся вперед. Если они оказались способны предпринять столь быструю контратаку, он может потерять половину своих людей, прежде чем они доберутся до лугов за лесом.

Он услышал стук копыт, сопровождаемый звоном упряжи, прямо у себя за спиной. Инстинктивно рванувшись в сторону, он услышал ругательство на французском языке и понял, что целившийся в него рыцарь промахнулся. Копье воткнулось в землю рядом с ним. Томас не осмелился оглянуться, хотя услышал звон извлекаемого из ножен меча, и лишь втянул голову в плечи, ожидая удара. В этот момент деревья перед ним расступились, и он понял, что преодолел милю. Так быстро он еще никогда не бегал.

Вырвавшись на залитый весенним солнцем луг, он оказался лицом к лицу с шеренгой своих людей, стоявших с луками на изготовку. Он бросился на землю, и над его головой засвистели стрелы. Услышав жалобное ржание, он впервые отважился посмотреть назад и увидел, что у лошади его преследователя, у которой из груди торчали несколько стрел, подкосились передние ноги, и сам он свалился на землю.

Томас с трудом встал и, тяжело дыша, побрел в сторону шеренги лучников, где они загодя приготовили запасные колчаны со стрелами. Он вознес хвалу Богу, что они оказались быстрее его в беге по пересеченной местности. Упавший рыцарь начал подниматься на ноги. Томас вытащил из колчана стрелу и выпустил в него, прицелившись в шею.

Луг представлял собой широкую полосу открытого пространства, поросшую папоротником и колючим кустарником, с несколькими дубами, росшими вокруг пруда. Лучшее место для засады трудно было найти. Его знали все местные жители, которые в детстве устраивали здесь игры и ловили рыбу.

Томас окинул взглядом шеренгу и с облегчением вздохнул, увидев Рована среди других. Во время стремительного броска через лес они потеряли нескольких человек. Но прежде чем он успел позвать сына, из леса выкатилась лавина всадников, ломая ветки деревьев и усыпая землю молодой листвой.

Они погибли сразу же, как только появились на залитом солнцем лугу. Последние лучники Томаса бродили среди лежавших на земле тел. Несколько его людей погибли от рук своих же товарищей, стрелявших во все, что двигалось. Некоторые агонизировали, умирая от полученных ран.

Сердце у Томаса бешено колотилось в груди, и он ждал, когда его биение вновь обретет свой обычный ритм. Из леса до его слуха доносились звуки рожков и треск сучьев, но на лугу никто больше не появлялся. Внезапность. Он в полной мере использовал ее. Теперь французы знали, что они будут сражаться за Мэн. Он громко выругался при мысли о том, что французский король остался в живых. Всего один прицельный выстрел, и они одержали бы победу сегодня же – может быть, даже спасли бы его ферму и семью.

Томас подождал еще немного, но ни один рыцарь так больше и не выехал из леса. Он потянулся за рожком, но обнаружил, что тот исчез, а на шее, в том месте, где висел ремешок, образовалась красная, болезненная полоса. Он не помнил, в какой момент потерял рожок, и несколько мгновений растеряно ощупывал шею, после чего поднес к губам пальцы и пронзительно свистнул.

– Уходим! – крикнул он и махнул правой рукой, болевшей от напряжения.

Его люди тут же повернулись и побежали трусцой в направлении деревьев, росших на противоположной стороне луга. Два человека несли своего друга, в то время как другие остались лежать, истекая кровью и тщетно моля о помощи. Он заткнул уши, чтобы не слышать голоса, взывавшие к нему.

Маргарита полюбила лондонский Тауэр. И отнюдь не только потому, что по сравнению с ним Сомюр выглядел жалкой лачугой. Он представлял собой комплекс зданий, каждое из которых занимало площадь, на которой могла бы разместиться целая деревня, и было обнесено высокой стеной с массивными воротами. Маргарита начала изучать эту древнюю крепость в центре самого могущественного города Англии, исследуя каждый ее уголок, и мысленно присваивая его себе, как она сделала это в Сомюре с вороньей комнатой и тайными коридорами.

Подувший с приходом весны свежий ветер не мог рассеять стоявший в Лондоне смрад. Даже там, где сохранились римские канализационные трубы, после сильных дождей древняя грязь поднималась на поверхность и мутной волной скатывалась по склонам холмов. При этом большинство улиц не было оборудовано стоками. Ночные горшки опорожнялись из окон прямо в уличные канавы, где их содержимое перемешивалось с вдавленным в грязь навозом, кишками и свернувшейся кровью зарезанных свиней. Запах на улицах стоял неописуемый. Прежде чем выйти из дома и отправиться по своим делам, лондонцы надевали поверх обуви высокие деревянные башмаки.

Когда планеты на небе выстраивались непонятным для нее образом, ядовитые испарения и летние эпидемии собирали богатый урожай среди населения города. Уильям сказал, что прежде, когда его отец был ребенком, в Англии жило куда больше народа, но в последнее время война и болезни постоянно облагали город ужасной данью. Целые деревни зарастали травой после того, как крестьяне бежали куда глаза глядят или умерли, забытые всеми, в заколоченных домах. И все же Лондон жил. Говорили, что его жители закалились, обретя способность дышать каким угодно воздухом и есть что угодно.

Маргарита содрогнулась, подумав об этом. Стояла весна. На бледно-голубом небе, словно нарисованные, висели белые облака. На высоте стены, окружавшей Тауэр, парили птицы, и воздух казался достаточно свежим. По этой причине она и решила прогуляться здесь. Солдаты, с которыми она заговаривала, краснели под взглядом пятнадцатилетней королевы.

Она смотрела на юг, рисуя в воображении Сомюр, расположенный далеко за морем. В письме ее мать подробно обрисовала финансовую ситуацию, которая сложилась в семье, но эту проблему Маргарита смогла решить весьма успешно. Стоило ей сказать одно лишь слово, как Генрих сразу же согласился послать в Сомюр огромную сумму, достаточную для содержания замка в течение двух лет, а то и дольше. Вспомнив об этом, Маргарита нахмурилась. Ее супруг был чрезвычайно сговорчив. Он во всем соглашался с ней и выполнял все ее желания. Однако она чувствовала, что здесь что-то не так. Она ни с кем не осмеливалась поделиться своими сомнениями, а Иоланда уже давно вернулась в поместье своего мужа. Одно время она размышляла, не написать ли ей письмо, но потом решила, что ее письма наверняка будут читать, по крайней мере, первые несколько лет. Интересно, думала она, удастся ли ей задать вопросы, которые не вызовут подозрения у Дерри Брюера. Она покачала головой, признавая свою неспособность утаить что-либо от этого невероятно проницательного человека.

В этот момент предмет ее мыслей прервал их ход, появившись на стене с улыбкой на лице.

– Ваше величество! – воскликнул он. – Мне сказали, что вы здесь. У меня мурашки пошли по телу, когда я представил, как вы падаете вниз и разбиваетесь насмерть. Думаю, не прошло бы и года, как это повлекло бы за собой войну – и все из-за какого-нибудь расшатавшегося камня или неверного шага! Я был бы в высшей степени признателен вам, если бы вы спустились со мной вниз. Как, полагаю, и караульные.

Он приблизился к ней, галантно взял под руку и потянул ее к ближайшей лестнице, ведущей вниз. Маргариту охватило раздражение, и она оказала ему сопротивление.

– Ваше величество? – произнес Дерри с уязвленным видом.

– Я не упаду, мастер Брюер. И я не ребенок, чтобы со мной нужно было нянчиться подобным образом.

– Едва ли король обрадуется, узнав о том, что его супруга разгуливает по стенам, миледи.

– В самом деле? А мне кажется, он этому очень обрадуется. Он наверняка скажет: «Если Маргарита желает этого, Дерри, я не возражаю», вы так не думаете?

Несколько мгновений они пристально смотрели друг другу в глаза, после чего Дерри отпустил ее руку, пожав плечами.

– Хорошо, как скажете. Все мы в руках Господа, ваше величество. Сегодня утром мы обсуждали с вашим супругом важные государственные дела. Смею предположить, что король неправильно истолковал некоторые ваши слова, но он приказал мне разыскать вас. Вы ничего не хотите сказать мне, миледи?

Маргарита взглянула на него, пожалела, что рядом нет Уильяма, и попыталась понять, в какой мере она могла доверять Дерри Брюеру.

– Мне приятно, что он вспомнил об этом, мастер Брюер. Это вселяет в меня надежду.

– У меня при себе документы, которые он должен скрепить печатью, ваше величество. Желательно сегодня. Я не могу отвечать за последствия, если произойдет еще одна задержка.

Маргарита глубоко вздохнула, не без труда подавляя приступ гнева.

– Мастер Брюер, я хочу, чтобы вы выслушали меня. Понимаете? Я хочу, чтобы вы перестали говорить и послушали.

От удивления Дерри вытаращил глаза.

– Разумеется, ваше величество. Я понимаю. Просто я…

Она подняла руку, и он замолчал.

– Я находилась вместе с моим мужем, когда он принимал благородных лордов и членов парламента. Они подали ему петиции и подробно обсуждали с ним его финансовое положение. Я видела, как вы приходили и уходили, мастер Брюер, с пачками документов в руках. Я видела, как вы водили рукой Генриха, когда он лил воск и ставил печать.

– Я не понимаю, ваше величество. Мы готовили распоряжение об отсылке денег вашей матери. Не это ли стало причиной вашей озабоченности? Король и я…

Она вновь подняла руку, прервав словесный поток Дерри.

– Да, мастер Брюер. Я тоже запустила руку в кошелек короля. Вам не следует говорить об этом. В конце концов, он мой супруг.

– И мой король, ваше величество, – твердо произнес Дерри. – Я имею с ним дело и помогаю ему столько лет, сколько вы живете на свете.

Маргарита внутренне сжалась под его холодным взглядом. У нее перехватило дыхание, гулко забилось сердце. Но этот разговор был слишком важен для нее, и она, сделав глубокий вдох, взяла себя в руки.

– Генрих хороший человек, – сказала она. – В нем нет ни подозрительности, ни злобы. Вы ведь не будете отрицать это? Он не читает петиции и законы, которые подписывает, а если и читает, то очень невнимательно. Он верит людям, мастер Брюер, и стремится угодить всем, кто приходит к нему со своими бедами или неотложными делами. В том числе и вам.

Дерри в смущении отвел взгляд, устремив его поверх стены, за ров, на петлявшую внизу темную ленту Темзы. За воротами под башней Святого Фомы люди в лодках прощупывали дно реки длинными шестами с крючками на концах. Дерри знал, что прошедшей ночью там утопилась молодая беременная женщина. Люди видели, как она, поддерживая рукой живот, перелезала через поручень моста. Они, разумеется, подбадривали ее криками, пока она не прыгнула вниз, где ее поглотили темные воды. Лодочники искали ее тело, чтобы продать его потом корпорации хирургов. Члены этой корпорации особенно хорошо платили за тела беременных женщин.

– Ваше величество, в ваших словах есть доля правды. Король действительно доверчив, и именно поэтому рядом с ним должны находиться преданные люди! Поверьте мне, я способен определить, кого следует подпускать к нему, а кого нет.

– Стало быть, вы считаете себя его сторожем, мастер Брюер? – Маргарита перестала нервничать, и ее голос приобрел твердость. – Quis custodiet ipsos custodes? – это не тот самый случай? Вы знаете латынь, мастер Брюер? Кто устережет самих сторожей?

Дерри закрыл глаза и подставил лицо ветру, дабы тот осушил выступивший на лбу пот.

– За свою жизнь я слышал не так много латыни, ваше величество. Вам всего пятнадцать лет, а я уже больше десятилетия стою на страже безопасности королевства. Вам не кажется, что я уже доказал свою честность?

– Вероятно, – сказала Маргарита, не желая уступать. – Хотя редкий человек не воспользуется абсолютным доверием к нему со стороны короля.

– Я тот самый человек, ваше величество, клянусь честью. Я никогда не искал титулов или богатства и отдавал все свои силы, служа верой и правдой во славу Генриха и его отца.

Произнося эти слова, Дерри стоял, опираясь руками о каменную стену. Маргарите неожиданно стало стыдно, хотя ее не покидало ощущение того, что Дерри Брюер пытается манипулировать ею – точно так же, как королем. Она призвала на помощь все свои душевные силы.

– Если вы говорите правду, то не станете возражать против того, чтобы я читала документы, которые приносят Генриху. Ведь так, мастер Брюер? Если вы действительно человек чести, как утверждаете, вам от этого не будет никакого вреда. Я попросила у Генриха разрешение на это, и он предоставил мне его.

– Да, он сделал это, – мрачно произнес Дерри. – Вы будете читать их все? В таком случае судьба королевства будет зависеть от мнения пятнадцатилетней девушки, не обладающей ни юридическими знаниями, ни опытом управления. Вы понимаете, о чем просите и какие последствия это за собой повлечет?

– Я не помню, чтобы о чем-то просила, мастер Брюер! – резко ответила Маргарита. – Я передала вам то, что сказал король Англии. От того, подчинитесь вы этому приказу или нет, зависит, сохранится ли за вами ваша должность. В любом случае я буду читать все документы. Каждое прошение, каждый приказ, каждый закон. Я буду изучать все то, что мой муж скрепляет восковой печатью.

Дерри повернул голову в ее сторону, и она увидела ярость в его глазах. Он терпит поражения с того самого момента, когда сегодня утром король Генрих отказал ему в его просьбе. Отказал! Дерри попросил короля просмотреть пачку документов, но тот с видимым сожалением покачал головой и предложил ему показать их его супруге. Он не мог поверить в это.

Маргарита смотрела на него с вызовом. Спустя некоторое время Дерри решительно кивнул.

– Очень хорошо, ваше величество. Если вы пройдете со мной, я покажу вам то, что вы желаете увидеть.

Они спустились по лестнице в главный двор площадью в несколько акров, заполненный солдатами и слугами, словно центр крупного города в базарный день. Дерри прокладывал путь через толпу, а Маргарита следовала за ним, исполненная решимости не уступить ни малейшей доли того, что ей удалось завоевать, чем бы это ни оказалось.

Белая башня являлась старейшей частью крепости. Она была построена из камня, привезенного Вильгельмом Завоевателем[14] из французского города Кан почти пятью столетиями ранее. Жестом Дерри пригласил Маргариту подняться по лестнице, которая заканчивалась дверью. В военное время лестница убиралась, благодаря чему башня становилась практически неприступной. Оказавшись внутри массивных внешних стен, они миновали часовых, поднялись еще по одной лестнице и прошли через дюжину комнат и коридоров, прежде чем подошли к толстой дубовой двери.

В обширной комнате, возвышавшейся над крепостью, под балками наклонной крыши, покрытыми многовековым слоем сажи, сидели многочисленные писцы и водили перьями по листам пергамента или перевязывали свитки разноцветными лентами, после чего передавали их своим начальникам. У Маргариты округлились глаза, когда она увидела большие рулоны пергамента, свисавшие с потолка и лежавшие на тележках.

– Этих запасов хватит всего на несколько дней, ваше величество, – пояснил Дерри. – Пергамент правит королевством. Он поступает сюда и выходит отсюда, попадая в руки аристократов, купцов, арендаторов и фермеров, в виде сотен документов – договоров, прошений, долговых расписок. Все они проходят через эту комнату. Такие же комнаты имеются в Вестминстерском и Виндзорском дворцах.

Он повернулся к ней, в то время как писцы застыли на месте, осознав, что их шумные и душные владения почтила своим присутствием сама королева.

– Ни один человек не в состоянии прочитать все это, ваше величество, – продолжал Дерри с самодовольным видом. – И, прошу прощения, в том числе ни одна женщина. Та малая часть, которая попадает к королю, проходит через руки старших писцов, а затем передается гофмейстеру и мажордомам. Люди вроде лорда Саффолка, являющегося мажордомом королевского хозяйства, читают некоторые из этих документов, на некоторые из них отвечают, и представляют на рассмотрение, опять же, только часть из них. Вы хотите остановить все это, миледи? Вы хотите своими руками и глазами заткнуть трубу, проходящую по этой комнате. Если вы возьметесь читать все это, то увидите дневной свет только годы спустя, ваше величество. Скажу вам откровенно, я не хотел бы для себя такой судьбы.

Впечатляющая картина, открывшаяся перед ней, и мертвая тишина, установившаяся в комнате с ее появлением, вызвали у нее благоговение. Она ощутила на себе взгляды писцов, словно по ее коже поползли жучки, и содрогнулась. Она заметила торжество в глазах Дерри, довольного тем, что ему удалось продемонстрировать ей неосуществимость ее затеи. Только для ознакомления с документами, находившимися в этой комнате, потребовалась бы целая жизнь, а он сказал, что они были составлены в течение нескольких дней. Ей очень не хотелось отказываться от привилегии, завоеванной с таким трудом, и она не знала, что ответить. Казалось бы, ответ был очевиден – она будет читать только самые важные требования и прошения, те, что попадают в собственные руки Генриха. И все же, если она сделает это, Дерри Брюер будет контролировать огромную массу корреспонденции, изучение которой относится к компетенции короля. Он показал ей огромную комнату с многочисленными писцами и грудами документов, дабы доказать свою правоту. Она начинала понимать, насколько в самом деле могуществен, а следовательно, и опасен этот человек.

Она улыбнулась, адресуя свою улыбку в большей степени писцам, нежели Дерри. Положив ладонь ему на руку, она заговорила спокойным, мягким тоном:

– Я буду просматривать только те пергаменты, которые должен подписывать мой муж, мастер Брюер. Я попрошу Уильяма, лорда Саффолка, пересказывать мне содержание остальных, раз он в своей новой должности читает так много документов. Я уверена, он будет говорить мне, какие из них имеют значение, а какие можно оставлять на усмотрение гофмейстера и остальных. Вам не кажется, что это весьма разумное решение? Я благодарна вам за то, что вы показали мне эту комнату и тех, кто трудится здесь безо всякого вознаграждения. Я расскажу о них мужу.

Услышав эти слова, писцы заулыбались, тогда как Дерри лишь сухо кашлянул.

– Как вам будет угодно, ваше величество.

Он продолжал улыбаться, хотя внутри у него все кипело. Если бы на месте Маргариты был кто-то другой, ему удалось бы уговорить Генриха отказаться от своего решения. Но что он мог поделать с супругой короля? Молодой женщиной, которая каждый вечер остается с ним наедине в королевских покоях? Не девственница ли она еще? – подумалось ему, ибо это могло бы послужить объяснением ее стремления проводить свое время столь необычным образом. К сожалению, он не мог спросить у нее об этом.

Когда они спускались из белой башни по лестнице, Дерри сначала хотел взять ее под руку, но потом передумал. Маргарита подобрала полы платья и пошла по ступенькам вниз без его помощи.

Глава 14

Джек Кейд споткнулся, попытавшись сплясать джигу на аккуратно постриженном газоне. В эту безлунную ночь единственным источником света на многие мили вокруг был дом, который он поджег. Взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие и не упасть, он выронил кувшин и едва не расплакался, увидев, как тот разбился на две равные части и его драгоценная жидкость растекается по земле. В одной из половинок кувшина все еще оставалось немного огненной воды. Он поднял глиняный осколок и выпил его содержимое, не обращая внимания на то, что острые края впились ему в губы. В темных окнах отражались языки пламени, постепенно подбиравшиеся к крыше.

– Я пьяный кентский мужик, ты, валлийский трус! Я именно такой, каким ты меня называл, когда в последний раз полосовал мне спину. Я буян и сын шлюхи! И сейчас я подпалил твой дом! Выйди и посмотри, что я приготовил для тебя! Ты в доме, магистрат? Ты меня видишь? Тебе еще не жарко?

Джек швырнул осколок кувшина в пламя и с трудом побрел прочь, пошатываясь. Его лицо заливали слезы. Когда сзади к нему подбежали двое мужчин, он повернулся, оскалился и принял бойцовскую стойку, пригнув голову и прижав к груди кулаки.

Бежавший впереди был примерно такого же крепкого сложения, с бледным, веснушчатым лицом, копной нечесаных рыжих волос и бородой.

– Спокойно, Джек! – крикнул он, отбивая сильный удар, направленный в его голову. – Это я, Патрик – Пэдди. Я твой друг, ты это помнишь? Ради бога, беги, иначе тебя повесят.

Джек с ревом стряхнул его с себя, освободившись от его объятий, и повернулся обратно к дому.

– Я не уйду отсюда до тех пор, пока этот трус не вылезет наружу! – завопил он так, что было почти невозможно разобрать его слова. – Слышишь ты, валлийский ублюдок? Я жду тебя!

Второй подбежавший мужчина был худой, костлявый, с ввалившимися щеками и длинными голыми руками. Роберт Эклстон был таким же бледным и оборванным, как и двое других. Кожу его ладоней покрывали черные пятна, которые походили на тени, создаваемые колыхавшимися языками пламени.

– Ты уже показал ему, Джек, – сказал Эклстон. – И, честное слово, показал хорошо. Дом будет гореть всю ночь. Но Пэдди прав. Тебе следует смываться, пока не появились бейлифы[15].

Эклстон не успел договорить, как Джек повернулся к нему, схватил его за воротник кожаной безрукавки и приподнял, оторвав ноги от земли. В ответ Эклстон едва заметным движением приставил к его горлу лезвие ножа. Каким бы пьяным Джек ни был, прикосновение холодной стали заставило его замереть на месте.

– Ты грозишь мне ножом, Роб Эклстон? Своему товарищу?

– Ты первый начал, Джек. Осторожно поставь меня на место, и я уберу нож. Мы друзья, Джек. Друзья не дерутся друг с другом.

Джек опустил его на землю, и Эклстон, как обещал, сложил нож и сунул его за пояс. Джек снова заговорил, и они все одновременно повернули головы в сторону дома. Сквозь треск горевших бревен до них донеслись детские крики и плач.

– Черт возьми, Джек. Там его ребята, – сказал Пэдди, потирая ладонью щеку.

Он присмотрелся к дому более внимательно и увидел, что весь первый этаж охвачен огнем, верхние окна еще были целы, но войти внутрь и остаться в живых уже не представлялось возможным.

– Еще вчера у меня был сын, – проревел Джек, сверкая глазами. – Пока его не повесил проклятый Элвин Джаджмент. Пока его не повесил, почти ни за что, валлийский магистрат, который даже родом не из Кента. Будь я вчера здесь, обязательно добрался бы до него.

Пэдди переглянулся с Робертом Эклстоном и покачал головой.

– Нужно сматываться, Роб. Бери его за руку. Завтра они явятся сюда, если еще не в пути.

Эклстон в раздумье почесал подбородок.

– Если бы сейчас в этом доме находились мои ребята, я бы уже выбил окна и выбросил их наружу. Почему он не сделал этого?

– Возможно, потому что мы стоим тут втроем с ножами, Роб, – ответил Пэдди. – Возможно, магистрат предпочитает, чтобы они погибли в огне, нежели чтобы их зарезали у него на глазах. Я не знаю. Ладно, бери его за руку, он не хочет уходить.

Пэдди опять схватил Джека Кейда за бицепс и чуть не упал, когда тот резко выдернул руку. По его вымазанному сажей и грязью лицу снова потекли слезы.

Над головами у них лопнуло оконное стекло, и они отбежали в сторону, прикрываясь руками от осколков. Они увидели магистрата с растрепанными волосами, одетого в грязную ночную рубашку. Окно было для него слишком маленьким, но он высунул в него голову.

– Здесь в доме три мальчика! – крикнул Элвин Джаджмент, обращаясь к ним. – Они ни в чем не виноваты. Вы поймаете их, если я велю им выпрыгнуть из окна?

Все трое молчали. Пэдди бросил взгляд на дорогу, жалея, что он еще не удаляется по ней от этого опасного места. Эклстон наблюдал за тяжело дышавшим и похожим на быка Джеком, сознание которого было затуманено алкоголем. Тот не сводил налившихся кровью глаз со своего врага.

– Почему ты не спускаешься вниз, ты, валлийский ублюдок? – крикнул ему Джек, покачиваясь из стороны в сторону.

– Потому что вся лестница в огне, приятель! Так вы спасете моих мальчиков из милосердия?

– Они все расскажут бейлифам, Джек, – вполголоса произнес Пэдди. – Если эти ребята останутся в живых, мы будем болтаться на виселице.

Джек, задыхаясь, потрясал над головой кулаками.

– Бросай их вниз! – прорычал он. – Я проявлю к ним больше милосердия, чем ты проявил к моему сыну, Элвин Джаджмент, будь ты проклят.

– Ты даешь слово?

– Тебе не остается ничего другого, кроме как поверить кентскому мужику, валлийский ночной горшок.

Какие бы сомнения ни одолевали магистрата, их рассеяли клубы черного дыма, начавшие вырываться из окна по обе стороны от его головы. Он вновь исчез внутри комнаты, и они услышали его кашель.

– Ты уверен, Джек? – тихо спросил Эклстон. – Они достаточно взрослые, чтобы потом опознать нас. Наверное, мне и Пэдди следует исчезнуть.

– Я не знал, что там эти чертовы дети. Мне сказали, он живет один в этом огромном доме, в то время как другие, более достойные люди вынуждены покушаться на чужое имущество, чтобы добыть хотя бы немного пропитания. Люди вроде моего мальчика Стефана. О господи, мой мальчик!

Джек рухнул на колени от охватившего его приступа горя. Он жалобно стонал, и с его губ свисала тонкая нитка слюны, касавшаяся нижним концом травы. Он поднял голову только тогда, когда в окне показался первый ребенок, который плакал от страха.

– Прыгай, щенок! – крикнул он. – Джек Кейд поймает тебя.

– Ради всего святого, Джек, – произнес умоляющим тоном Пэдди. – Никаких имен!

Мальчик прыгнул, постаравшись как можно сильнее оттолкнуться от подоконника, и пролетел по воздуху, словно движущаяся тень, озаренная сзади светом. Несмотря на свое состояние, Джек Кейд легко поймал его и положил в траву.

– Оставайся здесь, – произнес он хриплым голосом. – И не двигайся, иначе я оборву тебе уши.

Тем временем Пэдди поймал второго мальчика, поменьше, и положил его рядом с первым. Они все еще всхлипывали и испуганно смотрели на своих спасителей.

Старший брат пронзительно закричал, когда отец вытолкнул его из окна, которое и для него было слишком мало. Ободрав до крови плечи, он вывалился наружу и с воплем полетел вниз. Джек без всякого труда подхватил парня, словно тот ничего не весил.

В окне опять показалась голова магистрата. Его лицо выражало надежду, смешанную с яростью.

– Благодарю тебя, Джек Кейд, хотя ты будешь гореть в аду за то, что сегодня натворил, пьяный ты осел.

– Что такое? Что ты там говоришь мне, паршивый валлийский…

С ревом умирающего быка Джек бросился к дому. Пэдди и Роберт Эклстон попытались удержать его, но он ускользнул от их рук и всем своим весом обрушился на дверь, выбив ее внутрь и упав на нее сверху. Над его головой полыхнуло пламя, вынудив Пэдди и Роберта отпрянуть назад. Они переглянулись, а затем посмотрели на детей, сидевших в траве с широко раскрытыми, испуганными глазами.

– Я не полезу внутрь, – сказал Пэдди. – Ни за какие райские кущи, ни за какое богатство.

Пэдди и Роб отошли подальше, не спуская глаз с адского пекла.

– Ничего из этого не выйдет, – сказал Пэдди. – Он всегда говорил, что мечтает о грандиозном конце и, похоже, нашел его. Спас детей и вернулся, чтобы убить отца.

Они видели, как Джек исчез за языками пламени внутри дома, откуда до их слуха донесся громкий треск. Спустя некоторое время шум утих, и Эклстон покачал головой.

– Я слышал, в Линкольне набирают рабочих для строительства какого-то моста. Теперь нам здесь будет слишком жарко.

Он замолчал, осознав всю неуместность этих слов в ту самую минуту, когда в горящем доме погибал его товарищ.

– Тогда я мог бы отправиться с тобой на север, – отозвался Пэдди. – Он повернулся к детям, наблюдавшим, как огонь пожирает их дом. – Вы ведь расскажете бейлифам о нас, не так ли? Ведь то, что мы спасли вам жизнь, ничего не значит, правда, ребята?

Двое младших в ужасе затрясли головами, но старший поднялся на ноги, с ненавистью глядя на них.

– Я все расскажу им, – сказал он.

Его глаза, в которых стояли слезы, засветились каким-то странным безумием, когда он услышал вопли отца.

– Вас вздернут за то, что вы сделали.

– О господи, что же это такое? – воскликнул Пэдди, покачав головой. – Будь я более жесток, перерезал бы тебе горло за эту глупую угрозу. Я в своей жизни делал еще и не то, можешь мне поверить. Так что сиди, сынок, и помалкивай. Я не собираюсь убивать тебя, по крайней мере, сегодня. Не в тот момент, когда мой друг погибает без исповеди. Ты знаешь, почему он пришел сюда, парень? Потому что твой отец сегодня утром повесил его сына. Ты знал об этом? За кражу пары ягнят из стада в шестьсот голов. Как это согласуется с твоим праведным гневом, а? Твой отец убил его сына, а он поймал тебя, когда ты выпал из окна.

Мальчик отвел глаза в сторону, не выдержав гневного взгляда ирландца. В этот момент раздался глухой треск. Они повернули головы в сторону дома и увидели, что от него отвалилась целая секция. Пэдди бросился к детям, накрыл их собой и толкнул старшего с такой силой, что тот упал на землю. Эклстон отскочил в сторону, дабы не попасть под град кирпичей, кусков извести и пучков древней соломы. Он огляделся, отыскивая глазами большое тело Пэдди.

– Ты слишком мягок, Пэдди, в этом твоя проблема. Господи, ты не мог…

У него отвисла челюсть, когда он увидел, как Джек Кейд выпрыгнул из образовавшегося проема с телом на руках.

Приземление оказалось довольно жестким. Джек вскрикнул от боли. Он тут же принялся кататься по земле, и в свете огня они увидели, что от его волос и одежды струится дым. Магистрат лежал без чувств, напоминая сломанную куклу. Джек перевернулся на спину и завыл на звездное небо.

Роберт Эклстон склонился над ним. Руки его друга были обожжены и покрыты сажей. Все открытые части его тела были либо покрыты волдырями, либо изранены. Кейд кашлял, тяжело дышал и отплевывался.

– О боже, – простонал он. – Мое горло…

Он попытался сесть и вскрикнул от боли, которую причиняли ему ожоги. Вспомнив о том, что на противоположном конце сада есть пруд, он с трудом поднялся и побрел в его сторону.

Пэдди стоял и смотрел на троих детей, сгрудившихся вокруг своего отца.

– Он… что?.. – прошептал старший мальчик.

– Ты видишь, он дышит. Наверное, не может прийти в себя из-за того, что наглотался дыма. Мне уже приходилось быть свидетелем подобного.

В отдалении послышался всплеск воды. Это Джек Кейд либо упал, либо бросился в пруд. Мальчики хлопали отца по щекам, щипали его за руки. Когда он со стоном открыл глаза, двое младших опять заплакали.

– Что случилось? – спросил он и закашлялся. Его лицо побагровело. По телу волнами пробегали судороги, и, казалось, он вот-вот опять потеряет сознание. Магистрат смотрел на своих сыновей и потирал горло покрытой волдырями рукой, на коже которой из-под слоя сажи проступала кровь.

– Как?.. – Увидев, что рядом с его сыновьями стоят двое мужчин, Элвин Джаджмент, приложив неимоверное усилие, поднялся на ноги и согнулся, упершись руками в колени.

– Где Джек Кейд? – прохрипел он.

– В вашем пруду, – ответил Эклстон. – Он спас вас, ваша честь. И поймал ваших сыновей, сдержав свое слово. И это не имеет никакого значения, правда? Вы спустите на него своих цепных псов, нас всех схватят, а потом наши головы будут красоваться на шестах.

Дом все еще пыхтел и плевался огнем, как вдруг ночной воздух прорезал стук копыт на дороге. Элвин Джаджмент услышал эти звуки в тот самый момент, когда Кейд выбрался из пруда с протяжным стоном.

– Забирай ребят, Пэдди, – неожиданно произнес Роб Эклстон. – Отведи их к дороге и оставь там.

– Нужно сматываться, Роб. Иначе будет поздно.

Посмотрев на своего старого друга, Эклстон покачал головой.

– Отведи их.

Высокий ирландец решил не спорить с ним. Он собрал мальчиков вместе и схватил старшего за воротник, когда тот попытался с криком отбиться от него. Пэдди отвесил ему затрещину, чтобы он замолчал, и поволок через сад, дав знак младшим братьям идти за ними.

Магистрат с тревогой смотрел им вслед.

– Я обещаю, что вас не станут задерживать, – сказал он.

Эклстон ухмыльнулся.

– Я не верю ни единому вашему слову, ваша честь. Мне доводилось встречаться со многими из вас, понимаете? Мне с дружками все равно болтаться в петле, так что я, пожалуй, хоть доброе дело сделаю.

Элвин Джаджмент открыл было рот, чтобы что-то сказать, как Эклстон сделал шаг вперед и резким движением полоснул его ножом по горлу. Лишь на мгновение задержавшись возле тела, дабы удостовериться, что все кончено, он тут же отошел в сторону.

Джек Кейд все еще с трудом брел по саду, когда стал свидетелем того, как его друг убил магистрата. Он попытался крикнуть, но из его сорванного, распухшего горла вырвалось лишь шипение. Эклстон подошел к нему, он оперся на его плечо, и они пошли прочь от горевшего дома.

– А где Пэдди? – прохрипел Джек, сотрясаемый крупной дрожью.

– Он выберется отсюда, Джек, не переживай за него. Он почти так же горазд убивать, как и ты. Господи, Джек! Я уже подумал, что тебе конец.

– Я… Тоже так думал, – простонал Джек Кейд. – Рад… что ты убил его. Ты хороший парень.

– Я вовсе не хороший парень, Джек, ты это отлично знаешь. Я просто рассерженный парень. Он повесил твоего сына и заплатил за это. Ну, куда мы сейчас?

Джек Кейд набрал в легкие воздуха, чтобы ответить ему.

– К дому… палача. Хочу… поджечь его.

Они побрели в темноту, пошатываясь и спотыкаясь, оставив за спиной пылающий дом и мертвого магистрата.

Стояло холодное, серое утро. Моросил мелкий дождь, который не мог смыть жирную сажу с их рук. Когда они втроем вошли в город, Джек хотел сразу же смешаться с толпой, собравшейся на городской площади, но Пэдди остановил его, толкнув своей могучей рукой к стене дома.

– Там наверняка крутятся бейлифы, которые ищут тебя, Джек. У меня есть пара монет. Мы найдем постоялый двор или конюшню и подождем там этого собрания. Когда опять стемнеет, ты сможешь вернуться и снять своего сына с виселицы.

За долгую ночь Джек успел протрезветь. Красное лицо его распухло, налитые кровью глаза заплыли. Черные волосы были опалены, и отдельные участки шевелюры приобрели светло-коричневый цвет. Грязная одежда пребывала в столь плачевном состоянии, что даже нищий подумал бы дважды, прежде чем примерить ее.

Он медленно отвел руку Пэдди от своей груди в сторону, расправил плечи и заговорил все еще сиплым голосом:

– Слушай меня внимательно, Пэдди. У меня ничего не осталось, понимаешь? Они отняли у меня моего мальчика. Да, я собираюсь снять его с виселицы и похоронить возле церкви. Если они поднимут на меня руку, то очень пожалеют об этом. Я хочу сделать это сегодня утром, прежде чем свалюсь с ног. Если тебе это не нравится, ты знаешь, что нужно делать, не так ли?

Они пристально смотрели друг другу в глаза. Эклстон громко кашлянул, решив разрядить обстановку.

– Мне кажется, этой ночью я спас тебе жизнь, уведя тебя оттуда, – сказал он, потирая глаза и зевая. – Не представляю, как ты до сих пор еще в состоянии держаться на ногах, Джек. Как бы то ни было, ты мне обязан, поэтому выпей пинту пива и ложись спать. Здесь неподалеку есть конюшня, и я знаю главного конюха. За несколько пенни он закроет глаза на наше присутствие, как уже не раз делал прежде. Нам не следует приближаться к толпе, которая, вполне возможно, собралась, чтобы обсудить ночные поджоги домов. Не хочется говорить банальности, но от тебя воняет дымом, Джек. От нас всех воняет. Ты можешь сейчас сам повеситься и избавить их от лишних хлопот.

– Я ведь не просил вас идти со мной, – пробормотал Джек.

Его взгляд скользнул мимо них и уперся в площадь. Толпа шумела и была достаточно многочисленной, чтобы скрыть за собой висящее на веревке тело. Он видел мысленно каждую черточку лица своего сына, который вместе с ним сотни раз убегал от бейлифов с фазанами, спрятанными под куртками.

– Нет-нет, так не пойдет, Роб. Вы оставайтесь здесь, если хотите, а у меня есть нож, и я сниму его с виселицы.

Он стиснул зубы, выдвинув вперед челюсть, и его красные глаза сверкали огнем, словно у пробудившегося дьявола. Медленно подняв огромный, поросший волосами кулак, он сунул его под нос Эклстону.

– Не удерживай меня, я серьезно говорю.

– Господи, – пробормотал Эклстон. – Ты пойдешь с нами, Пэдди?

– Ты что, как и он, лишился рассудка? Ты видел когда-нибудь разъяренную толпу, Роб Эклстон? Честное слово, они разорвут нас на куски, потому что мы походим на опасных бродяг!

– Ну и что? Ты идешь или нет? – снова спросил Эклстон.

– Иду. Разве я сказал, что отказываюсь? Я не могу доверить вам это дело. Господи, защити всех дураков, вроде нас, занятых дурацкими делами.

Слушая их, Джек улыбался, словно ребенок. Он похлопал их по плечам.

– Вы хорошие ребята. На вас можно положиться. Ну, тогда пошли. Это обязательно нужно сделать.

Он выпрямился и зашагал в сторону толпы, стараясь не хромать.

С чувством, близким к благоговению, Томас наблюдал за тем, как барон Хайбери протрубил в рожок и его всадники покатились вниз по склону холма среди деревьев, словно расплавленное серебро. Французских рыцарей, преследовавших группу лучников, застигли врасплох и потрепали на фланге конные копейщики Хайбери. В одно мгновение из охотников они превратились в дичь. Томас завопил от радости, увидев, как французы падают с лошадей, пронзенные копьями. Однако люди Хайбери значительно уступали противнику в численности, а рыцари все прибывали, волна за волной. Атака постепенно захлебнулась и превратилась в свалку. В воздухе мелькали мечи и топоры.

– Бей и беги, – бормотал Томас. – Давай же, Хайбери, бей и беги.

Эти три слова стали их девизом за две недели почти непрерывных сражений, стоивших огромных жертв обеим сторонам. В боевых порядках французов больше не звучали песни. Отныне они выдвигали вперед разведчиков. Маршрут их продвижения по Мэну был отмечен пепелищами городов и деревень, но за каждый город, за каждую деревню они платили немалую цену. Об этом заботились Томас и его люди. С каждым днем накал ненависти и степень жестокости нарастали с обеих сторон.

Хайбери дал ему и его лучникам возможность оторваться от французов, и Томас вознес хвалу богу за то, что тот послал ему человека, который действовал именно так, как, по его мнению, должен действовать лорд. Томас прекрасно понимал, какими чувствами руководствовался бородатый аристократ. За какое бы преступление или зверство он ни мстил, Хайбери сражался с беспримерным мужеством, карая всякого, кто имел глупость или неосторожность оказаться в пределах досягаемости его длинного меча. Солдаты любили его за бесстрашие, а барон Стрэйндж ненавидел лютой ненавистью, причину которой Томасу никак не удавалось понять.

Поднимаясь вверх по тропе среди деревьев, отмеченных его людьми, Томас остановился, прикоснулся к куску ткани, привязанному к ветке дерева, и оглянулся назад. Он хорошо знал окрестные земли. Отсюда до его фермы было не больше десяти миль, и в свое время он часто бывал здесь вместе с женой и детьми. Это знание осложняло французам борьбу с мятежными англичанами, но тем не менее они проходили ежедневно по несколько миль, попадая в засады и убивая всех, кого только могли убить. На мгновение Томасом овладело отчаяние. Он и его люди орошали землю кровью французов на протяжении сорока миль, а им не было видно ни конца, ни края.

– А теперь беги, – произнес Томас, зная, что Хайбери не может его услышать.

Его люди удерживали свои позиции, но по мере того, как число французов возрастало, те все больше смелели и теперь пытались окружить маленький английский отряд. У них был единственный путь спасения – обратно вверх по склону холма, но Хайбери, казалось, не собирался отступать. В покрасневших от чужой и своей крови доспехах он не переставал размахивать мечом.

Многочисленные рыцари с трех сторон теснили англичан. Французские мечи все чаще опускались на их головы. Сражение разворачивалось в каких-нибудь трех сотнях ярдов от Томаса, и он отчетливо видел лицо Хайбери, с которого после сильного удара слетел шлем. Из носа у него текла кровь, а длинные волосы разметались в стороны отдельными, пропитанными потом прядями. Томас мог поклясться, что Хайбери рассмеялся, выплюнув кровь и бросившись на рыцаря, нанесшего ему удар.

– Черт возьми, беги! – завопил Томас.

Ему показалось, что Хайбери вздрогнул и повернулся в его сторону. Этот крик вывел барона из транса, и он огляделся. С десяток из его сорока солдат уже были на земле, и некоторые из них еще двигались, бросаясь на рыцарей, до которых они могли дотянуться.

Томас увидел серебристые блики между деревьями и тихо выругался. Французский король ввел в действие множество рыцарей. Это означало, что лучники, которых Томас оставил в засаде в ближайшем городе, встретят меньшее количество французов, но основные их силы окажутся в долине. Томас схватил лук и определил на ощупь количество оставшихся стрел. Он знал, что если опять спустится вниз, то погибнет.

Сзади послышались поспешные шаги. Он обернулся, испугавшись, что противник окружил его людей, и с облегчением вздохнул, увидев Рована. Еще с десяток лучников, бежавших за его сыном, остановились в ожидании, когда Томас поведет их вверх по склону холма на другую его сторону и дальше.

Рован заметил, с каким выражением отец наблюдает за Хайбери, который яростно размахивал мечом. В глазах Томаса светились безумные огоньки, а на губах играла зловещая улыбка.

– Ты не сможешь спасти его, – сказал Рован. – Если ты спустишься вниз, тебя убьют.

Томас взглянул на сына и покачал головой.

– Их слишком много, отец, – увещевал его Рован.

Он видел, как отец перебирает пальцами стрелы, сухо щелкавшие в колчане. Шесть с острыми наконечниками, одна с широким.

Томас выругался, произнеся слова, которые сын никогда прежде от него не слышал. Ему нравился Хайбери. Этот человек заслуживал лучшей участи.

– Оставь мне свои стрелы, Рован, и уводи ребят за холм. Слушайся Стрэйнджа, но и собственной головой тоже думай.

Не оборачиваясь, он протянул руку за стрелами.

– Нет, – сказал Рован. Он взял отца за руку, ощутив под одеждой твердые, как дерево, мышцы. – Пойдем с нами, отец. Ты не сможешь спасти его.

Томас бросился к Ровану и схватил его за грудки. Хотя они были примерно одинаковой комплекции, отец приподнял сына, и тот безвольно заболтал ногами в сырой траве.

– Ты будешь делать то, что я тебе говорю, – рявкнул он. – Отдавай стрелы и иди.

Лицо Рована налилось кровью. Он вцепился в руки отца, пытаясь освободиться. Несколько мгновений они соревновались в силе, в то время как остальные смотрели на них с разинутыми ртами, и потом одновременно отпустили друг друга, продолжая сжимать кулаки. Томас пристально смотрел на сына, и тот, в конце концов, почти швырнул свой колчан отцу.

– Можешь забрать, если они тебе так нужны.

Томас переложил оперенные стрелы в свой колчан.

– Я найду тебя на ферме, если смогу. Не беспокойся за меня.

Рован продолжал испепелять его взглядом.

– Дай мне слово, что не последуешь за мной вниз.

– Нет, – сказал Рован.

– Черт бы тебя подрал, парень. Дай мне слово! Я не хочу сегодня видеть, как ты умрешь.

Рован опустил голову, испытывая смешанное чувство гнева и страха перед отцом. Томас с облегчением кивнул головой.

– Ищи меня на ферме.

Глава 15

Томас Вудчерч ступил на зеленый склон, держа лук наготове, и двинулся в сторону рыцарей, увлеченных битвой. В его колчане оставалась дюжина стрел, и одна лежала на тетиве. С каждым шагом шум усиливался и звуки становились все более отчетливыми, пока он не стал различать лязг и скрежет металла. Это была привычная для него музыка, знакомая песня, что-то вроде колыбельной из воспоминаний детства. Усмехаясь своим мыслям, он спускался вниз по холму. Все-таки странная вещь память.

Французские рыцари упорно наседали на Хайбери и его изрядно потрепанное войско. Они прекрасно знали, как действовать против людей, имеющих понятие о чести. Выскочив из лесной чащи и увидев схватку, каждый из них издавал боевой клич и бросался на английских всадников. Они ломали копья о доспехи людей Хайбери, если им удавалось добраться до них, затем поднимали топоры или вынимали из ножен мечи с широкими лезвиями, чтобы нанести первый сокрушительный удар.

От них Томаса отделяло двести ярдов зеленой травы. Наблюдая за ожесточенным сражением, он воткнул в мягкую землю свои стрелы через определенные интервалы. Постояв еще несколько мгновений, он расправил плечи и ощутил усталость в мышцах.

– Ну, хорошо, – пробормотал он. – Сейчас увидите, что я приготовил для вас.

Люди Хайбери в забрызганных грязью и кровью доспехах смешались с французскими рыцарями, и было трудно разобрать, кто есть кто.

Сделав глубокий вдох, Томас медленно натянул тетиву, с удовольствием почувствовав силу своей руки, когда костяшки пальцев коснулись скулы. Некоторые отдавали предпочтение раздельной хватке, когда стрела располагается между двух пальцев. Томас же всегда находил более естественной низкую хватку, когда оперенное древко прижимается верхним пальцем. В этом случае, чтобы произвести выстрел, требовалось всего лишь разжать ладонь. Просто, как выдох. На расстоянии двух сотен шагов он мог стрелять без промаха.

Лук скрипнул, и он отпустил тетиву, послав стрелу в спину рыцаря, бросившегося на Хайбери. Спинные пластины не были столь же толстыми, как грудные. Томас знал, что это едва ли не вопрос чести. Если рыцарь поворачивался, чтобы бежать, он становился более уязвимым. Закаленный наконечник стрелы пробил пластину, и оторвавшиеся перья подняли маленькое белое облачко.

Рыцарь закричал и повалился на бок, в результате чего в кутерьме схватки возникла брешь, через которую Хайбери увидел Томаса. Бородатый лорд рассмеялся, и Томас отчетливо услышал его смех. Он опустил лук и вновь начал убийственную процедуру, которую проделывал всю свою жизнь.

У него имелось всего двенадцать тяжелых стрел, с учетом тех, что передал ему Рован. Усилием воли Томас заставил себя не спешить, чтобы стрелять наверняка. Первыми четырьмя стрелами он убил рыцарей, окруживших Хайбери, обеспечив ему пространство для маневра. До его слуха доносились яростные крики дергавшихся в седлах французов, которые пытались рассмотреть через прорези в забралах шлемов, откуда в них летят стрелы. У него пересохло во рту, и он, облизнув губы, послал еще две стрелы, поразившие еще двух рыцарей, которым так и не было суждено увидеть, кто принес им смерть.

Боковым зрением Томас заметил две надвигавшиеся на него фигуры в отливавших серебром доспехах, с копьями в руках. Расставив ноги и обретя тем самым устойчивое равновесие, он хладнокровно расстрелял их одного за другим. Упали еще несколько рыцарей, в то время как Хайбери отдавал громогласные приказы своим немногим оставшимся в живых воинам. Один француз поскакал галопом в направлении Хайбери, потрясая огромной булавой и намереваясь обрушить ее на незащищенную голову. Томас попал в него, почти не целясь. Стрела вошла прямо под поднятую руку рыцаря, и булава вывалилась из мгновенно обессилевших пальцев. Хайбери с ликующим видом нанес ему сокрушительный удар мечом по шее.

С высоты седла Хайбери видел одинокую фигуру, стоявшую среди зеленой травы перед несколькими торчавшими из земли стрелами. Хотя на расстоянии он выглядел маленьким, у Хайбери на мгновение возникло ощущение, будто он сам оказался один на один с этим зловещим лучником. У него судорожно дернулся кадык. Всего один человек причинил противнику такие потери. Но вдруг Хайбери увидел, что на Томаса надвигается грозная шеренга рыцарей. Они ненавидели английских лучников лютой ненавистью. Они не могли смириться с тем, что простые люди владеют столь мощным оружием и бесчестно применяют его на полях сражений. Они прекрасно помнили о том, что это оружие косило их, словно траву, во многих битвах. Они даже на время оставили в покое людей Хайбери, чтобы сначала покончить с ненавистным лучником.

Резко дернув поводья, Хайбери повернул лошадь и неожиданно ощутил боль от ран и ушибов, которую до этого не замечал. Выше по склону холма начинались деревья. Он пришпорил лошадь с такой силой, что у той на боках выступила кровь.

– Назад, ребята! – крикнул он. – Отступайте к лесу!

Он поскакал вверх, оборачиваясь на ходу, чтобы контролировать ситуацию. Его люди, задыхаясь, старались не отставать от него. Они слишком устали, и это удавалось им с большим трудом. Вокруг были французы, многократно превосходившие их численностью. Булавы оставляли большие вмятины на их доспехах, ломая кости. Из трещин, появлявшихся после ударов топоров, сочилась кровь, окропляя крупы лошадей, над которыми поднимался пар.

Томас потянулся за стрелой, и его пальцы схватили пустоту. Подняв голову, он увидел, что к нему несутся два рыцаря. Их копья были нацелены ему в грудь. Его охватила ярость, он вскинул голову, стараясь подавить страх, который нагнетал приближающийся грохот доспехов и стук копыт.

В лучах солнца, словно запылавшего еще ярче, Томас различал каждую деталь фигур всадников, несших ему гибель. Он подумал, не попытаться ли ему напугать переднюю лошадь и обратить ее вспять, бросив в нее лук. Его рука отказывалась отпускать оружие. Ему было ясно, что побеги он или останься на месте, исход будет одним и тем же.

Рован стоял в одиночестве среди дубов, наблюдая за картиной, разворачивавшейся перед ним ниже по склону холма. Остальные ушли дальше, но он задержался здесь, наблюдая сквозь листву деревьев за сражением. Он заметил в глазах отца холодную решимость, готовность покориться судьбе и не мог уйти, оставив его. Сердце Рована преисполнилось яростной гордости, когда на его глазах отец уложил полдюжины рыцарей. Но это чувство сменилось страхом, когда он увидел, что французы заметили одинокого лучника и направляются в его сторону. Затаив дыхание, он смотрел, как отец выпустил последние стрелы, спасая Хайбери.

– Беги же, отец, беги! – прошептал он.

Но Томас оставался на месте, тогда как рыцари приближались к нему с копьями на изготовку.

Рован поднял правый кулак на уровень горизонта и три раза повернул его, отмерив длину уклона вниз. Он потряс головой, пытаясь вспомнить, как следует целиться при стрельбе вниз, и в отчаянии опустил лук. Каждый из лучников, прежде чем скрыться за вершиной холма, оставил ему по одной стреле, и теперь у него имелась целая дюжина. Снизу до его слуха доносились звуки ударов и крики.

Дистанция составляла больше четырехсот шагов, кое-где немногим меньше пятисот. На такие расстояния Рован прежде никогда не стрелял. Дул легкий бриз, и он сделал поправку на него, чувствуя, как гусиные перья стрелы щекочут ему щеку. Он отклонился назад, добавив две ширины кулака к углу прицеливания.

Он едва не выпустил стрелу в небо, услышав раздавшийся рядом звук шагов. Ослабив натяжение тетивы, Рован повернулся. Все внутри у него сжалось при мысли, что к нему приближаются вооруженные копьями французы. У него отлегло от сердца, когда он увидел своих лучников. Те, заметив в его глазах страх, рассмеялись. Первый из подошедших хлопнул Рована по плечу и бросил взгляд вниз по склону холма.

– У нас на всех пара дюжин стрел. У старика Берта всего одна.

Благодарить их за то, что они опять рискуют своей жизнью, вместо того чтобы бежать, было некогда. Рован поднял лук. Его руки вновь обрели твердость.

– Четыреста пятьдесят ярдов или около того. Три кулака длины уклона вниз.

Он выпустил первую стрелу, зная, что она пройдет мимо цели. Его товарищи наблюдали за сражением глазами опытных воинов.

В течение нескольких месяцев Томас вдалбливал лучникам Хайбери науку треугольников и нисходящих выстрелов. Он сам позаимствовал эти знания у армейского инструктора, интересовавшегося математикой. На вечерних бивуаках Томас чертил кривые линии и углы с греческими буквами. Лучники Хайбери вежливо слушали, но лишь немногие из них принимали его поучения к сведению. Все это были зрелые люди, прошедшие тщательный отбор. Они упражнялись в стрельбе ежедневно, даже по воскресеньям, на протяжении двух, а то и трех десятилетий. Их навыки сформировались еще в юности, когда они научились попадать в быстро летящую птицу. Рован выпустил вторую стрелу, и спустя долю секунду десять или двенадцать стрел полетели вслед за ней.

Ровану приходилось мгновенно делать поправки. Вторая стрела не достигла цели, но следующие четыре прошли близко к его мысленной траектории. Лучники Хайбери выпустили свою вторую дюжину, и Рован выдергивал из колчана одну стрелу за другой, чувствуя, что его прицел становится все более точным. На ровной поверхности у него не было бы возможности достать людей, наседавших на его отца. Находясь на склоне холма, он вполне мог поразить их сверху. Выпустив последнюю стрелу, Рован посмотрел ей вслед с выражением беспомощности на лице.

– А теперь беги, черт бы тебя подрал, – прошептал он.

Услышав свист стрел, Томас инстинктивно поднял голову и увидел их на фоне неба в виде темной полосы.

Первые две с глухим звуком вонзились в землю по самое оперение перед наступавшими на него рыцарями. Следующие были выпущены более прицельно. Одна попала в плечо рыцарю, другая в круп лошади. Спустя несколько секунд прилетели еще три стрелы. Одна ударилась в седельный рожок и отскочила в сторону, две другие вновь поразили лошадь, проникнув тяжелыми стальными наконечниками глубоко в ее плоть. Несчастное животное жалобно заржало, зашаталось и попятилось назад. Томас увидел, как из раны на груди, из разорванных легких, поднимается красноватый пар.

Оба приближавшихся к нему рыцаря резко остановились, вглядываясь в лесную чащу. Томас быстро огляделся, и его сердце заколотилось в груди.

– Черт возьми!

Он принялся карабкаться вверх по склону холма, каждую секунду ожидая, что ему между лопатками вот-вот вонзится копье. Однако, обернувшись, Томас увидел, что французы остановились и злобно смотрят ему вслед. Видать, они подумали, будто это очередная засада, а его сочли за приманку. Ему не хватало воздуха, чтобы рассмеяться.

Когда на долину опустились серые сумерки, король Карл отправился ознакомиться с ужасающими масштабами потерь прошедшего дня. Пехотинцы прочесали окрестности и доложили, что какая-либо опасность для него отсутствует. Тем не менее конные гвардейцы, окружившие его кольцом, держались настороже. За последние несколько недель они слишком часто попадали в засаду. Перед королем открылась зловещая картина. Поле было усеяно телами. Раненых англичан добивали на месте, французских рыцарей уносили в полевой госпиталь. Их стоны сливались в единый хор.

Бледный и явно разгневанный король остановился возле того места, где предпринял атаку Хайбери, затем двинулся дальше, к позиции одиночного лучника, безнаказанно расстреливавшего рыцарей с безопасного расстояния. Представив эту сцену, Карл почесал голову в поисках вшей. Он слышал, будто эти маленькие мерзкие твари прыгали на живых людей с покойников, в коих недостатка не было.

– Скажите мне, Ле Фарж, – проговорил он. – Скажите мне еще раз, что у них мало людей. Что теперь это будет для моих славных рыцарей в долинах и полях Мэна не более чем охота на кабанов.

Лорд Ле Фарж не осмелился встретиться с королем взглядом. Боясь наказания, он встал на одно колено и заговорил, опустив голову:

– Они располагают первоклассными лучниками, ваше величество, гораздо лучшими, нежели я ожидал встретить здесь. Думаю, эти люди пришли сюда из Нормандии, в нарушение условий перемирия.

– Это все объясняет, – сказал Карл, потирая подбородок. – Да, это объясняет, почему я потерял сотни рыцарей, почему на моих глазах почти полностью погиб мой весьма дорогостоящий отряд арбалетчиков. И все же, кем бы ни были эти люди и откуда бы они ни пришли, я получаю сообщения о том, что их не больше нескольких сотен. Скольких из них мы захватили и убили? Шестьдесят? Вам известно, сколько наших людей заплатили своими жизнями за это ничтожное количество?

– Я могу приказать, чтобы принесли списки, ваше величество. Я…

– Мой отец сражался с этими лучниками при Азенкуре, Ле Фарж. Я собственными глазами видел, как они убивали аристократов и рыцарей, словно баранов, которые падали вниз, заваливая своими телами еще живых людей. Я видел, как их мальчики-барабанщики бегали среди облаченных в доспехи рыцарей и закалывали их, а лучники смеялись, глядя на это. Так скажите мне, почему у нас нет собственных лучников?

– Прошу прощения? – смущенно произнес Ле Фарж.

– Мне постоянно твердят, что эти люди лишены понятия о чести, что это слабые, бесхребетные существа – а они тем временем убивают, Ле Фарж. Когда я посылаю против них арбалетчиков, они истребляют их с расстояния, с которого те не могут ответить. Когда я посылаю рыцарей, один-единственный лучник способен сразить четверых или пятерых, прежде чем его уничтожат, – если только ему не позволят бежать, чтобы он потом вернулся и убивал опять! Так просветите своего короля, Ле Фарж. Ради всех святых, почему у нас нет собственных лучников?

– Ваше величество, ни один рыцарь не согласится использовать это оружие. Это… peu viril, бесчестье.

– Так пусть его используют крестьяне! Какая разница, кто будет воевать им, лишь бы воевали!

Король наклонился и поднял лежавший на земле лук. С выражением отвращения на лице он потянул тетиву, но сразу она не поддалась. С помощью немалых усилий ему удалось натянуть ее на несколько дюймов, после чего он сдался.

– Я не бык, чтобы заниматься подобным делом, Ле Фарж. Однако я видел крестьян, обладающих большой силой и крупной комплекцией. Почему бы нам не обучать их владению таким оружием, как это делают англичане?

– Ваше величество, я думаю, для обучения владению луком потребуются годы. Даже очень сильный человек не сможет просто взять его и начать стрелять. Но, ваше величество, людям благородного происхождения не пристало браться за такое оружие.

Выругавшись, король швырнул лук в сторону.

– Может быть. Тогда, вероятно, следует ковать более прочные доспехи. Мои гвардейцы в состоянии выстоять под градом стрел. Хорошая французская сталь служит надежной защитой от них.

В качестве доказательства он с гордостью постучал костяшками пальцев по своей нагрудной пластине, заставив ее звенеть. Ле Фарж счел за лучшее умолчать о том, что затейливо украшенные доспехи короля отнюдь не способны защищать от стрел английских лучников.

– Арбалетчики используют мантелеты[16] и щиты из ивовых прутьев, Ле Фарж. Но рыцари не могут использовать их, поскольку они воюют мечами и копьями. Более прочные доспехи и более сильные люди – вот что нам нужно. Тогда мои рыцари смогут смело сближаться с ними и рубить им головы.

Карл остановился, смахнул с губы капельку слюны, глубоко вздохнул и устремил взгляд в сторону багрового заката.

– Как бы то ни было, они нарушили перемирие, Ле Фарж. Я созвал моих лордов. Все рыцари и воины Франции уже движутся на север.

Барон Ле Фарж поднялся с колена. На его лице было написано удовлетворение.

– Сочту за честь возглавить их, милорд, с вашего благословления. Имея в своем распоряжении рыцарское войско и под вашим руководством, я уничтожу этих последних английских солдат и займу весь Мэн в течение месяца.

Король Карл обдал его ледяным взглядом.

– Не Мэн, вы, идиот. Они нарушили перемирие, разве нет? Я получу все. Я верну Нормандию и сброшу последних англичан в море. Сейчас одиннадцать тысяч моих солдат движутся на север. У них имеются мантелеты и щиты, Ле Фарж! Я не хочу видеть, как их убивают. Меня не остановят никакие лучники. Я верну себе всю Францию до конца года. Клянусь Благословенной Богородицей!

Лорд вновь опустился на колено, и в его глазах блеснули слезы. Король положил ладонь ему на голову. На какое-то мгновение Карла обуяла ярость, и у него возникло желание перерезать своему придворному горло. Королевские пальцы вцепились в его спутанные волосы. Ле Фарж с удивлением взглянул на своего суверена, и тот разжал ладонь.

– Вы мне еще нужны, Ле Фарж. Мне нужно, чтобы вы находились рядом со мной, когда мы наконец начнем вышвыривать англичан из Франции. Мое терпение лопнуло. Перемирие нарушено. Я обрушу на них свой гнев, и они будут помнить об этом на протяжении целого поколения. Это моя земля, Ле Фарж. Моя! И я жажду мести.

Джек Кейд с трудом прокладывал путь сквозь толпу. Пэдди и Роб Эклстон следовали за ним в пространстве, создаваемом его локтями и широкими плечами. Тычки от него доставались также и им, и они при этом тихо чертыхались. Люди в толпе были уже на взводе и раздраженно толкали их, провожая гневными взглядами. Только те, кто узнавал Эклстона или его ирландского друга, застывали на месте. Те же, кто знал их хорошо, протискивались к краю, чтобы быть подальше от них. Репутация обеспечивала им пространство не хуже, чем локти, и благодаря ей в скором времени Джек Кейд оказался на открытой площадке в центре толпы.

Он стоял, тяжело дыша, черный от сажи, и окидывал взглядом окружавших его людей. Человек, державший речь, внезапно замолчал, словно увидел привидение. Остальные тоже утихомирились и безмолвно воззрились на вновь прибывших.

– Это ты, Кейд? – спросил оратор. – Господи, что с тобой случилось?

Это был высокий человек, а коричневая шляпа, добавлявшая ему еще добрых шесть дюймов, делала его еще выше. Джек знал Бена Корниша и никогда не любил его. Взгляд его налитых кровью глаз был прикован к висящему телу. Люди, казалось, не обращали никакого внимания на повешенного. Они притопывали ногами, беседовали и смеялись. Джек понятия не имел, для чего они собрались здесь, но бессмысленность выражения их лиц вызвала в его душе ярость. Он пожалел, что у него в руке нет полного кувшина, в котором можно было бы ее утопить.

– Я пришел, чтобы вынуть из петли своего парня, – произнес он хриплым голосом. – И вы не остановите меня.

– Ей-богу, Джек, есть дела и поважнее, – проревел Корниш. – Магистрат…

У Джека сверкнули глаза.

– Мертв. Ты это хотел сказать, Корниш? И ты тоже будешь покойником, если встанешь на моем пути. Мне до тошноты надоели магистраты и шерифы – а также люди шерифа, вроде тебя. Все вы подлизы и подхалимы. Ты меня понял, Корниш? Убирайся отсюда, пока я не выпорол тебя ремнем. Хотя нет, постой, я сейчас сделаю это.

К удивлению Джека и двух его друзей, эти слова были встречены смехом и одобрительным гулом толпы. Корниш залился краской, его губы беззвучно шевелились. Джек взялся рукой за широкий кожаный ремень, поддерживавший его штаны, и, увидев это, Корниш быстро протиснулся сквозь толпу и исчез.

Под пристальными взглядами людей Джек тоже зарделся почти столь же густым румянцем.

– Кто вы такие, черт вас подери? – спросил он.

– Ты должен помнить меня, Джек, – раздался голос.

Из толпы появилась коренастая фигура в кожаном фартуке.

– Я тебя знаю.

Джек впился в человека глазами, затем кивнул:

– Да, и я тебя знаю, Данбар. Я думал, ты во Франции, сколачиваешь себе состояние.

– Я этим и занимался, пока у меня не отобрали землю.

Брови Джека поползли вверх. Казалось, ему было приятно услышать о неудаче, постигшей его знакомого.

– У меня никогда не было земли, Данбар, поэтому я не знаю, что чувствует человек, когда ее теряет.

Кузнец покраснел и поднял голову.

– Теперь я вспоминаю, почему не любил тебя, Джек Кейд.

В течение нескольких секунд они сверлили друг друга взглядами, но затем кузнец глубоко вздохнул.

– Имей в виду, если ты убил магистрата, я не вижу в этом ничего зазорного и готов назвать тебя другом. Он получил то, что заслужил.

– Я не убивал… – начал было Джек, но толпа заревела, и он лишь смущенно захлопал глазами.

– Нам нужен человек, который выразил бы наше недовольство в Мейдстоне, – сказал Данбар, положив ему руку на плечо. – Человек, который мог бы взять этих ублюдков за горло и трясти их до тех пор, пока они не вспомнят, что такое справедливость.

– Я не тот человек, – ответил Джек, освобождаясь от его руки. – Я пришел за своим мальчиком, вот и все. Теперь уйди с дороги, Данбар, иначе, честное слово, пожалеешь.

Он решительно отодвинул кузнеца в сторону, подошел к телу сына, раскачивавшемуся на веревке, и посмотрел на него с выражением глубокой скорби на лице.

– Мы пойдем туда в любом случае, Джек, – сказал Данбар, повысив голос. – Нас здесь шестьдесят человек, но тысячи людей возвращаются из Франции. Мы собираемся показать им, что не позволим так обращаться с жителями Кента.

Из толпы донеслись одобрительные крики, но все взоры были прикованы к Джеку, который достал нож и перерезал веревку. Пэдди и Эклстон подхватили тело и осторожно опустили его на камни. Джек взглянул на распухшее лицо сына и смахнул с глаз слезы.

– Никогда не был в Мейдстоне, – сказал он, подняв голову. – Там будут солдаты. Тебя убьют, Данбар, и всех остальных тоже, будь вы жители Кента или нет. Они натравят на вас собак и костоломов, и вам не останется ничего иного, кроме как извиниться и убраться восвояси. Я не сомневаюсь в этом.

– Если нас будет тысяча, у них ничего не выйдет, Джек. Им придется выслушать нас. Мы заставим их.

– Нет, приятель, они пошлют против вас таких же людей, как и вы. Сами они укроются в своих роскошных домах, а крутые лондонские парни будут проламывать вам черепа. Советую тебе, Данбар, прислушаться к словам человека, который знает, что говорит.

Кузнец в раздумье потер ладонью шею.

– Может быть, будет так, как ты говоришь. А может быть, мы найдем справедливость. Ты пойдешь с нами?

– Я ведь уже сказал, что не пойду. Ты задаешь мне этот вопрос, в то время как мой сын лежит здесь. Бейлифы и судьи уже достаточно забрали у меня, ты не находишь? Иди своей дорогой, Данбар. Меня твои проблемы не касаются.

С искаженным душевной болью лицом он опустился на колени рядом с телом сына.

– Ты заплатил высокую цену, Джек, Господь свидетель. И может быть, у тебя действительно нет причин идти вместе с кентскими парнями требовать у людей короля справедливости, которую они выказывают только в отношении богатых.

Кузнец наблюдал за тем, как Джек выпрямился, прекрасно осознавая, что этот обожженный огнем и закопченный сажей человек имеет при себе ужасный нож, лезвие которого было длиной с его предплечье.

– Спокойно, Джек, – сказал он, поднимая вверх руки. – Нам нужны опытные люди. Ты ведь был солдатом, не так ли?

– Я испил свою чашу до дна, – произнес Джек, задумчиво глядя на людей в толпе.

Многие из них выглядели крепкими и сильными. Эти беженцы наверняка не были горожанами. Было видно, что всю жизнь они зарабатывали свой хлеб тяжким трудом. Почесывая шею, он чувствовал на себе их взгляды. У него пересохло во рту, и его мысли блуждали подобно лодкам, медленно плывущим по широкой реке.

– Говоришь, тысяча человек? – нарушил он наконец молчание.

– Или больше! – с энтузиазмом отозвался Данбар. – Достаточно, чтобы поджечь несколько домов и проломить несколько черепов. Так ты с нами, Джек? Возможно, это твоя единственная возможность задать жару королевским бейлифам.

Джек взглянул на Эклстона, стоявшего с непроницаемым лицом. Пэдди ухмылялся своей ирландской ухмылкой, радуясь перспективе продолжения хаоса, среди которого они пребывали с самой ночи. Неожиданно для себя Джек услышал собственный голос:

– Пожалуй, это работенка по мне, Данбар. Этой ночью я сжег два дома, так что опыт у меня есть.

– Отлично, Джек! – воскликнул Данбар, расплываясь в улыбке. – Сначала мы пройдем по деревням и соберем вернувшихся из Франции – а также всех, кто разделяет наши чувства.

– Не торопись, Данбар. Я не собираюсь выполнять твои приказы. Тебе нужен опытный человек? Ты даже еще не житель Кента. Да, сейчас ты живешь здесь, Данбар, но родился ты в другом месте, в одной из тех деревень, где овцы убегают при виде человека.

Он перевел дух, и в это время в толпе послышались смешки.

– Ладно, ребята. Я поведу вас в Мейдстон и буду проламывать черепа, как вы просили. Даю слово, Данбар.

Кузнец вновь густо покраснел и кивнул.

– Отлично, Джек!

Кейд окинул взглядом толпу, пытаясь отыскать знакомые лица.

– Я вижу тебя, Рональд Пинчер, старый ублюдок. Неужели твой постоялый двор закрыт сейчас, в то время как здесь собралось столько запыхавшихся людей? Я как раз испытываю жажду, а ты тот самый человек, который может ее утолить, пусть даже тем паршивым пивом, которое подают в твоем кабаке.

Он поднял брови, поскольку ему в голову пришла неожиданная мысль.

– Думаю, бесплатная выпивка для кентских парней в такой день, как сегодня, не повредила бы, а?

У хозяина постоялого двора эта идея явно не вызвала восторга, но у него не было выбора, и он молча кивнул с мрачным видом, вызвав ликование людей, которые начали причмокивать губами в предвкушении удовольствия. Когда толпа двинулась в сторону постоялого двора, Данбар бросил взгляд в сторону Джека и двух его друзей. Они оставались возле виселицы.

– Ты идешь? – крикнул Данбар.

– Иди, я найду тебя, – ответил Джек хриплым голосом, не глядя на него. Когда площадь опустела, его плечи содрогнулись от рыданий. Данбар видел, как этот большой человек аккуратно взвалил тело сына на плечо и, в сопровождении шедших по бокам Пэдди и Эклстона, направился в сторону церковного двора, чтобы похоронить своего мальчика.

Глава 16

Уильям де ла Поль поднялся по винтовой деревянной лестнице в располагавшуюся наверху комнату. Это помещение со спартанской обстановкой служило жилищем человеку, занимавшему весьма престижную должность начальника гарнизона Кале. Сквозь узкие прорези окон в каменной стене, у которой стоял маленький стол, виднелось серое море с белыми барашками волн. До слуха Уильяма доносился нескончаемый гомон чаек, паривших в восходящих потоках ветра над побережьем. В комнате было холодно, несмотря на потрескивавший в камине огонь.

При виде Уильяма герцог Йорк поднялся из-за стола. Они обменялись коротким рукопожатием, после чего Йорк пригласил Уильяма сесть и опустился в кресло сам. Сложив руки на поясе, он отклонился назад, и на его лице появилось сардоническое выражение.

– Как мне теперь следует обращаться к вам, Уильям? Ведь вы получили от короля так много новых титулов. Адмирал флота, главный королевский камергер, граф Пембрук? Или, может быть, просто герцог Саффолк, как прежде? Как вы поднялись! Словно свежий хлеб. Я все силюсь понять, какие такие заслуги перед короной могут быть столь щедро вознаграждены?

Уильям невозмутимо смотрел на собеседника, не обращая внимания на его ироничный тон.

– Полагаю, вы догадываетесь, Ричард, что я прислан сюда для того, чтобы сменить вас. Хотите взглянуть на королевский приказ?

Йорк лишь махнул рукой:

– Очередное произведение Дерри Брюера, ведь так? Уверен, что там все правильно. Передайте его на обратном пути моему слуге, Уильям, если вам больше нечего сказать мне.

С неторопливой торжественностью Уильям достал из потертой кожаной сумки свиток, положил его на стол и подвинул в сторону Йорка. Помимо своей воли тот бросил угрюмый взгляд на массивную печать.

– Король Генрих собственноручно поставил на нем печать в моем присутствии, милорд. Приказ вступает в силу сразу после моего прибытия в Кале. Прочтете вы его сейчас или нет, он освобождает вас от занимаемой вами здесь должности.

Уильям нахмурился. Ему самому не понравилось то, каким тоном он произнес эти слова. Герцог Йорк лишался своей самой ценной собственности. В такой момент ему следовало быть более снисходительным. Он подошел к окну и бросил взгляд на серое, неспокойное море. В двадцати милях за ним высились берега Англии, различимые в ясную погоду, как было известно Уильяму. Для человека, сидевшего в башне и правившего от имени короля, это служило постоянным напоминанием о родине.

– Я сожалею, что вынужден сообщить вам это известие, Ричард, – сказал он.

К его удивлению, Йорк сухо рассмеялся.

– Ах, Уильям, мне очень жаль, что вы так расстраиваетесь! Неужели вы думаете, что мне пришел конец?

– Я и не знаю, что думать, Ричард! – раздраженно ответил Уильям. – Армия стоит в Кале, не двигаясь с места, в то время как подданные короля вынуждены спешно покидать Анжу и Мэн. И вы рассчитывали сохранить за собой эту должность? Видит Бог, я предпочел бы не быть свидетелем того, как вы оказались в столь постыдном положении. Но король распорядился, и вот я здесь. Мне непонятна причина вашего веселья. Как вы можете смеяться? Уж не лишились ли вы рассудка?

Йорк с трудом сдержал себя.

– Ах, Уильям, вы всегда будете таскать для кого-нибудь каштаны из огня, вам это известно? Для меня это чаша с ядом. Что вы намереваетесь предпринять здесь, в Кале? Послать моих солдат в глубь Франции? Заставить их нянчить каждого английского оборванца на пути домой? Они вас за это не поблагодарят. Вы слышали о мятежах в Англии, или ваши новые титулы заткнули вам уши? Этот свиток для вас отнюдь не подарок судьбы, что бы он ни гласил. Желаю вам удачи в Кале, Уильям. Она вам очень понадобится.

Резким движением Йорк сломал печать, развернул свиток и ознакомился с его содержанием. Закончив читать, он пожал плечами.

– Наместник в Ирландии, представитель короля? Какая разница, когда все вокруг идет прахом. Вам так не кажется, Уильям? Хотелось бы, конечно, отправиться куда-нибудь в более теплые края, но у меня там как раз небольшое имение. Да, мне это вполне подходит.

Он поднялся, сунул свиток за пазуху туники и протянул Саффолку руку.

– Я слышал, в Мэне идут сражения, Уильям. Вы увидите, насколько полезен Дженкинс. Он платит деньги своим осведомителям, чтобы я был в курсе событий. Я скажу ему, что теперь вы его новый шеф. Итак, мой сердечный привет вашей супруге. Желаю удачи.

Уильям медленно встал со стула, протянул руку в ответ и ощутил крепкое пожатие сухой ладони Йорка, дивясь столь быстрым переменам в его настроении.

– Мой сердечный привет герцогине Сесилии, Ричард. Насколько мне известно, она беременна?

Ричард улыбнулся.

– Должна разрешиться со дня на день. Она пристрастилась сосать кусочки угля – странно, не правда ли? Может быть, ребенок появится на свет посреди Ла-Манша, когда мы отплывем в Англию. А может быть, в Ирландском море, кто знает? Соль и сажа смешаются в его жилах с кровью Плантагенетов. Это был бы хороший знак, Уильям. Дай бог, чтобы выжили и мать, и дитя.

Уильям склонил голову и быстро произнес молитву. Неожиданно Йорк хлопнул его по плечу.

– Вам нужно приниматься за работу, Уильям. В моем распоряжении всегда находился корабль с командой, готовый в любую минуту принять на борт командующего гарнизоном Кале. Надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы я отправил жену домой?

Он вопросительно посмотрел на собеседника, и Уильям де ла Поль кивнул головой в знак согласия.

– Разумеется. Не буду больше отнимать у вас время.

Йорк направился к лестнице, ведущей вниз, и Уильям остался в башне наедине с плеском волн и криками чаек.

Задыхаясь, барон Хайбери из последних сил тянул на себя поводья. Каждый вдох вызывал у него боль. Холод обжигал легкие, и казалось, будто они кровоточат. Его бледное лицо было испещрено капельками грязи, вылетавшими из-под конских копыт. Он остановился посреди зеленого поля, засеянного какими-то колосьями. Его люди сгибались в седлах под порывами ветра. Барон видел, что они изнурены и перепачканы не меньше его, а их лошади пребывают в еще худшем состоянии. Он провел по губам сухим языком. Их фляги были пусты. Этим утром они дважды переправлялись через реку, но не осмелились остановиться, чтобы набрать воды. Французы преследовали их по пятам, и попытка утолить жажду могла бы обойтись им слишком дорого.

Хайбери с горечью отметил, как мало людей у него осталось. Прошлой зимой он привел с собой в Мэн сорок всадников – лучших из тех, что сохранили верность его семье. Теперь же за ним следовали всего шестнадцать из них, а все остальные гнили на полях Франции. Еще сегодня утром у него оставалось двадцать человек, но четверо были ранены, и вскоре после того, как прозвучали французские рожки, они погибли.

Подумав об этом, Хайбери со стоном слез с лошади. Пережидая, пока ноги не отпустит судорога, он некоторое время стоял, прижавшись лбом к седлу, потом быстро обошел своего бурого мерина и провел руками по его передним ногам, проверяя температуру. Суставы распухли, и это было очень плохо. Мерин уткнулся носом ему в плечо, и он пожалел, что у него нет яблока или какого-нибудь другого лакомства. Вскочив в седло, Хайбери извлек из глубин своей черной бороды жирную вошь и перекусил ее пополам.

– Ладно, ребята, – сказал он. – Думаю, все кончено. Мы пустили им кровь и потеряли при этом прекрасных парней.

Воины внимательно слушали, понимая, что их жизнь зависит от того, считает ли барон, что честь его семьи соблюдена, или нет. Они видели, какие огромные силы вторглись в Мэн за предыдущие несколько дней. Казалось, французский король привел сюда всех своих крестьян, рыцарей и лордов, поскольку первоначальная численность его армии возросла многократно.

– Кто-нибудь видел Вудчерча? Или этого фата Стрэйнджа? Никто?

Хайбери яростно почесал бороду. Этим утром они проскакали много миль, пытаясь оторваться от французов. Он даже не знал, жив ли Вудчерч. Ему претило уехать, не выяснив этого. Его честь требовала от него вернуться, хотя бы для того, чтобы попрощаться с соратником. Вудчерч далеко не дурак, твердил он себе. Если остался в живых, то наверняка пробился на север, хотя сейчас города и веси Мэна и наводнены французскими войсками.

Хайбери устало улыбнулся при мысли о том, что он с лихвой отомстил за смерть своего племянника. Он не подчинился приказу лорда Йорка идти на юг, в глубь Мэна, и предчувствовал, что ему придется ответить за это. Тем не менее французскому королю пришлось спасаться бегством от английских лучников и всадников. На его глазах они истребили сотни врагов, и на личном счету барона значилось шесть рыцарей. Может быть, цифра выглядела не очень впечатляющей, но все-таки это было лучше, чем отсиживаться в Кале, когда вокруг рушится мир.

– Мы находимся в тридцати милях от границы с Нормандией, возможно, чуть ближе. Наши лошади совершенно выдохлись, и если вы чувствуете то же, что и я, то прямо сейчас ляжете на землю и умрете.

На лицах воинов заиграла ухмылка.

– В четырех милях к востоку отсюда проходит хорошая дорога, и если мы прорвемся к ней, путь на север нам будет открыт.

Неожиданно неподалеку раздались звуки рожка. Хайбери вполголоса выругался. Из-за ближайшей живой изгороди ему ничего не было видно, поэтому он вытащил ноги из стремян и встал коленями на седло, слыша, как хрустят коленные и бедренные суставы. Звуки рожка послышались вновь, уже ближе. Хайбери увидел восемьдесят или девяносто всадников, которые ехали по тропе, пролегавшей по склону ближайшего холма. Голова колонны уже спустилась вниз и ступила на вспаханное поле, оставляя в сырой земле четкие следы копыт и направляясь в их сторону.

– Черт возьми, они заметили нас, – произнес он в отчаянии. – Вперед, ребята, и да поможет нам Бог.

Томас Вудчерч вжимался в землю. Он положил ладонь на руку Рована, призывая его лежать тихо и одновременно успокаивая себя.

– А теперь давай, – сказал он.

Пошатываясь, они с трудом выбрались из канавы и быстро пересекли дорогу. Томас на бегу бросил взгляд в обоих направлениях, и они залегли в канаве на противоположной стороне. Затаив дыхание, они лежали в ожидании криков французских всадников или звуков рожка. Стояла тишина. Через несколько секунд послышалось тяжелое дыхание Томаса.

– Помоги мне встать, Рован.

Он поднялся на ноги с помощью сына, и они, стараясь оторваться от преследователей, побрели через лес на север, ориентируясь по солнцу. Его брюки пропитались кровью, сочившейся из раны на боку, которая постоянно давала о себе знать тупой болью. В его воротник была воткнута иголка с ниткой. Если бы он был один, то забрался бы в глубь зарослей папоротника и расставил бы несколько силков на кроликов. При этой мысли его желудок заурчал от голода, но ему нужно было думать о Роване, и он продолжил путь.

Они достигли вспаханного поля и принялись всматриваться в открывшееся перед ними обширное пространство. Томас различил вдали фигуры всадников, которые, к счастью, направлялись в сторону от них.

– Выждем немного, Рован.

Сын кивнул ему в ответ. Его глаза были красными и опухшими. После вчерашнего нападения на французов они провели бессонную ночь. Многочисленные копейщики атаковали лучников. Десятки французов погибли, но, похоже, их лорды причинили им даже больший ущерб, чем англичане. Будь у них еще стрелы, думал Томас, они не позволили бы им пройти дальше, но при пустых колчанах луки представляли собой лишь безобидные палки.

Они рассеялись, разбежались по полям и фермам, хорошо известным Томасу. Ему самому пришлось проходить через свои земли, по западному полю, и это послужило причиной боли совсем иного рода, нежели физическая. Французы сожгли его дом, скорее всего, просто ради развлечения, из страсти к разрушению. Смрад пожарища преследовал его на протяжении нескольких миль.

Томас лежал на спине и смотрел на проплывавшие по небу серые облака. Рован сидел, пригнувшись к земле, и всматривался в даль, стараясь не пропустить появление врагов. Они оба видели, как погиб барон Стрэйндж, хотя ни один из них не проронил по этому поводу ни слова. Томас был вынужден признать, что тот принял достойную смерть, сражаясь до конца и пав под ударами французских топоров. У Томаса чесались руки, но стрелы у него давно вышли, и ему пришлось бежать, пока французы отрезали барону голову.

– Ты можешь зашить мне рану? – спросил он, не глядя на сына. – На правом боку, ближе к спине. Я сам до нее не достану. У меня есть иголка в воротнике.

Руки и ноги Томаса словно налились свинцом, и его единственным желанием было лежать там, где он лежал, и спать. Он чувствовал, как Рован потянул ворот его рубашки и вынул из него драгоценный кусочек стали с вдетой в него ниткой.

– Подожди, дай мне немного передохнуть.

Томас страшно устал, и сама мысль об осмотре раны вызывала у него чувство дурноты. Но сын не обратил внимания на его просьбу, а у него не было сил противиться.

Увидев глубокую рану, Рован присвистнул.

– Как она выглядит? – спросил Томас.

– Ничего хорошего. Сильное кровотечение. Думаю, я смогу зашить ее. Мне раньше доводилось практиковаться на собаках.

– Это… большое утешение. Спасибо, что сказал.

Томас на мгновение закрыл глаза. Его правое бедро горело огнем, и ему казалось, что у него сломаны несколько ребер. Во время схватки он не заметил французского солдата, который неожиданно подскочил и едва не разрубил его пополам. Если бы лезвие меча не встретило на своем пути берцовую кость, его уже не было бы в живых.

У него закружилась голова, и помутился разум.

– Сынок, я могу на время лишиться чувств. Если я…

Его голос затих, и Рован некоторое время сидел, ожидая, не заговорит ли отец вновь. Он бросил взгляд через кусты и едва не вскрикнул от неожиданности. По полю маршировали солдаты. Он видел над краем зеленой изгороди наконечники их копий. С гримасой отвращения на лице Рован принялся зашивать рану отца.

Хайбери знал, что от границы с Английской Нормандией его отделяют всего несколько миль. Дороги были запружены беженцами, и он ехал вдоль нескончаемой вереницы фургонов и повозок с горами скарба, владельцы которого медленно брели рядом. Некоторые из них умоляли его о помощи, но он сам едва держался в седле и не обращал внимания на их мольбы. Французские всадники неотрывно следовали за ним, с каждой секундой подбираясь все ближе.

За этот долгий день число его людей сократилось с шестнадцати до восьми. Хайбери понимал, что не сможет противостоять в бою такому количеству врагов, но ему также не хотелось бежать до тех пор, пока он не свалится в изнеможении и не будет схвачен, словно ребенок. Его борода промокла от пота. Лошадь под ним все чаще спотыкалась и поскальзывалась, а это было явным признаком того, что она в скором времени падет.

Доехав до перекрестка, Хайбери остановился и оглянулся на своих преследователей в сверкающих доспехах. Они не знали, кто он. Человек бежал от них в сторону английской территории, и этого было достаточно, чтобы преследовать его.

Он увидел замшелый дорожный знак с указанием расстояния до Руана. До границы оставалось всего шесть миль, но сейчас это было для него слишком много. Последние силы оставили его. Руки онемели от холода. Все тело сотрясал сильный кашель, и пронзала острая боль.

– Думаю, они все-таки настигли меня, ребята, – сказал он, хватая ртом воздух. – Вы езжайте дальше, если у вас еще есть силы. Осталось около часа пути, а может быть, и меньше. Я постараюсь задержать их как можно дольше.

Трое из его людей даже не замедлили шаг, когда он остановился, и продолжали ехать по дороге, покачиваясь в седлах. Остальные пятеро остановились вместе с ним и встревоженно переглядывались, украдкой посматривая на дорогу. Один из них снял с руки перчатку и вытер лицо.

– Моя лошадь окончательно выбилась из сил, милорд. Я останусь с вами, если не возражаете.

– Я могу сдаться, Раммидж, – сказал Хайбери, – а тебя они просто зарежут. Езжайте! Я задержу их настолько, насколько смогу. Не лишайте меня удовольствия от сознания того, что я спас хотя бы немногих из вас!

Раммидж опустил голову. В течение нескольких секунд чувство долга боролось в его душе с желанием как можно быстрее оказаться на английской территории. В конце концов он вонзил шпоры в бока своей смертельно уставшей лошади, и та побежала рысью мимо груженых фургонов и их несчастных владельцев.

– Да пребудет с вами Господь, милорд, – сказал другой из его людей, и все они тронулись дальше, оставив Хайбери в одиночестве. Он помахал им на прощание рукой, после чего повернулся лицом к своим преследователям.

Они не заставили долго себя ждать. Французские рыцари окружили одинокого английского лорда, заполнив дорогу и оттеснив перепуганных беженцев на обочины, к живым изгородям.

– Мир! Я лорд Хайбери. Кому мне сдаться?

Французские рыцари подняли забрала, чтобы лучше рассмотреть большого бородатого английского лорда. Один из них подъехал к нему, держа наготове меч, и положил руку ему на плечо.

– Господин Андре де Ментань. Вы мой пленник, милорд. Вы можете заплатить выкуп?

Хайбери тяжело вздохнул.

– Могу.

Рыцарь расплылся в улыбке, радуясь столь неожиданной удаче. Он продолжил разговор на ломаном английском.

– А ваши люди?

– Нет. Они всего лишь солдаты.

Рыцарь пожал плечами.

– Тогда мне остается принять вашу капитуляцию, милорд. Если вы дадите мне свой меч и честное слово, то сможете ехать рядом со мной, пока я не найду место, куда можно было бы поместить вас. Вы можете написать тем, кто будет платить выкуп, чтобы они прислали деньги?

– Разумеется, я могу написать, – раздраженно ответил Хайбери.

Бормоча себе под нос ругательства, он снял свой большой меч и протянул его рыцарю. Однако, когда тот взялся за меч, Хайбери не выпустил его, продолжая удерживать в руке.

– Вы позволите моим людям уйти в обмен на честное слово?

Господин Андре де Ментань рассмеялся.

– Милорд, им уже некуда бежать. Вы разве не слышали? Король не остановится, пока не сбросит вас, англичан, в море.

Резким движением француз вырвал меч из рук Хайбери.

– Держитесь рядом со мной, милорд, – сказал он и развернул лошадь.

Его товарищей явно обрадовала перспектива получения хорошего выкупа, который они разделили бы между собой. Хайбери подумал было, не попросить ли ему еды и питья, поскольку на французского рыцаря отныне ложилась обязанность по содержанию пленника, но потом гордость взяла верх, и он промолчал.

Они отправились в обратный путь по дороге, по которой Хайбери со своими людьми ехал весь вечер, и навстречу им двигался постоянно возраставший поток рыцарей и пехотинцев. Он вдруг с ужасом осознал, что французская армия в полном составе неудержимо катится на север, к новой границе с английскими владениями во Франции.

Глава 17

Уильям де ла Поль расхаживал взад и вперед по комнате, нервно сжимая за спиной трясущиеся пальцы. В неугомонном крике чаек ему начали слышаться насмешливые нотки. Все утро он кричал, отдавая распоряжения своим несчастным подчиненным, но с наступлением вечера его голос постепенно стих, и в башне установилась зловещая тишина.

Последний посыльный опустился перед лордом на колени на деревянный пол, с опаской поглядывая на него.

– Ваша милость, только пакет, никакого устного сообщения не было.

– Нужно хотя бы немного шевелить мозгами, – рявкнул на него Уильям. – Скажи мне, почему в Кале не поступают подкрепления, в то время как французская армия, значительно превосходящая численностью мои силы, продвигается по территории Английской Нормандии?

– Вы хотите услышать мои предположения, милорд? – в замешательстве произнес слуга.

Уильям бросил на него испепеляющий взгляд, и молодой человек, судорожно сглотнув, заговорил запинаясь:

– Думаю, войска готовятся двинуться на юг, милорд. Я видел большую флотилию в гавани, когда отплывал из Дувра. Ходят слухи, будто солдат посылали для усмирения беспорядков, милорд. В Мейдстоне вспыхнул мятеж, убили нескольких человек. Может быть…

– Убирайся вон, – оборвал его Уильям. – То, что ты говоришь, я могу услышать в любой пивной. Нужно немедленно отправить в Англию несколько писем. Забирай их и иди, во имя Господа.

Молодой посыльный испытал огромное облегчение от того, что наконец может исчезнуть с глаз разъяренного герцога. Уильям сел за стол Йорка, кипя от злости. Теперь, по прошествии нескольких бесплодных недель пребывания в новой должности, он стал лучше понимать смысл слов своего предшественника. Английские владения во Франции разваливались на куски, и стоило ли удивляться загадочно-радостным словам Ричарда Йорка по поводу своей отставки.

Уильям жалел, что рядом нет Дерри. При всей своей язвительности, он отличался прозорливостью и, по крайней мере, располагал более надежной информацией, нежели слуги. Без его советов Уильям ощущал полную беспомощность под грузом возлагавшихся на него надежд. В качестве командующего английскими войсками во Франции он был обязан пресекать любые агрессивные действия со стороны французского королевского двора. Его взгляд блуждал по разложенным на столе картам, на которых лежали маленькие кусочки свинца. Он знал, что эти данные уже устарели. Пехота и кавалерия продвигались быстрее, нежели ему успевали сообщать об изменениях в их дислокации, и металлические цилиндры никогда не отражали истинное положение дел. И все же, если хотя бы половина сообщений была правдивой, французский король вторгся в Нормандию, а это означало, что хрупкое перемирие, достигнутое таким трудом, разорвано.

Продолжая мерить шагами комнату, Уильям сжал кулаки. В его распоряжении имелись три тысячи солдат и, возможно, тысяча лучников. Это были немалые и весьма дорогостоящие силы для мирного времени. А в случае войны? Если бы их возглавлял боевой король, этого могло оказаться вполне достаточно. Будь во главе английских войск Эдуард, одержавший блестящую победу при Креси, или Генрих V, покрывший себя славой при Азенкуре, французы понесли бы сокрушительное поражение и с позором бежали бы – в этом Уильям почти не сомневался. Он с раздражением смотрел на карты, будто они заключали в себе сокровенную тайну жизни. У него не было выбора. Придется воевать. Единственный шанс состоял в том, чтобы остановить наступление французов, прежде чем они постучатся в ворота Руана, или, прости Господи, самого Кале.

Он остановился, прикусив губу. Можно было эвакуировать Кале и спасти тем самым сотни жизней англичан, до того как в город ворвется враг. Если он решит, что сражаться со столь многочисленным противником в чистом поле не представляется возможным, то можно было бы сконцентрировать все силы на обороне Кале. По крайней мере, он мог бы выиграть время и пространство, дабы подданные его короля избежали западни. При этой мысли у него дернулся кадык. Все имевшиеся у него варианты были ужасны. Каждый из них был чреват катастрофой.

– Черт возьми, – пробормотал он. – Мне нужно шесть тысяч человек.

Он коротко рассмеялся и надул щеки. В его положении можно было мечтать не то что о шести, а о целых шестидесяти тысячах, от этого все равно ничего не изменилось бы.

Он посылал письма с просьбами о подкреплении как Дерри Брюеру, так и королю Генриху, но, похоже, беженцы из Анжу и Мэна принесли с собой на родину пережитый ими страх. Король не посылал войска во Францию, опасаясь беспорядков дома. У Уильяма имелось слишком мало солдат. Это было возмутительно. К тому времени, когда при английском королевском дворе осознают масштабы угрозы, думал он, Нормандия будет потеряна.

Он вытер пот со лба. Кале представлял собой мощную крепость, с двойным рвом и мощными стенами толщиной восемнадцать футов у основания. Эту крепость, расположенную на побережье и снабжающуюся по морю, невозможно принудить к сдаче голодом. И все-таки король Эдуард однажды взял ее, сто лет назад. Следовательно, ее можно взять еще раз, с помощью достаточного количества солдат и осадных орудий.

– Как мне остановить их? – произнес Уильям вслух.

Услышав его голос, двое слуг заглянули в комнату, чтобы узнать, нет ли у командующего новых распоряжений. Он хотел было махнуть рукой, отсылая их, но потом передумал.

– Передайте барону Олтону, чтобы он готовил гарнизон к выступлению.

Когда слуги скрылись за дверью, Уильям подошел к окну и бросил взгляд на серое море.

– Боже, спаси нас всех, – прошептал он. – Это произошло тогда. Это может произойти опять.

Он прекрасно знал, что численность – это еще далеко не все. Английские короли почти всегда располагали меньшими силами, когда встречались с французами на поле брани. Он резко тряхнул головой, взмахнув густыми волосами. Перед ним стояла сложная проблема. Люди в Англии ожидали от своей армии побед над французами, независимо от ее численности и места, где происходит сражение. Если ему не удастся защитить Нормандию после того, что случилось в Анжу и Мэне… Уильям содрогнулся. Теперь, кроме Нормандии, на территории Франции оставалось только одно английское владение – провинция Гасконь на юго-западе. Она будет поглощена в течение нескольких месяцев, если французам удастся выиграть эту кампанию. В ярости он ударил кулаком по столу. Лежавшие на картах кусочки свинца раскатились и попадали на пол. Его отец и брат погибли от рук французов. Каждая аристократическая семья понесла потери. Однако, несмотря ни на что, англичане упорно продолжали расширять свои владения во Франции. Они будут с презрением относиться к человеку, который не сможет сохранить то, что было завоевано их кровью.

Уильям понял, что Йорк имел в виду, говоря о «чаше с ядом» во время их короткой встречи. И все же он сомневался в том, что тот предвидел неожиданное вторжение французских войск в Нормандию. Лорд тяжело вздохнул и закрыл руками лицо. Ему не оставалось ничего иного, кроме как встретиться с французским королем на поле битвы и вверить свою судьбу господу.

Он позвал троих молодых людей, приставленных к нему в качестве личных слуг.

– Принесите мои доспехи, ребята, – сказал им Уильям, не отрывая глаз от карт. – Кажется, я отправляюсь на войну.

Довольные, они выскочили из комнаты и помчались в арсенал за доспехами герцога, которые нужно было тщательно смазать и подготовить к сражению. Он с улыбкой смотрел им вслед, слыша, как они разносят новость по крепости, тут же огласившейся ликующими криками. Несмотря на отвратительное настроение, его порадовал энтузиазм людей и их вера в него. Сам он не разделял ее, но и не мог отвергнуть поднесенную ему чашу.

Томас застонал и начал задыхаться, когда большая ладонь легла ему на лицо, закрыв рот и нос. Он вцепился в пальцы и принялся изо всех сил отгибать их назад, пока тот, кому они принадлежали, не вскрикнул от боли. Ладонь исчезла. Томас лежал в предрассветных сумерках и тяжело дышал. Его сознание прояснилось, и он испытал стыд, различив в тусклом свете фигуру сына, сидевшего рядом с ним. Морщась от боли, Рован потирал пальцы, дуя на них.

Томас уже в достаточной степени пришел в себя, чтобы понять, что разговаривать нельзя. Рован повел глазами вверх, показывая, что кто-то находится рядом. Охваченный паникой, Томас почувствовал тошноту. Это был последний симптом лихорадки, лишившей его сил. Последнее, что он помнил, было то, как сын тащил его по полю при свете луны.

Томас понял, что лихорадка пошла на спад. Сильный жар, из-за которого у него пересохло во рту и ломило все суставы, прошел. Чтобы предотвратить рвоту, он теперь уже сам из последних сил зажал руками рот и стиснул зубы. Перед глазами все закружилось, и он почувствовал, что вот-вот опять потеряет сознание. Ладони давили на лицо подобно плитам холодной плоти.

Рован напрягся, услышав звуки, которые издавал отец, подавляя приступ тошноты. Сквозь щель между досками сарая он пытался рассмотреть, кто ходит вокруг, но ему мало что удалось увидеть. В более мирные времена речь шла бы не более чем о сыновьях фермера, которые поднялись с постели, чтобы приняться за свою повседневную работу. Однако отцу и сыну уже несколько дней не попадались фермы, где оставались бы хозяева. Дороги, ведущие на север, захлестнула новая волна беженцев, но на сей раз не было ни извинений, ни разговоров о перемирии, ни сделок по продаже недвижимости. Рован знал, что они с отцом уже пересекли границу Нормандии. Они лишь совсем недавно осмелились выйти на большую дорогу и соскрести мох с дорожного указателя. Руан находился где-то на севере, это все, что было известно Ровану. Дальше за ним располагался Кале, самый оживленный порт Франции.

Вдыхая пыль с частицами куриного помета, Томас больше не мог сдерживать рвотные спазмы своего пустого желудка. Он пытался приглушить издаваемые им звуки, прижимая ко рту черные от грязи руки, но сохранить тишину так и не удалось. Рован вздрогнул, когда рядом скрипнула доска. Он не слышал, чтобы кто-нибудь входил в сарай, и все меры предосторожности были излишни. Двигавшиеся на север французские солдаты вели себя шумно, уверенные в том, что им нечего опасаться. Но был риск, что за Томасом и Рованом все еще охотятся их первоначальные преследователи. Они достаточно хорошо узнали этих людей, упорно идущих к своей цели, чтобы опасаться их. Спасаясь от них, двое лучников преодолели шестьдесят миль, идя по ночам и отлеживаясь в укрытиях при свете дня.

В своем воображении Рован рисовал неясные движущиеся тени, которые не раз видел вдали. Они представлялись ему мстительными дьяволами, безжалостными существами, которые не остановятся ни перед чем в своем стремлении настигнуть их. Он беспомощно смотрел на изможденное тело отца, сильно похудевшего с тех пор, как они воевали и потерпели поражение. Несколько дней назад они выбросили свои луки – это увеличило их шансы выжить, но было больно, словно рвать здоровые зубы. Хотя идти стало легче, это не спасло бы их, попади они в руки врага. Французы, питавшие особую ненависть к лучникам, умели выявлять их по телосложению. Можно было спрятать лук, но не руки лучника. Если те попадали к ним в плен, они подвергали их страшным мучениям.

Ровану до боли захотелось сжать брошенное оружие, как он делал каждый раз, когда ему становилось страшно. Господи, как вынести это! У него еще оставался нож с рукояткой из рога. Ему вдруг захотелось выпрыгнуть из тьмы и броситься на того, кто бродит вокруг сарая. От напряжения его сердце билось с такой силой, что с каждым ударом перед глазами вспыхивали огоньки.

Услышав шелестящий звук, он резко повернул голову и едва не выругался вслух. Среди тюков сена постоянно что-то шуршало и двигалось. Конечно, там были крысы и охотившиеся на них кошки, копошились насекомые и устраивали гнезда птицы. Но едва ли под весом какого-то из этих существ могла скрипнуть половица.

Снаружи раздался звон бьющихся тарелок. Рован поднялся на ноги и опять прильнул к щели в досках. В этот момент из темноты донесся звук шаркающих шагов. Выглянув во двор, он увидел французского солдата, который со смехом пытался отыскать целую тарелку в оброненной им стопке. Это были не их преследователи, а обычные мародеры.

Но ему не давал покоя скрип половицы в сарае. Рован бросил взгляд на отца, на его одежду, пропитанную потом и вымазанную грязью. Вновь подняв голову, он увидел перед собой изумленное лицо молодого человека в грубой одежде синего цвета. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, потом Рован рванулся вперед и с криком вонзил нож в грудь противника.

Незнакомец опрокинулся на спину, Рован упал на него, и нож еще глубже вошел в тело. Раздался хруст сломанного ребра. Молодой француз сделал глубокий выдох, словно пытаясь что-то сказать. Рован в ужасе смотрел на корчившееся в агонии тело, пригвожденное им к полу. Он оперся на это тело, навалившись на него всем своим весом и удерживая его бившиеся в конвульсии ноги своими.

Во дворе раздался голос. Кто-то выкрикивал имя или задавал вопрос. Рован прижался лбом к щеке лежавшего под ним молодого человека и ждал, когда тот перестанет стонать и дергаться. Когда он наконец поднял голову, все его тело сотрясала крупная дрожь. Лицо француза было испачкано пылью с туники Рована. Его глаза оставались открытыми.

Со двора опять послышался голос, на этот раз ближе. Рован рывком поднялся на ноги и присел на корточки, оскалив зубы, подобно собаке, защищающей добычу. Он извлек нож из уже неподвижного тела и приготовился к отражению следующего нападения. Поблизости могла находиться дюжина солдат, а может быть, сотня, или же всего один-два. Он не мог знать этого. У него было единственное желание – бежать отсюда, бежать от этого леденящего ужаса, смешанного с отвращением, охватившим его после того, как он отнял у человека жизнь.

У его ног раздался едва слышный звук. Он посмотрел вниз и понял, что у молодого человека произошло самопроизвольное опорожнение кишечника и мочевого пузыря. На фоне темнеющих брюк отчетливо виднелся эрегированный пенис. Рован почувствовал, что его сейчас вывернет наизнанку. Неожиданно глаза наполнились слезами. Он слышал рассказы о подобных вещах, но реальность оказалась гораздо хуже. Это было совсем не то, что поразить человека на большом расстоянии стрелой из лука.

Крик снаружи привел его в чувство. Голос звучал все громче и раздраженнее. Человек потерял терпение, дожидаясь запропастившегося товарища. Рован пристально смотрел в щель, пытаясь определить, сколько во дворе людей. Он никого не видел, но у него было ощущение, будто французы окружили сарай. Спину свело судорогой. Нужно было скрываться в полях, но у него уже не оставалось больше сил, чтобы тащить беспомощного отца.

Рован подсел к отцу и слегка похлопал ему ладонями по щекам. Тот открыл потускневшие глаза и оттолкнул его руки в сторону.

– Ты сможешь идти? – спросил шепотом Рован.

Томас кивнул, хотя не был уверен, что сможет. Ему вспомнилась слышанная в детстве история о Самсоне, лишившемся волос, а вместе с ними и силы. Он слабо улыбнулся и стал подниматься, опершись на рукоятку старого плуга. С его лица падали крупные капли пота, оставляя на полу, покрытом толстым слоем пыли, темные пятна.

Сквозь щели в полутьму сарая пробивались золотистые полоски солнечного света. Рован подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул во двор и знаком позвал отца. Томас собрался с духом и наконец поднялся на ноги. У него было ощущение, будто его били всю прошедшую ночь. Ему хотелось спать, или, может быть, просто умереть. Надежда в скором времени отдохнуть придала ему силы. Перед глазами поплыли черные пятна. Он сделал несколько неуверенных шагов по пыльному полу, стараясь не дышать. От дурноты мутилось сознание.

Рован отпрянул назад, услышав совсем рядом французскую речь.

– Ты прячешься от меня, Жак? Если я найду тебя спящим, клянусь…

Дверь распахнулась. При виде темного человеческого силуэта на лице француза отразилось изумление, которое сменилось ужасом при виде блеснувшего в полутьме ножа. Он неловко повернулся и попытался убежать, но Рован настиг его одним прыжком и принялся неистово колоть ножом. Левой рукой он сдавил французу шею, чтобы заглушить крики. Спустя несколько секунд все вокруг было залито кровью. Рован почувствовал, как к его горлу подступают рыдания, и отпустил тело солдата, сразу лишившись сил. Он стоял, покачиваясь, на пороге, освещенный лучами солнца.

Двор фермы был пуст. Между растрескавшихся камней пробивалась ярко-зеленая, сочная трава. Он увидел полуразрушенный дом, который ночью скрывала тьма. Раскрытая дверь висела на сломанной петле. Рован осмотрелся, затем бросил взгляд на красные пятна в пыли и на лезвии своего ножа. Он удовлетворенно кивнул головой. Итак, их было всего двое. Двое мародеров, искавших на брошенной ферме, чем бы поживиться, пока их офицеры спят. Рован понимал, что нужно втащить второе тело внутрь сарая, но продолжал стоять с закрытыми глазами, подставив лицо солнцу.

Он слышал, как отец вышел из сарая и встал рядом с ним, но не взглянул на него, греясь в теплых лучах. Ему вспомнилось, как они с отцом резали животных на ферме. Они убивали оленей на охоте, а потом веселились, пряча их окровавленные туши на склонах холмов.

Томас издал протяжный вздох, не будучи уверенным, хочет ли сын слушать его. Спустя некоторое время он понял, что умирает от голода, и подумал, нет ли у двух убитых солдат с собой какой-нибудь еды. Это был еще один признак того, что его организм справился с болезнью.

– Тебе понравилось? – спросил он.

Рован открыл глаза и взглянул на него.

– Что?

– Убийство. Я знаю людей, которым это доставляет удовольствие. Мне самому никогда не нравилось убивать, и всегда казалось странным, что кто-то может хотеть этого. Для меня это всегда было как работа. При необходимости, конечно, надо, но я не стал бы специально искать, кого прикончить. А вот некоторые мои знакомые так делали.

Рован в недоумении покачал головой:

– Нет… Господи, нет… получать от этого удовольствие…

Он удивился, когда отец одобрительно похлопал его по спине.

– Молодец. У меня появился аппетит. Я еще очень слаб, и меня мог бы напугать мальчик с палкой, поэтому не поищешь ли ты еду в доме? Нам нужно найти место для отдыха и переждать там день, но перед этим необходимо что-нибудь съесть.

– А ты не хочешь остаться в этом сарае? – спросил Рован, с опаской покосившись на темный дверной проем.

– Сынок, там же покойники и весь пол в крови. Ну, давай же! Нам еще нужно пройти несколько миль, а у меня уже сводит судорогой желудок. Есть французов я не собираюсь, по крайней мере, сегодня.

Рован слабо улыбнулся, но в его глазах сквозила тревога. Ухмылка, давшаяся Томасу с большим трудом, сползла с его губ.

– Что такое? – спросил он, увидев, что лицо сына исказила гримаса.

– Тот, что лежит в сарае… Его… мужское достоинство… было твердым… Господи, отец, это было ужасно.

– А-а, – произнес Томас.

Он тоже грелся на солнце.

– Наверное, ты ему понравился.

– Отец! Как ты можешь!

Рована передернуло, а Томас, увидев это, весело рассмеялся.

– Однажды я стоял в карауле ночью, после сражения, – сказал он. – Мне было тогда всего лет двенадцать. Я сидел, а вокруг лежали мертвые солдаты. Спустя некоторое время они начали рыгать и выпускать газы, совсем как живые люди. Дважды один из них резко садился, подобно человеку, которому внезапно пришла в голову мысль. Неожиданная смерть – странная вещь. Тело не всегда знает, что оно мертво, по крайней мере поначалу. В детстве я видел… то, что видел сейчас ты, у повешенного человека. У виселицы среди зевак стояла пожилая женщина, и когда все разошлись, она принялась рыть землю под ногами висельника. Когда я спросил ее, что она делает, женщина сказала: из семени висельника вырастает корень мандрагоры. Услышав это, я убежал. Мне не стыдно говорить тебе об этом, Рован. Я бежал до самого дома.

Они замолчали, услышав какой-то неясный шум, и, обернувшись, увидели старого гуся, тяжело ступавшего среди росших возле дома деревьев, с одного из которых свисала веревка. Собирая с земли крошки, птица поглядывала на двух незнакомых мужчин, стоявших в его дворе.

– Рован, – произнес вполголоса Томас, – если ты видишь камень, медленно подойти и подними его. Постарайся перебить ему крыло.

Рован отыскал взглядом камень размером с кулак и поднял его с земли.

– Похоже, он не боится нас, – сказал он, направляясь к птице.

Гусь зашипел и расправил крылья. Получив удар камнем, он с гоготом повалился на бок, обнажив спутанные, испачканные грязью перья нижней части своего тела. Рован молниеносно схватил его за шею и потащил к сараю. Птица сопротивлялась, хлопая крыльями, пока короткий взмах ножа не оборвал ее жизнь.

– Возможно, этим утром ты опять спас меня, – сказал Томас. – Нам нельзя разводить огонь, поэтому выпьем кровь, пока она теплая. Ты молодец. Я, наверное, расплакался бы, как ребенок, если бы ему удалось сбежать от нас.

Рован улыбнулся. Странно, но настроение у него заметно улучшилось. Прежде чем резать птицу, он тщательно вытер нож об одежду одного из убитых им французских солдат.

– Жаль, твоего деда нет с нами, – сказал Йорк, отхлебнув глоток вина. – Старик всегда радовался, когда рождались дети. Еще бы: у самого-то их было целых двадцать два! Мне сказали, предзнаменования благоприятны. Наверняка будет мальчик.

Он стоял во внутреннем дворике, под крышей из дубовых досок и керамической плитки, в окружении стен из камня кремового цвета. Белая роза дома Йорков присутствовала всюду. Она была изображена на деревянных балках и вырезана в каменных плитах. Откуда-то сверху донесся крик, заставивший его собеседника вздрогнуть.

Ричард Невилл был так же высок, как и его дядя, но ему еще предстояло отрастить бороду. Его дед действительно, будучи дважды женат, произвел многочисленное потомство, и у Ричарда было множество теток, имевших детей его возраста. Старший Невилл отличался мужской силой, которой другим оставалось лишь завидовать.

Не дав Ричарду открыть рта, Йорк заговорил вновь:

– Совсем забыл! Я должен поздравить тебя с новым титулом, который ты вполне заслужил. Твой отец должен быть счастлив, что ты теперь граф Уорвик.

– Вы чрезвычайно добры, ваша милость. Я все еще выясняю, какие последствия это влечет за собой. Отец очень доволен, что я получил титул и что нашей семье отойдут соответствующие земли, как вам, вероятно, известно. К сожалению, я почти не знал деда. Когда он умер, я был еще ребенком.

Йорк рассмеялся, опорожнил кубок и поднял его, дабы слуга налил еще вина.

– Если ты хотя бы наполовину таков, каким был Ральф Невилл, то и тогда будешь дважды благословлен судьбой. Он взял меня на воспитание, когда я, вследствие обрушившегося на нашу семью несчастья, остался сиротой. Старый Невилл сохранил все мои поместья и титулы. Он ничего не просил взамен, хотя мне было известно, что ему хотелось, чтобы я женился на Сесилии. И несмотря на это, он оставил за мной право выбора. Это был… человек большой личной чести. Я не знаю более высокой похвалы. Надеюсь, ты понимаешь. Я обязан ему очень многим, Ричард – нет, граф Уорвик.

Йорк взглянул на племянника с улыбкой. В этот момент наверху вновь раздался крик.

– Вы совсем не волнуетесь? – спросил Ричард Уорвик, вертя в руке кубок и устремив взгляд вверх, словно пытаясь проникнуть сквозь потолок в таинство рождения человека.

Йорк пожал плечами.

– Пятеро действительно умерли, но шестеро выжили! Если бы я был игроком, то не поставил бы против рождения еще одного здорового мальчика Йорка. Двенадцать – число апостолов, как любит говорить мой ученый доктор. Он считает, будто это число обладает могущественной силой.

Йорк замолчал, вспомнив о том, что двенадцатым апостолом был Иуда. Молодой человек помрачнел, поскольку ему в голову пришла та же мысль, но он предпочел не говорить об этом.

– Или, может быть, седьмой выживший, – сказал он, чтобы прервать затянувшуюся паузу. – Семь – счастливое число.

Услышав его слова, Йорк заметно расслабился. Несмотря на его беззаботный вид, в последнее время герцога одолевали тревожные мысли. Он в очередной раз дал слуге знак наполнить кубки, и Уорвику пришлось быстро допить свое вино. Он почувствовал, как по его телу растекается тепло. Это было как нельзя более кстати. Может быть, замок Фотерингхей и был хорошо укреплен, но в его стенах, даже под крышей внутреннего дворика, было очень холодно. Огонь, горевший в расположенном неподалеку очаге, готов был поглотить оболочку и пуповину новорожденного. Казалось, исходившее от него тепло рассеивалось еще до того, как успевало достигнуть двух мужчин.

– Я не уверен, ваша милость, что могу поздравить вас в свою очередь, – сказал Уорвик.

Заметив вопросительный взгляд Йорка, он пояснил:

– По поводу Ирландии, ваша милость. Отец сказал мне, что вы назначены туда королевским наместником.

Йорк небрежно махнул рукой.

– У меня есть враги, которым очень хочется, чтобы в течение нескольких последующих лет я находился подальше от Англии, Ричард. Я отправлюсь туда, куда меня посылают… В свое время. А пока пусть они топят друг друга, как тонущие крысы. Я не раз беседовал со светскими членами Палаты лордов. Рекомендую и тебе побеседовать с ними, чтобы лично убедиться, какие идиоты сидят в Парламенте.

Он сделал паузу, обдумывая свои дальнейшие слова.

– Для тех, у кого есть глаза, чтобы видеть, это будет год потрясений, Ричард. Те, кто переживет его, смогут высоко подняться.

– Милорд Йорк! – послышался голос.

Двое мужчин, принадлежавшие к разным поколениям, но объединенные заботой о Сесилии Невилл и ее ребенке, который должен был появиться на свет, задрали головы и устремили взоры на маленькую крытую галерею. Они ждали, забыв о кубках в их руках, пока из-за толстых портьер не появилась повитуха, вытиравшая с лица новорожденного следы крови куском ткани. Младенец был туго завернут в пеленки синего цвета. Он молчал, когда она протянула руки вперед, чтобы показать его дяде и кузену.

– Это мальчик, милорд, ваш сын, – сказала она.

Йорк кивнул и, помимо своей воли, вздохнул с явным облегчением.

– Вы уже выбрали имя для ребенка? – спросил с улыбкой Уорвик.

Он видел, что раскрасневшееся от вина лицо Ричарда Йорка светится гордостью.

– У меня есть десятилетний сын Эдуард, еще одного зовут Эдмунд, и третий – славный маленький парнишка – носит имя Георг. Не хочу оскорбить несчастные души, которые забрал Господь, а значит, он не будет Генрихом, Джоном, Уильямом или Томасом. Нет. Думаю… он будет Ричардом.

Ричард, граф Уорвик, рассмеялся, не скрывая удовольствия.

– Теперь нас будет три Ричарда. А еще был король Ричард Львиное Сердце. Стало быть, нас три льва, ваша милость! Хороший знак!

Йорк с некоторым недоумением посмотрел на племянника, пытаясь понять, куда тот клонит. Два столетия назад король Ричард Львиное Сердце принял в качестве королевской печати изображение трех львов. Позже эта королевская эмблема использовалась домом Ланкастеров и отцом короля Генриха в битве при Азенкуре. Эта ассоциация отнюдь не наполнила радостью сердце Йорка.

– Хорошее имя, – неохотно произнес он, поднимая кубок. – Оно вполне подойдет.

Глава 18

Город Руан находился приблизительно в ста милях к юго-западу от Кале. В обычные времена Уильям рассматривал бы его в качестве крепости. Столица Английской Нормандии, этот город был свидетелем побед англичан, в том числе и казни Жанны д’Арк. Уильям шел со своей армией на юг, по полям, напоминавшим нивы Кента или Сассекса. Три дня назад он переправился через Сену и достиг Руана. Утро было холодным. Под копытами его лошади хрустела схваченная морозом трава.

Ворота погруженного в тишину города были заперты. Уильям как завороженный смотрел на десятки тел, висевших на стенах и раскачивавшихся на ветру. Многие из них несли на себе следы насилия – синяки и пятна запекшейся крови. Уильям перекрестился и быстро прочитал молитву о душах добрых людей, виновных лишь в том, что они родились в этом городе.

Жители Руана знали, что на них идет французский король со своей армией, и это придало им отваги. Охваченный негодованием Уильям попытался представить масштабы разразившейся в этих стенах катастрофы. В Руане жили сотни английских семей. Ему доводилось видеть прежде павшие города, и эти впечатления были ужасны. Он подумал, что повешенные были еще счастливчиками.

Оставшийся без ресурсов захваченного французами города, на которые он рассчитывал, Уильям был вынужден налаживать линии сообщения с Кале, отряжая так нужных ему людей для транспортировки грузов и обеспечения безопасности маршрутов снабжения. По крайней мере, его люди не испытывали недостатка в воде. Сена делала здесь крутой изгиб, и город практически со всех сторон был окружен ее водами. Англичане пересекли реку по каменным мостам и разбили лагерь в поле, к югу от города. Они повернулись к Руану спиной и принялись вколачивать в землю заостренные деревянные столбы, в качестве средства защиты от кавалерийской атаки. Под защитой тяжелых деревянных мантелетов солдаты приблизились к городским воротам и прибили к ним массивные балки железными гвоздями длиной с предплечье, застраховав себя тем самым от нападения с тыла. Уильям надеялся, что у него еще будет возможность воздать сполна тем, кто засел за стенами города, за их злодеяния.

Сообщения лазутчиков звучали все менее и менее обнадеживающе. Уильям был уверен, что французский король не смог бы скрыть присутствие такого количества профессиональных солдат. Армия, с которой ему предстояло столкнуться, должна была наполовину состоять из мобилизованных крестьян, а в прошлом крестьянам, мобилизованным на войну с англичанами, никогда хорошо не платили. Слабая надежда, но это было единственное, что могло поднять его боевой дух, в условиях, когда у него за спиной находился Руан.

Из-за того, что две армии разделяло огромное расстояние, прошел почти месяц после его прибытия, прежде чем Саффолк увидел в отдалении французов. Во главе дюжины старших баронов он выехал в поле, чтобы рассмотреть врага поближе. То, что они увидели, им не понравилось.

Судя по всему, лазутчики не преувеличивали. Многие тысячи солдат двигались на север, к Руану. Уильям видел кавалерийские отряды, облаченных в доспехи рыцарей и колонны копейщиков, пользовавшихся особым расположением французского короля. С вершины небольшого холма он наблюдал за тем, как они маршировали по широкому полю, пытаясь определить их численность. В скором времени он увидел вторую волну раскрашенных щитов и реющих на ветру знамен. На переднем плане появилась свита короля. С расстояния около мили Уильям видел, как какой-то молодой идиот заставляет свою лошадь пятиться назад, и та взбрыкивает задними ногами. Он оценил позиции своих войск и пришел к неутешительному выводу, что мосты через Сену придется держать открытыми, иначе его люди могут попасть в западню и оказаться прижатыми к городу, ставшему вражеским.

Уильям повернулся в седле и увидел барона Олтона, напряженно всматривавшегося в даль.

– Что вы думаете обо всем этом, Дэвид? – спросил он его.

Его старший военачальник весьма красноречиво пожал плечами.

– Я думаю, что их слишком много, – ответил он. – У нас могут кончиться стрелы, прежде чем они все погибнут.

Уильям рассмеялся, хотя эта шутка его отнюдь не развеселила. Он не видел столько французских солдат со дня битвы при Патэ двадцатью годами ранее. Осознав, сколько времени прошло с тех пор, он почувствовал себя старым. Та битва завершилась поражением англичан, за которой последовала страшная резня лучников. Он сказал себе, что не повторит былых ошибок, и не смог удержаться, чтобы не обернуться и не бросить взгляд на своих лучников, готовившихся к сражению. Никто не мог приблизиться к ним, пока его воины, вооруженные мечами, удерживали центр. Как хотелось бы ему больше верить в свои силы! Он будет держать прочную оборону – это у него всегда получалось хорошо. Спасибо французскому королю за то, что он, не останавливаясь, двинулся в наступление. Карл был уверен в своих силах и имел на это полное право.

– Ну, хватит. Думаю, мы на них достаточно насмотрелись, – произнес решительным тоном Уильям. – За мной, джентльмены.

Они развернули лошадей и поехали рысью обратно. Уильям заставил себя не оборачиваться, хотя чувствовал, как быстро надвигается враг.

Оказавшись за линией заостренных столбов, он махнул двум графам и полудюжине баронов, чтобы те отправлялись на свои позиции. Каждый из них командовал сотнями закаленных в боях солдат, носивших под туниками тяжелые кольчуги. Они оставили своих лошадей за рекой, хотя Уильяму такой путь к отступлению это очень не нравился. Ему опять вспомнилось, как при Патэ конные рыцари бежали с поля битвы, бросив беззащитных лучников, и тем самым обрекли их на гибель. Он дал себе клятву, что подобное больше не повторится.

Французская армия приближалась. Уильям разъезжал вдоль боевых порядков, отдавая последние распоряжения командирам. Их задача заключалась в том, чтобы не пропустить врага в долину реки, и им оставалось лишь ждать. В нетерпении Уильям то и дело прикладывался к фляге с водой. В конце концов, он занял свое место в центре – один из немногих всадников среди массы пехотинцев, вооруженных мечами и щитами. Его кавалеристы располагались на правом фланге, но они должны были вступить в бой только в том случае, если на поле битвы появится французский король или если французы будут обращены в бегство. Глядя на врага, Уильям нервно сглотнул. Видя, какие силы на него наступают, он сильно сомневался в том, что такое возможно, по крайней мере, сегодня.

Дистанция неуклонно сокращалась, и Уильям уже различал мантелеты, которые везли на колесах впереди колонн французские арбалетчики – каждый по три человека. Он нахмурился при виде этих массивных деревянных щитов, способных надежно защищать от града стрел. Французские лорды носились верхом вдоль колонн, отдавая приказы. Английские лучники тоже имели тяжелые деревянные щиты, с помощью которых могли защищаться от копий и камней. Уильям вознес хвалу богу за то, что не увидел у врага ни осадных орудий, ни пушек. Это его удивило, но он испытал огромное облегчение. Французы продвигались быстро, стремясь захватить Нормандию до конца лета. Тяжелые машины, по всей вероятности, находились сзади, готовые вступить в дело в случае осады крепости. До тех пор самым мощным оружием на поле боя оставались английские луки.

В центре боевых порядков французской армии сосредоточилась кавалерия. Когда Уильям увидел это, на его лице мелькнула улыбка человека, участвовавшего в бесчисленном количестве сражений. Было нетрудно представить, как они с шутками и преувеличенно громким, нервным смехом приближаются к английским позициям. Он прочитал короткую молитву, обращенную к его святому покровителю и Богородице, после чего опустил забрало, сузив свой обзор до ширины щели.

– Лучники, приготовиться! – крикнул он.

Шеренги французов подошли совсем близко. Арбалетчики выкатили вперед свои мантелеты, создав защитный вал. Однако для того, чтобы вступить в бой с англичанами, французским рыцарям пришлось бы выйти из-под их защиты. Уильям открыл рот, прислушиваясь к собственному дыханию внутри шлема. Он остановит французского короля у Руана. Он должен сделать это.

Ветер доносил до него отдаваемые вдали приказы. Шеренги вражеских копейщиков остановились, а расположенная в центре кавалерия двинулась вперед. Французская армия, представлявшая собой настоящее море железа и щитов, почти пятикратно превосходила по численности силы англичан. Уильям перекрестился, увидев, что арбалетчики подходят все ближе и ближе. Слава богу, по дальности стрельбы они уступали его лучникам. Еще не приблизившись на расстояние выстрела арбалета, они оказывались в зоне поражения. Его лучники, одетые в свободные туники и гетры, ухмылялись, ожидая, когда они достигнут этой зоны.

Последние двести ярдов французские солдаты называли «рукой дьявола». Уильям впервые услышал это выражение много лет назад и вспомнил его сейчас, когда арбалетчики с оружием на плечах находились все еще недостаточно близко, чтобы их стрелы могли достигать английских позиций. Бежать они не могли из-за тяжелых мантелетов, которые им приходилось катить перед собой. Раньше те, кто слишком спешил, платили за это жизнью. Преодолевая последнюю восьмую долю мили, они знали, что находятся в зоне поражения.

Уильям поднял руку и резко опустил ее вниз. Тысячи стрел взмыли в воздух, как одна. Последовал еще один залп, затем еще и еще. Он не переставал восхищаться меткостью лучников, совершенствовавших свое мастерство в течение двадцати лет. Ему было известно, что к ним с презрением относятся его облаченные в доспехи рыцари, считавшие, будто они убивают, как трусы. Но лучники жертвовали своими жизнями точно так же, как и все другие солдаты. Преимущественно валлийцы и англичане, среди которых было несколько шотландцев и ирландцев, они могли поразить человека на расстоянии четырехсот ярдов. Им не было равных в мире. Уильям испытывал радость, глядя, как падают арбалетчики.

Под защитой мантелетов колонны французов подбирались все ближе к боевым порядкам англичан. Лучники стреляли залпами в сотню стрел поверх деревянных щитов, поражая скрывавшихся за ними солдат. Уильям слышал предсмертные крики и видел, как редеют ряды французской кавалерии. Гордые рыцари и благородные лорды не желали безучастно смотреть, как английские лучники безнаказанно убивают их.

– Хоть бы они пошли в атаку, – прошептал Уильям.

Ему не раз случалось видеть прежде, как рыцари, словно безумные, бросаются под лавину стрел. Они боялись свистящих в воздухе стрел, но были из тех, в ком страх будит ярость.

– Пожалуйста, – снова прошептал Уильям, – Иисус и Святой Себастьян, пусть они пойдут в атаку.

Тем временем, миновав «руку дьявола», арбалетчики сдвинули мантелеты, создав защитный вал, и начали стрелять. Воздух заполнили черные арбалетные стрелы, длиной с человеческий палец, но столь же смертоносные, как и стрелы английских луков. На всем протяжении боевых порядков англичан поднялись и сомкнулись щиты. Стрелы железным градом застучали по щитам, поражая тех, кто находился в незащищенных промежутках.

Уильям тоже поднял свой щит, хотя знал, что арбалетная стрела не способна пробить его доспехи, если только он не попадет под невероятно удачный выстрел. Ему доводилось участвовать в битвах, когда обмен стрелами продолжался в течение нескольких дней, прежде чем армии вступали в непосредственный контакт. Но сейчас он рассчитывал на то, что французы сделают ставку на свое подавляющее численное превосходство. Он был уверен, что рыцари уже просят короля позволить им предпринять неожиданную атаку, чтобы застигнуть лучников врасплох, и рассчитывал на это.

Из французских мантелетов, словно стебли неких причудливых растений, торчали белые, снабженные гусиными перьями стрелы. Арбалетчикам явно недоставало меткости, а также пробивной силы их стрел. Сотни из них были повержены или ковыляли в тыл, получив страшные раны. Уильям увидел, как ряды французских рыцарей заколыхались. Их лошади храпели и били копытами.

Он выкрикнул приказ, о котором они условились с лордом Олтоном. Приказ был передан лучникам, которые, как и следовало ожидать, встретили его с негодованием. Некоторые из них даже плевали в его сторону, но Уильяма не волновало, что они в данный момент думают о нем, лишь бы подчинялись.

Когда прилетела следующая туча арбалетных стрел, сотни лучников упали, словно сраженные молнией. Шеренги арбалетчиков взорвались радостными криками, и тут же получили отклик из центра боевых порядков французов. Сердце едва не выпрыгнуло из груди Уильяма, когда рыцари пришпорили лошадей и, не обращая внимания на приказ остановиться, двинулись вперед, увидев, что лучники в беспорядке отступают. Они многократно превосходили противника числом, и им очень хотелось произвести впечатление на присутствовавшего на поле битвы короля своей доблестью, завоевав его расположение.

С гулко бьющимся сердцем Уильям ждал, когда они полностью втянутся в зону поражения. Несмотря на первоначальное негодование, лучники уже успели оценить эту уловку и выпустили несколько разрозненных стрел, демонстрируя замешательство в своих рядах.

– Ждать! – проревел Уильям.

Лежавшие на земле лучники заулыбались. Барон Олтон смотрел на него во все глаза со свирепым выражением лица, в ожидании приказа.

– Поднялись! – крикнул Уильям.

«Мертвые» лучники вскочили на ноги и наложили стрелы на тетивы. К этому моменту остановить наступление французов уже было невозможно. Рыцари выехали из-за мантелетов в неудержимом стремлении броситься на врага. Они смяли позиции своих же арбалетчиков, как это было при Азенкуре. Уильям сжал в кулак ладонь в перчатке с такой силой, что раздался скрежет металла и хруст кожи.

Рыцари увидели перед собой воинов, которые подняли вверх мечи и принялись насмехаться над ними, приглашая жестами приблизиться к ним. Сотни стрел вспороли воздух со зловещим свистом и обрушились на французов.

Первые шеренги наступающих рухнули на землю как подкошенные. Многим рыцарям стрелы попали в шею. Это выглядело так, будто они споткнулись о протянутую на их пути проволоку. Они гибли десятками, и очень скоро горы мертвых тел превратились в непреодолимое препятствие для дальнейшего продвижения.

Уильям отдал приказ, и центр боевых порядков англичан двинулся вперед. Он ехал верхом, подняв меч, и рядом бежали его люди, размахивая топорами. Спустя минуту они достигли линии трупов, перемахнули через все еще подергивающих ногами лошадей и врезались в толпу конных рыцарей. Над их головами продолжали лететь стрелы, поражая французов, которые даже не успевали понять, что с ними произошло.

Уильям видел, как группа коренастых английских воинов прокладывает себе путь, выбивая рыцарей из седел. Преимущество кавалерии заключалось в скорости и маневре, но в возникшей сутолоке французские рыцари, зажатые со всех сторон, едва могли двинуться с места.

Он наблюдал за тем, как изрыгающие проклятья английские мясники все глубже вгрызаются в боевые порядки французов. Его радовало, что они наносят врагу страшный урон, но с высоты своего седла он видел дальше, нежели его люди, бившиеся в пешем строю. Бросив взгляд поверх схватки, он почувствовал, как у него защемило сердце. Жестокое побоище не затронуло основную массу французской армии. Получив приказ, солдаты перемещались вдоль линии фронта, чтобы обойти его войска с флангов и ударить в тыл. Им не было числа! Его уловка и неожиданная атака были для противника не опаснее комариного укуса.

Он повернулся к ехавшим рядом с ним курьерам.

– Разыщите барона Олтона и передайте, что я был бы благодарен ему, если бы наши конные рыцари отразили атаки вражеской кавалерии, пытающейся обойти наши фланги.

Один из курьеров тут же сорвался с места, и время для Уильяма остановилось, тогда как его люди продолжали вести ожесточенное сражение. Он ждал действий Олтона. В центре французская кавалерия отступала, спасаясь от полного уничтожения. Уильям видел, что к месту сражения направляются свежие отряды копейщиков. Это был впечатляющий маневр под нажимом со стороны противника, и он подумал, что приказ на его осуществление наверняка исходил от самого короля – единственного человека на этом поле, который мог приказать рыцарям отойти назад.

Английские воины, вооруженные мечами, шли вперед, круша все на своем пути. Они продвинулись слишком далеко, и лучники уже не могли оказывать им поддержку, что вызвало тревогу в душе Уильяма. Его воины образовали длинную колонну, преследовавшую противника, и возникла реальная опасность того, что фланговыми ударами их могут отрезать от основных сил. Он снова посмотрел вдаль и в отчаянии покачал головой, увидев все те же несметные вражеские полчища, еще не вступавшие в дело. Перед началом сражения он надеялся смять передние шеренги французов и обратить их в бегство. Теперь, когда этого сделать не удалось, нужно было отступать. Однако на флангах пришла в движение тяжелая кавалерия Олтона, и, обернувшись назад, он увидел, как сотни лучников двигаются вперед, догоняя наступавших товарищей.

Тело Уильяма покрылось испариной. Его войска, как и прежде, сильно уступали по численности противнику, но теперь они наступали в хорошем темпе на отряды копейщиков. Против этого смертоносного оружия кавалерия почти бессильна, но он со своим мечом и его люди с топорами могли бы в буквальном смысле пройти через них и посеять панику среди располагавшихся сзади необученных солдат, вооруженных длинными копьями. Он знал, что отходить следует организованно, но не сейчас.

Копейщики взяли на изготовку свои копья с тяжелыми железными наконечниками и двинулись вперед, громко топая ногами. Вид у них был устрашающий. Англичане приготовили щиты. Они знали, что каждому из них нужно лезвием меча отвести ближайшее направленное на него копье в сторону и затем заколоть его обладателя. Когда сердце выпрыгивает из груди, а руки скользкие от пота и крови, это довольно трудная задача. Многие из них промахнулись и погибли, пронзенные копьями. Сотни других смогли отвести копье в сторону и нанести удар мечом, но напор французов был столь силен, что они оказались сбитыми с ног. Уильям громко выругался и приказал своим людям отойти назад и перестроиться. Он развернул лошадь и проскакал рысью сто шагов, прежде чем вновь повернуться лицом к врагу. Французы продолжали двигаться вперед, возбужденно гомоня, несмотря на тяжелые потери.

– Лучники! – крикнул Уильям, надеясь, что они услышат его в грохоте сражения. Сзади до него донеслись звуки спускаемой тетивы, и в передней шеренге французов возникли бреши. Этим крестьянам приходилось обеими руками держать копья, и они не могли пользоваться щитами. Легкие кожаные куртки совершенно не защищали их от стрел. За залпом следовал залп, производя опустошение в рядах французов. Их наступление несколько застопорилось.

Тем не менее один вид ненавистных лучников толкал копейщиков вперед. Стоявшие редкими рядами, одетые в простые коричневые одежды, подобно фермерам, лучники были для них чудовищами из легенд. Французы рвались вперед, чтобы как можно быстрее добраться до хладнокровно расстреливавших их англичан. Они знали, что главное преимущество лучника – расстояние, и стоит преодолеть его, как он оказывается беззащитным и его легко убить.

Огромное численное превосходство противника вынудило Уильяма опять отвести своих людей. Шеренги воинов с мечами двинулись за ним назад, в то время как копейщики перестроились, оставив сзади своих погибших товарищей. Шаг за шагом англичане оставляли территорию, завоеванную в ходе первого наступления, пока не достигли исходных позиций. Там они остановились, тяжело дыша, подняли мечи и щиты и принялись ждать.

Некоторые лучники промедлили с отступлением и исчезли, погребенные под неумолимо надвигавшейся яростной лавиной. И все же около восьми сотен вернулись к своим мантелетам и заостренным столбам. Налитыми кровью глазами они смотрели на копейщиков.

Когда отряды копейщиков приблизились, в них вновь полетели стрелы, обрывая боевые кличи и кося людей. В шеренгах атакующих появились зияющие бреши. В скором времени земля была усеяна копьями. Передняя шеренга французов замедлила продвижение, и задние стали напирать на них. Копья торчали над головами, подобно иглам ежа – лес дерева и железа.

Атака копейщиков захлебнулась в крови, а лучники, пополнив колчаны, продолжали обстреливать их, пока на пальцах не выступила кровь, а плечи и спины не покрылись синяками. Это была настоящая бойня, и они находили в ней удовольствие.

В конце концов, так и не сумев приблизиться к английским позициям, французы отступили. Они беспорядочно бежали, охваченные ужасом. Вслед им неслись насмешки и улюлюканье.

Уильяма захлестнула волна радости, которая длилась до тех пор, пока он не приступил к смотру своих войск. Уже в первом сражении он потерял много людей – более шестисот. Настроение у него сразу испортилось. Он закрыл глаза и почувствовал, как к горлу подступает комок. Французские рыцари вновь собирались в отряды, а король даже послал вперед небольшую группу солдат с заданием установить мантелеты в более удобное положение. Английские лучники, в свою очередь, отправили на поле недавнего сражения дюжину мальчишек подбирать с земли стрелы и складывать их в мешки. На глазах Уильяма одиночный арбалетчик тщательно прицелился и подстрелил одного из ребят, когда тот уже возвращался обратно. Он упал, собранные им стрелы высыпались на землю, и лучники разразились гневными криками.

Французы готовились к новой атаке, в этом Уильям не сомневался. По его оценке, свыше восьми тысяч солдат противника еще не участвовали сегодня в сражении. Его люди причинили врагу немалый ущерб, но слишком высокой ценой, а французская армия располагала большими резервами.

– Сейчас будет вторая атака, Олтон! – крикнул Уильям что было сил через все поле.

В этот момент его лошадь всхрапнула, и у нее подогнулись ноги. Лорд едва не перелетел через ее голову, с трудом удержавшись в седле. Гремя доспехами, Уильям неуклюже спешился. Осмотрев лошадь, он обнаружил в ее груди две арбалетных стрелы. Из ее рта сочилась кровь. Он с грустью похлопал ее по могучей шее.

– Лошадь сюда! – крикнул он и стал терпеливо ждать, когда посыльные приведут ему одну из запасных лошадей. Впервые за это утро он увидел поле битвы с той же высоты, что и его пехотинцы, и вид длинных шеренг противника привел его в уныние. Французы потеряли огромное количество солдат – по всей вероятности, около двух тысяч, против нескольких сотен его людей. При любых других обстоятельствах это была бы его победа. Однако французский король был пока жив и к тому же еще больше разозлен.

– Еще одна атака, – пробормотал Уильям, садясь с помощью посыльных на лошадь.

В глубине души он сознавал, что после этой атаки ему наверняка придется отступить. Он прикажет лучникам бежать к мостам, в то время как его рыцари и солдаты будут вести арьергардный бой. В таком положении сделать большее невозможно, сказал он себе. И, сделав это, он не уронит своей чести. Но прежде придется выдержать атаку врага, который, похоже, знает о его слабости.

– Лучники, приготовиться! – крикнул он.

Несколько арбалетчиков выжили в недавней мясорубке под защитой мантелетов. Если французы хотели одержать сегодня победу, им было необходимо покончить с ненавистными лучниками. Уильям с усилием снял с головы шлем, чтобы вдохнуть свежего воздуха и лучше оценить обстановку. Он окинул взглядом своих лучников, уже натягивавших тетивы, чтобы достойно встретить французов, и в его душе блеснул лучик надежды – на этих людей и больше ни на кого.

Глава 19

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – резко произнесла Маргарита, выходя из себя. – К чему все эти разговоры о ступенях, сводах и тенях? Это болезнь или нет? Послушайте меня. Бывает, Генрих говорит четко и ясно, как будто с ним все в порядке. А бывает, он несет бессмыслицу, словно ребенок. Затем что-то происходит, и его глаза становятся пустыми. Вы понимаете? Это продолжается несколько минут, часов и даже дней, потом он оживает, и мой супруг снова смотрит на меня. Вы обязаны знать, что это за симптомы, мастер Олуорти! Какие снадобья от этого имеются в вашей сумке? Эти разговоры о потоках и о… планетах не вызывают к вам никакого доверия. Не следует ли мне увезти мужа из Лондона, если воздух здесь содержит вредные примеси? Можете вы, по крайней мере, ответить мне на этот вопрос, раз уж не способны вылечить его?

Врач короля неловко переминался с ноги на ногу, и с каждым ее словом его лицо все больше заливалось краской.

– Ваше величество, – смущенно сказал мастер Олуорти, – я давал ему лекарства в больших дозах и чистил его организм. Я давал ему серу и спиртовой настой опиума, который оказался наиболее эффективным средством. Я регулярно делал его величеству кровопускания и ставил ему на язык своих лучших пиявок. Но, несмотря ни на что, его телесные жидкости остаются несбалансированными! Я пытался объяснить, что опасаюсь соединения Марса и Юпитера на несколько дней, ибо знаю, что это может повлечь за собой. Наступили тяжелые времена, миледи. Его величество страдает потому, что является представителем своего народа, вы меня понимаете?

Врач задумался, запустив пальцы в короткую бороду, которую позволил себе отпустить.

– Возможно, даже, причиной страданий короля является его благородство, его святость, ваше величество. Он маяк в ночи, костер на вершине холма, привлекающий темные силы. В столь беспокойные времена… если Господь хочет забрать его, никто не сможет воспрепятствовать божественной воле.

– Тогда отойдите в сторону и не мешайте, мастер Олуорти, – продолжала Маргарита, – если вам больше нечего сказать. Я не желаю слушать ваши разглагольствования о планетах, в то время как мой муж пребывает в столь плачевном состоянии. Продолжайте наблюдать за вашими драгоценными Марсом и Юпитером. Желаю вам приятно провести время.

Покраснев еще больше, врач открыл было рот, чтобы что-то возразить, но Маргарита прошла мимо него в покои короля.

Генрих сидел в постели. В комнате царил полумрак, и Маргарита задела ногой какой-то медицинский прибор, оставленный ученым врачом. Он с грохотом упал, и она, споткнувшись, едва не последовала за ним. В сердцах Маргарита пнула его ногой. Сложное устройство из латуни, железа и стекла покатилось по полу. Она еще не отошла после разговора с врачом, и ей очень захотелось подбежать и раздавить его ногой, словно крысу.

Услышав стук упавшего прибора, ее муж открыл глаза и медленно повернул голову. Он поднял забинтованные руки, и Маргарита содрогнулась, увидев на бинтах пятна свежей крови. Ей много раз приходилось перебинтовывать ему руки, но она знала, что он, словно ребенок, кусает раны каждый раз, когда остается один.

Она осторожно присела на край кровати и, заглянув мужу в глаза, увидела в них лишь боль и печаль. Его руки были покрыты струпьями в тех местах, где врач вскрывал ему узким ножом вены. Он заметно похудел, под глазами были темные круги, а на бледной коже выступили синие полосы.

– Как ты себя чувствуешь, Генрих? Ты можешь встать? Мне кажется, болезнь здесь витает в воздухе. Ты не хочешь уехать отсюда куда-нибудь, к примеру, в Виндзор? Там воздух значительно чище, чем в этом смрадном Лондоне. Ты будешь ездить на охоту, есть хорошее мясо и очень скоро наберешься сил.

К ее ужасу, муж заплакал, безуспешно борясь с собой, и его лицо исказила болезненная гримаса. Когда она придвинулась ближе, чтобы обнять его, он отпрянул и вытянул руки, словно защищаясь от нее. Его пальцы тряслись, как будто он мерз, хотя в комнате было жарко, и у него на лице блестели капельки пота.

– Из-за отваров и лекарств мои чувства притуплены, Маргарита, и все же меня мучает бессонница! Я не спал уже… даже не могу вспомнить, сколько времени. Я не имею права отдыхать до тех пор, пока не буду уверен, что королевству ничто не угрожает.

– Ему ничто не угрожает! – воскликнула Маргарита, отчаянно пытаясь успокоить его.

Генрих с грустью покачал головой.

– Страна охвачена беспорядками. Люди не знают, что я делаю для них. Они подняли оружие на помазанников Божьих и убивают их! Сохранила ли мне верность моя армия? Ты можешь сказать мне это? Или ты принесла новости, которые я не смогу перенести? Они все покинули меня, Маргарита?

– Никто тебя не покинул! Никто, понимаешь? Твои солдаты будут сражаться за тебя вплоть до Судного дня. Лондон находится в безопасности, клянусь тебе. Англия находится в безопасности. Пожалуйста, успокойся и постарайся уснуть.

– Я не могу, Маргарита, даже если бы и хотел. Я таю, словно свеча.

Он окинул неуверенным взглядом полутемную комнату.

– Где моя одежда? Я должен одеться и приступить к выполнению своих обязанностей.

Он начал садиться в кровати. Маргарита уперлась ему в грудь ладонью и чуть не отдернула руку, ощутив, как горит его тело. Ее пронзило острое чувство жалости к мужу, который до сих пор ни разу с ней не спал. Генрих не стал сопротивляться ей и откинулся на подушки, закрыв глаза. Маргарита принялась гладить его лицо и постепенно становилась все смелее, не заботясь о том, что врач все еще стоял за дверью.

Маргарита склонилась над ним и поцеловала его в шею, видневшуюся из-под распахнувшейся ночной рубашки. Его грудь была белой и безволосой, как у мальчика, а руки поражали своей худобой. От него пахло едкими порошками, серой и горьким лаймом. У нее было ощущение, будто жар его кожи опалил ей губы.

Затаив дыхание, она провела рукой по животу Генриха, опуская ее все ниже, и подвинулась ближе к нему, чтобы поцеловать его. Она почувствовала, как дрожат его губы. Он открыл глаза, с изумлением посмотрел на нее и чуть не задохнулся от ее поцелуя. Она продолжала гладить его, чувствуя, как судорожно напряглись его мышцы.

– Лежи спокойно и позволь мне позаботиться о тебе, – прошептала Маргарита ему на ухо. – Позволь мне сделать все, что я могу сделать, чтобы тебе было хорошо.

В ее голосе прозвучали хриплые нотки, поскольку у нее пересохло в горле, а лицо зарделось румянцем. Казалось, ее прикосновения оказывают на него умиротворяющее воздействие, и она не осмелилась встать с кровати, чтобы раздеться, а принялась расстегивать застежки, развязывать ленты и освобождаться от одежды, не отрываясь от его губ. Это было чрезвычайно трудно, но она боялась, что он заговорит и запретит ей делать это или приподнимется и сбросит ее с себя. Платье никак не поддавалось. Пытаясь стащить его, она прижалась губами к шее мужа, и ее волосы разметались по его лицу.

– Я… – произнес он, но она мгновенно вновь впилась в его губы, почувствовав солоноватый вкус крови, выступавшей из ран, причиненных ему пиявками.

Одной рукой она задрала платье вверх и разорвала находившуюся под ним ткань, чтобы оголить ягодицы. Ей вдруг пришла в голову мысль о том, что стоявший за дверью врач может в этот момент заглянуть в комнату. С трудом подавив смешок, она перекинула голую ногу через тело мужа, пытаясь соединиться с ним под ворохом своих одежд. Маргарита с опаской заглянула ему в лицо и увидела, что он опять закрыл глаза, но она явственно ощущала, что ее старания не пропали даром и в нем проснулось желание. Сколько раз за свою жизнь она наблюдала, как этим занимались животные! Она двигалась по его телу, пытаясь найти нужное положение, и нелепость ситуации вызывала у нее смех.

Это произошло настолько неожиданно, что они оба глубоко вздохнули, и глаза Генриха распахнулись. Даже сейчас его взор был затуманен, как будто он думал, что это сон. Маргарита тяжело дышала, держа в руках его голову и чувствуя, как ладонь мужа скользнула вдоль ее тела и сжала обнаженное бедро. Прикосновение грубой ткани бинтов заставило ее содрогнуться. Она закрыла глаза и покраснела, поскольку в ее сознании возник образ Уильяма. Уильяма, который был так стар! Она попыталась прогнать это видение, но вместо этого увидела его, высокого, широкоплечего, со смеющимся лицом, стоящего во дворе Сомюра.

С закрытыми глазами Маргарита двигалась на муже так, как ей описывала это Иоланда в саду дома Уэтерби, тяжело дыша и покрывшись потом. О враче за дверью она совершенно забыла. Когда Генрих громко застонал, она почувствовала, как ее тело сотрясает сладостная дрожь, несмотря на физический и душевный дискомфорт. Он резко поднялся, и его руки вдруг обрели силу. Однако это длилось недолго, и спустя несколько мгновений столь же внезапно обессилевшее тело Генриха рухнуло обратно на подушки. Он лежал, едва дыша, и тут она почувствовала, как по ее чреслам разлилось тепло.

Маргарита положила голову ему на грудь, и лежала так, пока у нее не выровнялось дыхание. Испытываемая ею боль оказалась не более сильной, чем она того ожидала. Образ Уильяма растаял вместе с чувством вины.

Она улыбнулась, услышав, как Генрих едва слышно захрапел. Когда дверь приоткрылась и в комнату заглянул врач, она продолжала лежать с закрытыми глазами, пока он не ушел, и не увидела выражения ужаса на его лице.

Джек Кейд окинул взглядом людей, ждавших его распоряжений. Разумеется, среди них находились Пэдди и Роб Эклстон, его верные друзья, с трудом скрывавшие радость от того, как повернулось дело. Он с самого начала понимал, что у толпы разъяренных фермеров не будет ни единого шанса, если шериф Кента пошлет против них профессиональных солдат. Единственный выход заключался в том, чтобы обучить беженцев из Франции воевать и подчиняться приказам.

– Принесет кто-нибудь кувшин или я должен говорить всухую? – спросил Джек.

Он пришел к выводу, что в тавернах, куда они заходили каждый вечер, выпивать следует как можно раньше. Его людей мучила жажда, и к тому времени, когда они уходили, бочки всегда были пусты. Каждое утро они стонали и жаловались на то, что у них раскалывается голова, но Джек не обращал на это никакого внимания. Если его чему-то и научили годы, проведенные во Франции, так это тому, что выходцы из Кента воюют лучше, если внутри их плещется немного эля – а еще лучше, когда много.

Стоявшая за стойкой вдова отнюдь не испытывала восторга по поводу того, что эта толпа пьет ее эль бесплатно. Джек должен был признать, что заведение Флоры отличалось аккуратностью. Всюду царила чистота. Полы устилали свежие тростниковые циновки. Стены и бочки всегда были тщательно выскоблены. Да, она была далеко не красавицей, но Джеку нравилось ее лицо с квадратной челюстью, свидетельствовавшей о сильном характере. В лучшие времена ему могла бы даже прийти мысль приударить за ней. В конце концов, она не убежала, когда колонна из двух тысяч мужчин приблизилась к ее таверне. Это была поистине кентская женщина. Джек терпеливо ждал, пока она наполнит элем оловянную кружку и передаст ему, чтобы он сдул пену.

– Спасибо, любовь моя, – сказал он с благодарностью.

Она взглянула на него исподлобья и сложила руки на груди, как это делали владельцы всех постоялых дворов и таверн, откуда его выставляли в последние годы. У него сразу поднялось настроение. Товарищи не могли увести старого Джека Кейда из этой таверны. Он пил эль большими глотками и смахивал капли с отросшей щетины.

Постоялый двор с трудом вместил восемьдесят человек из тех, что ему удалось собрать за последние несколько недель. В большинстве своем они были под стать ему: широкоплечие, коренастые, с сильными руками и ногами. И, естественно, все они родились в Кенте. Джеку было легко с ними, поскольку он знал, о чем они думают, чего от них ждать. С ними он мог говорить, хотя никогда не был мастаком в этом деле – по крайней мере, при большом скоплении людей.

С добродушной улыбкой Джек обвел их взглядом. Они ждали, что он им скажет.

– Я вижу, кое-кто из вас, мерзавцев, еще меня толком не знают. Небось думаете, что это Джек Кейд вздумал хлопать вас по плечу? Вы еще узнаете, что я не люблю молоть языком, как это делают некоторые, и что это все не пустая болтовня.

Они с удивлением взирали на него. Тишину нарушил смешок Пэдди. Огромный ирландец щеголял в новой одежде, раздобытой в одном из городов, через который они проходили, – лучшей за всю его жизнь. Джек кивнул ему и отыскал взглядом Роба Эклстона, стоявшего сзади. Он как никто другой подходил на роль человека, находящегося в тени и наблюдающего за остальными. Похоже, вид Эклстона, правившего свою бритву, что он проделывал каждое утро, производил на окружающих неизгладимое впечатление, и это более чем устраивало Джека.

– Не нальешь ли ты мне еще одну, Флора? – крикнул Джек, передавая кружку.

Довольный собой, он повернулся к товарищам:

– Я заставляю вас, мерзавцев, маршировать, чтобы поднять ваш боевой дух. Я выжимаю из вас пот упражнениями с топором и другим оружием, которое нам удается отыскать. Я делаю это потому, что, когда шериф Кента выступит против нас, у него будет уйма солдат. А я не для того потратил столько времени и сил, чтобы теперь всё профукать.

По толпе прокатился тихий ропот. Люди переговаривались, обсуждая его слова. Джек слегка покраснел.

– Я слышал ваши рассказы, ребята. Я слышал, что сделали эти ублюдки во Франции, как они продали вас и бросили на произвол судьбы, а французские солдаты тем временем насиловали ваших женщин и убивали ваших стариков. Я слышал о налогах, таких, что можешь горбатиться всю жизнь и остаться ни с чем, пока они пируют на ваши деньжата. Что ж, парни, если вы хотите заставить их слушать – это ваш шанс. Вы будете стоять посреди грязного поля, плечом к плечу с теми, кого видите сейчас рядом с собой. Вы увидите солдат шерифа с мечами и луками, идущих на вас, и забудете о том, как люто их ненавидите. Вместо этого вам захочется бежать от них, мочась себе под ноги.

Казалось, стены таверны задрожали от поднявшегося рева. Все кричали, что они никогда не сделают ничего подобного. Джек с ухмылкой поднял вторую кружку эля и опорожнил ее так же быстро, как и первую.

– Мне знаком этот страх, ребята. Нечего трепать, какие вы храбрые, сидя тут в тепле и безопасности. У вас сожмутся кишки, сердце будет выпрыгивать из груди, и вам захочется оказаться где-нибудь подальше.

Его лицо посуровело, глаза засверкали. Алкоголь пробудил в нем ярость.

– Но если вы побежите, значит, вы родом не из Кента. Вы даже не мужики. Это наш первый и последний шанс забить им зубы в глотку. Вам предстоит всего лишь одно сражение, и они надеются, что вы обмочитесь и побежите. Если вы выстоите, они оглянуться не успеют, как вы пройдетесь по ним, словно серп по полю. Мы нанижем голову шерифа на шест и понесем ее, словно долбаное знамя! Мы пойдем на Лондон, парни, если вы сможете выстоять. Только один раз, и вы будете знать, что у вас хватит духа одержать победу.

Он окинул взглядом комнату и кивнул, удовлетворенный увиденным.

– Когда мы выйдем отсюда, каждый из вас должен выбрать дюжину людей. Они будут находиться в вашем подчинении, поэтому запомните их имена, и пусть они запомнят имена друг друга. Скажите им, что если они побегут, то бросят своих товарищей, вам понятно? Не незнакомцев, а товарищей. Сделайте так, чтобы они вместе выпивали и вместе упражнялись каждый день, пока не станут братьями. Тогда у нас будет шанс.

Несколько секунд он сидел с опущенной головой, словно читал молитву. Когда он заговорил вновь, в его голосе зазвучала хрипотца.

– Когда вы услышите, что я, Пэдди или Роб отдаем приказ, делайте как сказано. Будете слушаться – солдаты шерифа лягут. Я знаю, что делать. Если мы не упустим шанс, то снимем с них головы и пройдем по трупам.

Пэдди и Роб огласили комнату ликующими криками, и остальные с готовностью присоединились к ним. Джек сделал Флоре знак рукой, и та, плюнув с досады на пол, принялась передавать очередные кружки с элем. Взор Джека уже затуманился. Черный эль был хорош и стоил того, чтобы за него заплатить, если бы он вообще платил. Вожак снова возвысил голос, стараясь перекричать поднявшийся шум.

– С каждым днем к нам присоединяется все больше и больше кентских мужчин. Сегодня все графство знает, чего мы хотим. Те, кто приходит из Франции, говорят, что Нормандия вот-вот падет и что наш замечательный король нас опять предал. Ну так нам есть что на это ответить!

Он поднял лежавший у его ног топор и вогнал его в деревянную стойку. В наступившей тишине отчетливо прозвучало проклятие Флоры. От слова, которое она произнесла, все расхохотались и поспешили выпить еще. Джек высоко поднял за всех свою кружку.

Томас шел, слегка прихрамывая. Рана все еще давала о себе знать. Швы образовали полоску распухших тканей, которая тянулась через бедро и отдавала болью при каждом шаге. После недели переходов по полям и лежек в канавах было непривычно вновь идти по дороге. Они с Рованом ничем не выделялись в толпе несчастных беженцев, бредущих в направлении Кале. На большинстве повозок, скрипевших под весом людей, имевших возможность заплатить несколько монет, не было свободных мест. У Томаса и Рована денег не было, и они шли, опустив головы, преодолевая ежедневно столько миль, на сколько хватало сил. Томас старался сохранять бодрость, но голод и жажда приводили его в состояние апатии, и к вечеру он плохо помнил события прошедшего дня. То, что им приходилось идти не скрываясь, вызывало у него опасение, но они уже несколько дней не видели французских солдат. Вероятно, у них находились более приятные занятия, нежели преследование и грабеж покидающих Францию английских поселенцев.

Сумерки уже сменялись тьмой, когда Томас упал. Он захрипел и скорчился, лежа на дороге, а беженцы переступали через него. Рован поднял его на ноги и отдал свой нож извозчику, согласившемуся посадить на свою повозку еще двух человек. Он даже угостил их жидким супом, который Рован вливал в рот отцу с помощью ложки. Их положение было ничуть не хуже, чем у окружающих, но теперь они хотя бы ехали, а не шли.

Еще один день прошел в их мире, ограниченном квадратом неба, видимым из повозки. Рован перестал выглядывать наружу, увидев, как трое мужчин грабят какого-то несчастного. Никто не пришел ему на помощь, и повозка покатилась дальше, оставив эту грустную сцену позади.

Они не спали, когда повозка неожиданно остановилась, а находились в состоянии полубессознательного ступора и видели все как в тумане. Рован поднялся рывком, когда извозчик громко постучал по боковой стенке своего фургона. Кроме двух лучников в нем ехали двое пожилых мужчин и женщина, которая, насколько понял Рован, была женой одного из них, хотя он и не знал точно, кого именно. Они приходились извозчику родителями и дядей. Услышав стук, старики вяло зашевелились.

– Почему мы остановились? – пробормотал Томас, не поднимаясь со своего места у деревянной стенки. Рован вылез из повозки и посмотрел вдаль. Он испытал странное ощущение, увидев после долгих странствий стены крепости Кале на расстоянии какой-то мили. Дорога была до такой степени забита людьми, что повозка могла ехать только со скоростью самого медленного пешехода. Рован потряс отца за плечо.

– Вылезай, приехали, – сказал он. – Наконец-то я чувствую запах моря.

Вдалеке кричали чайки, и у Рована поднялось настроение, хотя у него не было денег и даже ножа для самозащиты. Он помог отцу выбраться из повозки и поблагодарил извозчика. Тот попрощался с ними.

– Да пребудет с вами Господь, ребята, – сказал он.

Рован кивнул ему и обнял отца за пояс, чувствуя, как выпирают его кости там, где еще недавно была упругая плоть. По мере того, как они прокладывали себе путь сквозь толпу беженцев, стены Кале становились все выше. По крайней мере, отец и сын не были обременены багажом, за которым нужно было бы присматривать. До их слуха не раз доносились негодующие крики, когда кто-нибудь пытался скрыться с краденым. Рован покачал головой, увидев, как двое бьют ногами третьего, лежавшего на земле. Один из них на секунду отвлекся от своего занятия и с вызовом взглянул на Рована. Юноша отвел взгляд, и мужчина продолжил топтать поверженную жертву.

Томас стонал, его голова свесилась вниз. Обливаясь потом, Рован вел отца. Как много народа! Выросший на уединенной ферме, он впервые оказался среди такого количества людей. Поток беженцев направлялся к докам и увлекал их за собой. Даже при всем желании они не смогли бы отвернуть в сторону.

Когда они прошли через массивные городские ворота и двинулись по улицам в сторону моря, толпа еще более уплотнилась. Впереди показались корабельные мачты, и Рован с надеждой поднял голову.

Путь до доков занял у них все утро и значительную часть дня. Несколько раз они отдыхали, когда им попадалась свободная ступенька, на которую можно было сесть, или стена, к которой можно было прислониться. Рован смертельно устал, у него кружилась голова, но вид кораблей толкал его вперед. Томас находился в полузабытьи. Время от времени его сознание прояснялось, и он разговаривал, но затем вновь впадал в ставшее для него уже привычным состояние.

Солнце клонилось к закату. Уже много дней они обходились без более или менее приличной пищи. Их встретили несколько монахов, раздававших беженцам круглые буханки хлеба, и женщин, предлагавших воду. Рован поблагодарил их за доброту. Однако это было несколько часов назад. Его распухший язык с трудом ворочался во рту, а отец с тех пор не произнес ни слова. Они встали в очередь, которая, извиваясь, тянулась в сторону моря и заканчивалась группой коренастых мужчин, стоявших у входа на корабельный трап. Когда небо на западе окрасилось в красные и золотистые оттенки, Рован помог отцу преодолеть последние несколько ступенек, сознавая, что даже в этом окружении они выглядят, как нищие или изгои.

Один из коренастых мужчин заметно нахмурился, окинув взглядом два истощенных огородных пугала, которые, пошатываясь, стояли перед ним.

– Ваши имена? – спросил он.

– Рован и Томас Вудчерч, – ответил Рован. – У вас есть место для нас?

– У вас есть деньги? – спросил моряк равнодушным голосом. Он явно устал задавать один и тот же вопрос.

– Есть у моей матери в Англии, – ответил Рован, чувствуя, как его сердце уходит в пятки.

В этот момент Томас зашевелился и поднял голову. Моряк пожал плечами и перевел взгляд на тех, кто стоял за ними.

– Ничем не могу тебе помочь сегодня, сынок. Завтра или послезавтра будут другие корабли. Один из них заберет вас.

Томас наклонился вперед так резко, что Рован чуть не упал.

– Дерри Брюер, – пробормотал он, хотя ему и претило произносить это имя. – Дерри Брюер или Джон Фишер. Они поручатся за меня. Они поручатся за лучника.

Моряк опустил руку, которой уже начал махать, приглашая подойти следующую группу беженцев, и опять окинул их взглядом.

– Хорошо, сэр. Проходите. На палубе еще есть место. Пока ветер слабый, вам там будет неплохо. Мы скоро отплываем.

На глазах изумленного Рована моряк сделал ножом две зарубки на лежавшей перед ним большой деревянной доске.

– Спасибо, – сказал он, помогая отцу подняться по трапу.

Моряк коротко отсалютовал в ответ, коснувшись пальцами пряди волос на виске. Рован и Томас протиснулись к свободному месту на носу корабля. Испытывая огромное облегчение, отец и сын улеглись на доски палубы, предвкушая встречу с Англией.

Глава 20

Дерри повернул голову к окну башни Джуэл, лишь бы не видеть гневное выражение на лице спикера Палаты общин Уильяма Трешема. Его взору открывался расположенный через дорогу обширный Вестминстерский дворец с его башней с часами и знаменитым колоколом, Эдуардом. Четыре парламентских стражника все утро продержали его в холодной башне, и он не мог уйти оттуда до тех пор, пока эта важная персона не почтила его своим присутствием.

Дерри вздохнул, глядя сквозь толстое стекло с зеленоватым отливом, за которым мир казался смутным и расплывчатым. Он знал, что очень скоро жизнь в холле Вестминстера забьет ключом, откроются лавки, торгующие париками, гусиными перьями, бумагой – всем, что может понадобиться членам Палаты общин и судов для управления землями короля. Дерри предпочел бы оказаться там, нежели оставаться здесь. Башня Джуэл была окружена собственными стенами и рвом и изначально предназначалась для хранения личных ценностей короля Эдуарда. При наличии всего нескольких стражников она могла также использоваться в качестве тюрьмы.

Удобно устроившись за огромным дубовым столом, Трешем многозначительно кашлянул. Дерри нехотя отвернулся от окна. Они смотрели друг на друга с нескрываемым подозрением. Спикеру Палаты общин еще не было пятидесяти, хотя со времен своего первого избрания в девятнадцатилетнем возрасте он успел принять участие в работе дюжины созывов Парламента. В свои сорок шесть лет Трешем находился на вершине карьеры и пользовался репутацией умного политика, что побуждало Дерри относиться к нему со всей серьезностью. Сверля своего оппонента холодным взглядом, Трешем молча изучал его, схватывая каждую деталь – от забрызганных грязью башмаков до потрепанной подкладки плаща. Сохранять самообладание в такой ситуации было весьма непросто.

– Мастер Брюер, – произнес Трешем, нарушив затянувшуюся паузу. – Наверное, я должен извиниться за то, что заставил вас ждать. Как говорят, Парламент – капризная любовница. Поскольку между нами достигнута договоренность, я не буду задерживать вас слишком долго. Напоминаю вам, что, придя сюда, вы оказали мне любезность, за что я вам благодарен. Надеюсь произвести на вас впечатление серьезностью своих намерений, дабы у вас не сложилось впечатление, будто я просто отнимаю время у лица, приближенного к королю.

Трешем говорил с улыбкой, ибо прекрасно знал, что Дерри привели сюда те самые вооруженные солдаты, которые сейчас несли караул у двери башни двумя этажами ниже. У главного шпиона короля не было выбора, так как его никто не предупредил. Очевидно, Трешем понимал, что при первом же слухе о том, что он собирается вызвать его к себе, Дерри благополучно испарится.

Дерри пристально смотрел в глаза человеку, сидящему напротив него. Сэр Уильям Трешем был до мозга костей юристом, на какового и учился в юности, и Дерри не доверял ему ни на йоту. Он знал, что спикер Палаты общин пользуется репутацией человека, замечающего то, чего не замечают другие. Трешем принадлежал к той редкой категории государственных деятелей, которым невозможно предложить взятку или попытаться склонить к чему-либо без риска навлечь на себя праведный гнев. В глубине души Дерри проклинал этого дьявола с лошадиным лицом и мелкими квадратными зубами.

– Вам нечего сказать мне, мастер Брюер? – продолжал Трешем. – Мне известно из достоверных источников, что вы как будто не страдаете немотой, а между тем я еще не услышал от вас ни единого слова. Что же вы молчите?

По лицу Дерри скользнула улыбка, но он предпочел хранить молчание и дальше, нежели выдать что-то, что этот человек сможет потом использовать против него. Говорили, что Трешем способен сплести паутину из любой мелочи – ножа или оброненной перчатки. Дерри невозмутимо наблюдал за тем, как Трешем, кашлянув, принялся просматривать бумаги, стопкой лежавшие перед ним на столе.

– Ваше имя не значится ни в одном из этих документов, мастер Брюер. Это не официальное следствие, по крайней мере, вас это никак не касается. Напротив, я надеюсь, вы согласитесь помочь спикеру Палаты общин выяснить кое-что, что его интересует. Обвинения, которые будут предъявлены, относятся к сфере государственной измены. В конце концов, я считаю, это ваша обязанность оказывать мне всемерную помощь.

Трешем сделал паузу и поднял свои густые брови, ожидая наконец услышать комментарии. Дерри до последнего надеялся, что его оппонент раскроет карты, но, видя, что тот молча смотрит на него, тяжело вздохнул.

– Если это все, сэр Уильям, я должен вернуться к делам короля. Как вы сами изволили заметить, я лицо, приближенное к королю. Вы не имеете права задерживать меня здесь.

– Мастер Брюер! Разумеется, вы вольны уйти отсюда в любой момент…

Дерри тут же повернулся к двери, но Трешем предостерегающе поднял вверх костлявый палец.

– Но… ну да, мастер Брюер, всегда возникает это «но», вам не кажется? Я вызвал вас, чтобы вы помогли мне навести кое-какие справки. Если вы уйдете, я буду вынужден заподозрить вас в причастности к этому делу. Ни один невиновный человек не стал бы бежать от меня, мастер Брюер, когда я провожу следствие от имени короля.

Несмотря на все усилия, Дерри не удалось подавить гнев, закипевший в его душе. Он наконец заговорил, находя некоторое успокоение в близости двери. Конечно, это была не более чем иллюзия возможности бегства, ведь его всегда могли задержать находившиеся внизу стражники. Тем не менее она вопреки благоразумию развязала ему язык.

– Вы ищете козла отпущения, господин спикер. Вы не можете предъявить эти ложные обвинения в государственной измене королю Генриху и поэтому хотите найти менее значимого человека, чтобы повесить и выпотрошить его, на радость лондонской черни. Вы меня не обманете, сэр Уильям. Я знаю, что вы замышляете!

Трешем откинулся на спинку кресла, будучи уверен, что Дерри не захочет, точнее, не сможет сбежать. Он сидел, вцепившись пальцами в лацканы своего старого пальто, и смотрел в потолок.

– Я вижу, что могу быть откровенен с вами. Мне известно, каким влиянием вы пользуетесь при дворе. Ваше имя действительно не фигурирует ни в одной из этих бумаг, хотя и упоминается многими. Я не лгал, когда сказал, что вам не грозит никакая опасность, мастер Брюер. Вы всего лишь слуга короля, хотя ваши обязанности, как мне представляется, на удивление разнообразны. Тем не менее поговорим откровенно, как мужчина с мужчиной. Вина за катастрофу во Франции должна быть возложена на тех, кто несет за нее ответственность, невзирая на лица. Мэн, Анжу, а теперь и Нормандия потеряны – нет, отобраны у их законных владельцев, и при этом пролилось море крови! Вы не находите, что за все это кто-кто должен ответить?

Дерри понял, куда клонит Трешем, и им овладело чрезвычайно неприятное чувство неизбежности. Он быстро заговорил, пытаясь сбить его с мысли:

– Свадьба во Франции состоялась по указанию самого короля, и все условия были согласованы с ним самым тщательным образом. Все договоренности скреплены печатью его величества, сэр Уильям. Вы осмелитесь предъявить обвинения ему? Тогда желаю вам удачи. Одобрение короля является достаточной защитой от этих обвинений. Я не отрицаю, что мы потеряли земли во Франции, и сожалею о каждой потерянной ферме, но эти поиски виновного, козла отпущения, ниже достоинства Палаты общин и ее спикера. Сэр Уильям, в истории Англии было всякое – и триумфы, и поражения… Мы преодолеем все трудности. Нам не следует оглядываться назад и показывать пальцем, говоря: «Ах, это не должно было случиться. Этого нельзя было допустить». Подобным занимаются лишь те, кто живет прошлым, сэр Уильям. Для тех из нас, кто обладает волей идти вперед, это все равно, что двигаться в темной комнате с повязкой на глазах. Не каждый ложный шаг или ошибку можно и следует судить задним числом.

Сэр Уильям слушал его с изумлением на лице. Дерри почувствовал себя неуютно под проницательным взглядом старого юриста, который все прекрасно понимал.

– Согласно вашей логике, мастер Брюер, любое злодеяние должно оставаться безнаказанным! Стало быть, нам следует пожать плечами и согласиться с тем, что нас волею судьбы постигла неудача. Это довольно занятный взгляд и, смею заметить, весьма интересное проявление вашего образа мышления. Мне бы даже хотелось, чтобы дело обстояло именно так, мастер Брюер. Но, к сожалению, дело обстоит не так. Те, из-за кого потеряли имущество и жизнь тысячи людей, должны ответить за это! Должно восторжествовать правосудие!

Дерри тяжело дышал, в ярости сжимая и разжимая кулаки.

– А как же покровительство короля? – спросил он.

– Даже покровительство короля имеет свои пределы, мастер Брюер! Особенно когда страна погружается в хаос мятежей и резни. Вы хотите, чтобы ответственные за утрату земель короны во Франции и гибель такого количества людей остались безнаказанными? Если да, то мы с вами расходимся во мнениях.

Дерри сощурил глаза и вновь подумал о странном выборе времени для его вызова в Вестминстер.

– Если мое имя нигде не фигурирует, почему я здесь? – спросил он.

К его негодованию, Трешем рассмеялся с видимым удовольствием.

– Откровенно говоря, меня удивляет, что вам потребовалось столько времени для того, чтобы решиться на этот вопрос, мастер Брюер. Если бы я отличался подозрительностью, то мог бы счесть это за косвенное признание вами своей вины.

Трешем встал из-за стола и подошел к окну. В этот момент дважды пробил большой колокол, возвещая о том, что наступило два часа пополудни. Трешем удовлетворенно кивнул, и у Дерри при виде его непоколебимой уверенности в себе упало сердце.

– Вы занятный парень, мастер Брюер. Насколько мне известно, вы воевали за короля во Франции шестнадцать лет назад, и весьма успешно. После этого вы поступили на службу к старому Солу Бертлману в качестве агента и осведомителя. Опасное занятие, мастер Брюер! Слышал я также о ваших драках в притонах. Судя по всему, вас привлекают насилие и опасность. Я много лет водил знакомство с Солом Бертлманом, вам об этом известно? Не могу сказать, что мы были друзьями, но меня всегда восхищало качество сведений, которыми он располагал. Но главной его добродетелью, насколько я помню, была осторожность. Ваш предшественник был чрезвычайно осторожным человеком, мастер Брюер. Почему такой человек выбрал вас своим преемником – это выше моего понимания.

Трешем сделал паузу, дабы увидеть реакцию собеседника на его слова. Его любовь к драматическим эффектам вызывала раздражение, но Дерри не оставалось ничего иного, кроме как набраться терпения.

– Думаю, он видел во мне то, чего не видите вы, – сказал Дерри. – А может быть, вы не знали его так хорошо, как вам казалось.

– Да, возможно, – с видимым сомнением произнес Трешем. – С самого начала, когда я приступил к изучению этой неописуемой смеси тщеславия, переговоров о перемирии и высокомерия, зазвучало ваше имя. Честные люди произносили его шепотом, мастер Брюер, прикрывая ладонью рот, словно боялись, что вы узнаете об их разговоре со мной или моими людьми. Какова бы ни была правда о вашей причастности к этому делу, элементарный здравый смысл требовал, чтобы вы были у меня на глазах, пока мои люди арестовывают ваших друзей.

У Дерри возникло ощущение, будто холодная рука сжала его внутренности. Его губы шевелились, но он не мог произнести ни слова. Трешем кивнул в сторону башни с часами, едва сдерживая торжество.

– Лорд Саффолк должен прибыть сегодня в Портсмут, мастер Брюер, в то время как остатки его армии зализывают раны в Кале. Известия поступают удручающие, хотя, смею заметить, мне нет нужды говорить вам об этом.

Трешем показал жестом на лежавшие на столе бумаги, и уголки его губ опустились вниз, что, очевидно, должно было означать сожаление.

– Ваше имя, может быть, и не фигурирует там, мастер Брюер, но имя Уильяма де ла Поля значится почти в каждом документе. Вы спрашиваете, почему вы здесь? Люди, произносившие ваше имя шепотом, предупредили меня, что, если я собираюсь расставить сети, сначала нужно позаботиться о том, чтобы вы их не перерезали. Полагаю, эта задача выполнена. Вы можете идти, если, конечно, у вас больше нет вопросов. Нет? Тогда назовите стражникам внизу пароль «рыбак», и они вас пропустят.

Трешем рассмеялся, но выскочивший за дверь Дерри уже не услышал его смеха. Он потерял полдня ради того, чтобы Трешем мог покуражиться над ним. Мысли роились у него в голове, когда он бежал вдоль наружной стены здания дворца, направляясь к паромной переправе через Темзу. Тауэр находился в трех милях оттуда, сразу за поворотом реки. Нужно было срочно послать гонцов на побережье. У него вырвался на бегу нервный смешок и сверкнули глаза. Вне всякого сомнения, этот проклятый сэр Уильям Трешем был опасным противником. Тем не менее, несмотря на весь свой ум, спикер Палаты общин был не прав в одном. Уильям де ла Поль должен был прибыть не в Портсмут, находившийся в двух днях конного пути к юго-западу от Лондона, а в Фолкстон в графстве Кент, и об этом знал только Дерри.

Задыхаясь, он добежал до пристани, где в любое время дня и ночи стояли паромы, предназначавшиеся для членов Парламента. Дерри поднялся по трапу и прыгнул в узкую лодку, едва не перевернув ее, чем вызвал большое неудовольствие паромщика, который в этот момент помогал сойти на трап пожилому джентльмену.

– Доставь меня в Тауэр, – приказал он, не обращая внимания на протесты паромщика. – Золотой нобль, если будешь плыть так, как будто у тебя горит дом.

Паромщик тут же закрыл рот, оставил старика и вернулся в лодку, которая быстро заскользила по темным водам Темзы.

– Ненавижу воевать под дождем и в тумане, – пробормотал вполголоса Джек Кейд. – Руки скользят, ноги скользят, тетива мокрая, и врага не видишь до тех пор, пока он вдруг не бросается на тебя.

Шедший за ним Пэдди что-то проворчал себе под нос и втянул голову в плечи. Что бы там ни говорил Джек, предводителю дождь представлялся настоящим благословением. Он сомневался, что в распоряжении шерифа Кента имеется много лучников. Владение луком считалось подлинным талантом, и все, кто им обладал, находились во Франции, сражаясь и погибая там за хорошие деньги. Едва ли королевские чиновники в Кенте имели в своем распоряжении больше дюжины лучников на всех. Однако под сильным дождем тетивы растягивались, и дальность стрельбы сокращалась. Если бы Джек не промок насквозь и не промерз до костей, он благодарил бы бога за дождь.

В глазах Пэдди перспектива выглядела несколько более мрачной. Он всегда с подозрением относился к удаче в любом виде. Везение не казалось ему естественным ходом событий, он чувствовал себя спокойнее, когда фортуна поворачивалась к нему спиной. Тем не менее они прошли от Мейдстона через весь Кент почти без проблем. Королевского шерифа не было на месте, когда они явились к нему. Люди Кейда поймали нескольких его бейлифов и устроили себе развлечение, повесив их, прежде чем освободить заключенных и сжечь здание тюрьмы. После этого они бродили, словно дети в эдемском саду, не видя и не слыша королевских солдат. С каждым мирным днем настроение Пэдди все ухудшалось. Конечно, проводить дни, упражняясь в воинском искусстве с помощью сельскохозяйственного инвентаря вместо оружия, было очень даже неплохо, но возмездие не заставит себя ждать – в этом он не сомневался. Король и его лорды не позволят им слишком долго разгуливать по сельской местности, грабить и жечь дома фермеров. Только мысль о том, что они не одиноки, поддерживала его боевой дух. До них доходили известия о мятежах в Лондоне и других графствах, причиной которых явился праведный гнев беженцев из Франции. Можно было лишь надеяться на то, что королевские солдаты заняты сейчас где-то в другом месте, но Пэдди прекрасно понимал, что рано или поздно они доберутся и до них. Он провел несколько замечательных недель среди Вольных людей Кента, но его не покидали мрачные предчувствия, и погода вполне соответствовала его настроению.

Дождь перешел в изморось, но их все еще окутывал густой туман. Неожиданно они услышали неподалёку громкий крик. Незадолго до этого Джек выслал разведку на украденных ими фермерских лошадях. Одним из добровольцев был невысокий жилистый шотландец по имени Джеймс Тантер. При виде его, сидящего на огромной серой лошади, Пэдди смеялся до слез. Все узнали низкий голос Тантера, который предупреждал их об опасности.

Джек тут же приказал приготовить оружие. Может быть, Тантер и был маленьким злобным пожирателем хаггиса[17], как его называл Джек, но он не стал бы сотрясать воздух понапрасну.

Они двинулись в путь, вооруженные садовыми ножами, серпами, лопатами и даже старыми мечами, отобранными у незадачливых бейлифов, пристально вглядываясь в серую мглу, из которой в любой момент могли появиться силуэты врагов. Где-то впереди тишину прорезал крик Тантера, изрыгающего проклятия, сопровождаемый негромким ржанием его лошади. Пэдди вытянул шею и прислушался. До него донеслись какие-то неясные звуки, и он нервно сглотнул.

– Господи, спаси нас, вот они! – пробормотал Джек и, набрав в легкие воздух, заревел. – Вы видите их! Воздадим им немного из того, что мы задолжали! В атаку!

Сломав строй, они побежали, шлепая по густой грязи. Те, что были сзади, увидели, как их товарищи растворяются в клубах тумана. Видимость составляла не больше тридцати шагов, но это пространство перед Джеком Кейдом и Пэдди было заполнено солдатами шерифа в кольчугах и с новенькими мечами. Они тоже были предупреждены отчаянными криками Тантера, но в их рядах все еще царило смятение. Некоторые из них застыли на месте при виде людей Кейда, неожиданно возникших перед ними из тумана.

С диким воплем Кейд бросился вперед, размахивая над головой топором дровосека. Одним из первых он достиг вражеских рядов и вонзил топор в шею первого оказавшегося на его пути солдата. Лезвие глубоко вошло в тело и застряло между колец кольчуги. Приложив немалые усилия, он извлек его, обагрив себя кровью. Вокруг него шло ожесточенное сражение. Роб Эклстон не имел доспехов и в качестве оружия располагал только бритвой, которой, впрочем, орудовал с потрясающей ловкостью. Заходя сзади, он перерезал облаченным в доспехи солдатам незащищенное горло. Пэдди, вооруженный садовым ножом, захватывал его изогнутым лезвием голову врага и дергал ее к себе, перерезая шею.

Большинство людей Кейда были уроженцами Кента, изгнанными из Франции. Еще больше, чем на французов, они были обозлены на английских лордов, которые несли прямую ответственность за их несчастья. На этом болотистом поле, недалеко от Севеноукса, у них появился шанс отомстить им за все, и речи Джека для этого вовсе не требовались.

Кейд выругался и покачнулся, почувствовав тупую боль в ноге. Он не осмелился посмотреть вниз, поскольку не хотел подставлять голову под неожиданный удар. Джек даже не был уверен, что получил рану, по крайней мере, не помнил об этом, но нога предательски подогнулась, и он заковылял дальше, продолжая махать топором. Несмотря на все усилия, он отстал от своих людей, и шум битвы постепенно стих впереди.

Перешагивая через мертвых и осторожно обходя стонущих раненых, он брел, хромая, как ему представлялось, целую вечность, поливаемый дождем, который быстро смыл кровь с лезвия топора и одежды. Очень скоро ему стало ясно, что он остался один. Шериф послал против них четыреста солдат – целую армию в данных обстоятельствах. Этого было вполне достаточно для подавления мятежа фермеров – если бы только их не было пять тысяч, вооруженных и полных безудержной ярости. Некоторые из Вольных людей Кейда пали в бою, но из-за тумана ни одна из сторон не могла определить численность врагов, и сражение продолжалось до тех пор, пока в живых не осталось ни одного солдата шерифа.

На башмаки Джека налипло столько грязи, что ему казалось, будто он стал выше на целый фут. Он тяжело дышал, и без того смердящее тело заливал пот. Кроме усеявших поле убитых и раненых никого до сих пор так и не было видно. Его губы раздвинулись в улыбке.

– Неужели победа? – крикнул он. – Кто-нибудь еще видит их? Господи, не может же быть, чтобы все погибли! Роб!

– В живых здесь никого не осталось, – раздался справа голос его друга.

Он двинулся в его сторону сквозь туман. Эклстон стоял в одиночестве. Даже Вольные люди старались держаться от него подальше. С ног до головы он был покрыт чужой кровью – красная фигура в клубах тумана. При виде его Джек содрогнулся, почувствовав, как по спине поползли мурашки.

– Не изображена ли на щите шерифа белая лошадь? – прозвучал слева от Джека голос Пэдди.

– Он не имеет на это права, хотя я слышал, что у него именно такой щит.

– Тогда вот он.

– Живой? – с надеждой спросил Джек.

– Если бы он был жив, то стонал бы от боли, как стонут вот эти. Он мертв, Джек.

– Отрежь ему голову. Мы водрузим ее на шест.

– Я не буду отрезать ему голову, Джек! – отозвался Пэдди. – Надень на свой долбаный шест его щит. Эта лошадь из Кента, не так ли? Значит, щит вполне подойдет.

Джек вздохнул, вспомнив о том, что ирландец часто испытывал сомнения морально-нравственного характера, довольно странные для человека с его биографией.

– Голова будет выглядеть красноречивее, Пэдди. Я сделаю это. Найди хороший шест и заостри один конец. Не волнуйся, мы повесим на него и щит.

На воинов его потрепанной армии снизошло наконец осознание того, что врага больше нет, и они разразились ликующими криками, которые, несмотря на их немалую численность, отозвались слабым, усталым эхом. Джеку пришлось переступить через десятки тел, прежде чем он приблизился к Пэдди. Он взглянул на белое лицо лежавшего перед ним человека, которого никогда не встречал, и, подняв топор, с выражением мрачного удовлетворения нанес удар.

– Что дальше, Джек? – спросил Пэдди, окидывая взглядом усеянное мертвыми телами поле.

Под его башмаками хлюпала кровь, смешанная с дождевой водой и грязью.

– Думаю, у нас здесь настоящая армия, – задумчиво произнес Джек. – Армия, понесшая потери и одержавшая победу. Враг оставил нам мечи, кольчуги и щиты.

Пэдди отвел взгляд от обезглавленного тела, принадлежавшего шерифу Кента. Еще вчера он наводил страх на все графство. Ирландец в изумлении вытаращил глаза и воззрился на Джека.

– Уж не собираешься ли ты идти на Лондон? Я-то думал, что это только разговоры для поднятия духа. Это тебе не несколько сотен людей шерифа, Джек!

– Но ведь мы уничтожили их, разве нет? Почему бы нам не пойти на Лондон, Пэдди? Отсюда до него всего тридцать или сорок миль, и у нас армия. Мы пошлем нескольких ребят разведать, сколько там солдат. Хотя бы оценим свои возможности. Послушай, у нас никогда больше не будет такого шанса. Мы повесим судей, как они повесили моего сына. Моего мальчика, Пэдди! Ты думаешь, я уже забыл? Мы приставим им к горлу топор и заставим изменить законы, по которым его у меня отняли. Я сделаю тебя свободным человеком, Пэдди Моран. Нет, не то. Я, черт возьми, сделаю тебя графом.

Озираясь, Уильям де ла Поль вошел в доки, с каждым шагом ощущая свои годы. У него ныло все тело, хотя он не получил ни одной раны. Он еще помнил времена, когда мог сражаться целый день, а потом засыпал как убитый, чтобы потом подняться и сражаться вновь. У него было чувство, будто в правом плече торчит что-то острое, и малейшее движение отдавалось в его теле болезненной судорогой. Он также помнил, что раньше победа утоляла любую боль. Вид мертвых или бегущих врагов заставлял его забывать о ранах и способствовал их заживлению. Покачав головой, он остановился и окинул взглядом серый, продуваемый морским ветром рыболовецкий город Фолкстон.

Прибытие его корабля не осталось незамеченным со стороны местных рыбаков. Они собрались группами на грязных улицах и очень скоро начали выкрикивать его имя. Видя искаженные яростью лица, он прекрасно понимал причину их негодования. Они считали его ответственным за катастрофу, произошедшую по ту сторону Ла-Манша. Он не винил их, поскольку испытывал те же чувства.

Устланное туманом море заливал холодный утренний свет. Он не мог видеть отсюда берега Франции, но чувствовал, что у него за спиной высятся стены Кале, словно крепость находилась совсем рядом. Это было последнее английское владение во Франции, если не считать небольшой, поросшей кустарником области в Гаскони, которая не продержится и года. Он приплыл домой, чтобы послать отсюда корабли за его ранеными солдатами, а также выполнить весьма неприятную миссию: сообщить своему королю о победе французов. Подумав об этом, Уильям с силой потер ладонью лицо, ощутив на щеках щетину. В воздухе кружились чайки, с моря дул пронизывающий ветер. Он увидел, как рыбаки тычут в его сторону пальцами, и направился к шестерым прибывшим вместе с ним солдатам, таким же измученным и усталым.

– Пусть трое из вас приведут из трюма лошадей. Остальные – держите руки на рукоятках мечей. Я сегодня не в том настроении, чтобы беседовать с обозленными людьми.

Слух о том, что в городе находится сам лорд Саффолк, быстро распространился по городу, и улицы постепенно заполнились людьми, потянувшимися из расположенных вдоль набережной таверн и бакалейных лавок. Среди них было немало беженцев из Франции, которые задержались на побережье, поскольку у них не было денег, чтобы ехать дальше. Грязные и оборванные, они походили на нищих, коими, в сущности, и являлись. Их исхудавшие руки то и дело мелькали в воздухе. С каждой минутой атмосфера накалялась. Люди Уильяма, тревожно переглядываясь, переминались с ноги на ногу. Один из них крикнул остальным, чтобы те быстро отправлялись в трюм, а двое других взялись за рукоятки мечей, моля бога, чтобы на них не напали в английском порту, после того, как им удалось выжить во Франции.

Для того чтобы открыть деревянные стойла в недрах корабля, завязать лошадям глаза и вывести их по узкому коридору на каменную пристань, потребовалось определенное время. Напряжение у людей Уильяма спало только после того, как они оседлали лошадей.

В этот момент из таверны выбежал человек и, протиснувшись сквозь толпу, направился прямо к докам. Двое из людей Уильяма преградили ему путь, обнажив мечи, и человек остановился, продемонстрировав, что у него в руках ничего нет.

– Мир, ребята, мир. Я не вооружен. Вы лорд Саффолк?

– Я, – настороженно ответил Уильям.

Человек с облегчением вздохнул.

– Я ожидал, что вы прибудете еще два дня назад, милорд.

– Мне пришлось задержаться, – с раздражением сказал Уильям.

Отступление к Кале было худшим эпизодом в его жизни. Всю дорогу на пятки ему наступали французские копейщики. Половина его армии погибла, но он не бросил своих лучников, даже когда казалось, что они не смогут добраться до крепости. Некоторые из них поймали лошадей, оставшихся без всадников, другие бежали, держась за стремя. Это был скромный предмет гордости, маленький успех в череде крупных неудач. Уильям просто не мог оставить их на растерзание торжествующим французским рыцарям.

– У меня к вам послание, милорд, от Деррихью Брюера.

Уильям закрыл глаза и принялся массировать переносицу.

– Давай его сюда.

Не слыша ответа, Уильям открыл свои налитые кровью глаза и уставился на посыльного.

– Ну?

– Мой лорд, боюсь, это тайное сообщение.

– Просто… говори, – устало произнес он.

– В Лондоне вас ожидают обвинения в государственной измене, милорд. Сэр Уильям Трешем послал в Портсмут людей с приказом арестовать вас. Я должен передать вам: «Настало время бежать, Уильям Поль». Прошу прощения, милорд, таковы его точные слова.

Кивнув с мрачным выражением лица, Уильям повернулся к лошади, проверил натяжение подпруги и похлопал животное по крупу. Посыльный и солдаты ждали его ответа, но он вставил ногу в стремя и сел в седло, бросив взгляд на агрессивную толпу, пока еще не осмеливавшуюся приблизиться к нему. Он поправил меч в ножнах, аккуратно расположив его вдоль ноги, натянул поводья и только после этого взглянул на своих солдат.

– В чем дело? – спросил он.

Солдаты беспомощно смотрели на него. Ближайший к нему нерешительно кашлянул.

– Нам хотелось бы знать, что вы намереваетесь предпринять, лорд Саффолк. Это ужасные вести.

– Я намереваюсь исполнить свой долг! – резко ответил Уильям. – Я намереваюсь вернуться в Лондон. Садитесь в седла, пока эти рыбаки не добрались до нас.

Посыльный смотрел на него во все глаза, но Уильям не обращал на него внимания. Известие было крайне неприятным, но, в сущности, оно ничего не меняло, как бы к этому ни относился Дерри. Он не будет трусом. Уильям тронулся с места и не торопясь, шагом проехал мимо толпы рыбаков. В воздухе просвистело несколько камней, но они не задели его.

Томас Вудчерч пристально смотрел на герцога Саффолка, проезжавшего мимо. Он видел Уильяма прежде, и ему были знакомы его волосы стального цвета и прямая осанка, хотя с тех пор аристократ сильно похудел. Томас бросил гневный взгляд на какого-то идиота, швырнувшего в лорда камень. Выражение его лица заметили несколько стоявших неподалеку рыбаков.

– Не переживай, парень, – обратился к нему один из них. – Видит Бог, старый Джек Кейд разберется с ним.

Томас резко повернулся к говорившему – пожилому седому мужчине с жилистыми руками, покрытыми белой сеткой шрамов.

– Джек Кейд? – переспросил он недоверчиво, сделав шаг в его сторону.

– Тот, что возглавляет армию Вольных людей. Они покажут этому дженмену, как задирать нос, пока люди, получше, чем он, пухнут с голоду.

– А кто такой Джек Кейд? – спросил Рован.

Проигнорировав вопрос сына, Томас положил руку на плечо рыбака.

– Что еще за «армия»? Джек Кейд из Кента? Я когда-то знал человека с таким именем.

Рыбак поднял густые брови и улыбнулся, обнажив всего пару зубов в коричневых деснах.

– В прошлом месяце от нас к нему ушли несколько человек. Нам нужно ловить рыбу, но если тебе по нраву крушить головы, Кейд примет тебя к себе.

– Где он? – спросил Томас, сжимая руку моряка, в то время как тот безуспешно пытался вырвать ее.

– Это настоящий призрак, парень. Ты не найдешь его, если он этого не захочет. Нужно идти на запад и на север, так я слышал. Он где-то там, в лесах, убивает бейлифов и людей шерифа.

Томас судорожно сглотнул. У него все еще болела рана в бедре – никак не хотела заживать из-за голода и ночевок на морском берегу, на ветру и под дождем. Они с Рованом питались главным образом рыбьими внутренностями, поджаренными на костре из древесины, прибиваемой волной. У него не было денег даже для того, чтобы послать письмо жене и дочерям – а если бы они и были, он потратил бы их на еду. Глаза у него горели, словно его опять охватила лихорадка.

– Рован, этот курьер приехал на лошади, ведь так?

Рован кивнул, но его отец, не дождавшись ответа, уже направился к таверне, куда, как они видели, вошел спешившийся всадник. Томас сбил с ног мальчика-конюха и вывел из стойла лошадь. К счастью, он и его сын сильно сбавили в весе за последнее время, а лошадь была вполне упитанной, так что они могли ехать на ней вдвоем. Они промчались мимо изумленного курьера, вышедшего на шум, и скрылись, сопровождаемые одобрительными криками толпы. Рыбаки вдоволь посмеялись над невезучим курьером, которому оставалось только в отчаянии хлопать себя по коленям.

Глава 21

Дерри проснулся в своей спальне в белой башне, схватив руку, теребившую его за плечо. Когда его сознание полностью прояснилось, он понял, что острие меча, который он держал в руке, упирается в щеку слуги, стоявшего перед ним с ужасом на лице. Еще мгновение ему потребовалось для того, чтобы осознать, что это не нападение. В смущении он опустил меч. Трясущимися руками слуга зажег свечу и поставил ее под стеклянную воронку, чтобы свет распространился на всю комнату.

– Извини, Халлертон, я… в последнее время немного не в себе. Мне всюду мерещатся убийцы.

– Понимаю, сэр, – сказал Халлертон, все еще бледный от страха. – Я не стал бы будить вас, но вы велели сообщать вам все новости о лорде Саффолке.

Слуга замолчал, увидев, что Дерри свесил ноги с кровати и поднялся. Он был полностью одет, поскольку рухнул на кровать всего несколько часов назад, накинув сверху одеяло.

– Ну, выкладывай. Что за новости ты мне принес?

– Его арестовали люди кардинала Бофорта, когда он пытался сделать сообщение в Парламенте.

Дерри хлопал глазами, глядя на Халлертона. Он еще не отошел окончательно ото сна.

– Черт возьми, я же послал ему предупреждение! О чем он только думал, когда ехал в Лондон!

Он потер лицо, задумчиво глядя в пространство.

– Известно, куда они его поместили?

Слуга покачал головой. Дерри нахмурился, лихорадочно соображая, что можно предпринять в сложившейся ситуации.

– Принеси мне таз с водой и достань горшок.

– Слушаюсь, сэр. Может быть, вас побрить?

– Вот этими трясущимися руками? Нет, только не сегодня. Я сам побреюсь и сам оденусь перед встречей со спикером Палаты общин Трешемом. Пошли к нему курьера с сообщением о моем визите. Старый паук наверняка уже на ногах. Ведь еще утро?

Халлертон кивнул, вытаскивая из-под кровати фарфоровый горшок, наполовину наполненный темной мочой. Дерри издал едва слышный стон. Он лег с первыми лучами солнца. У него было ощущение, будто он спал не больше часа, но ему требовалось сохранять бодрость и ясность ума, иначе Трешем и Бофорт найдут своего козла отпущения. О чем только думал Уильям, почему безропотно отдался в их руки? Увы, но Дерри прекрасно знал, насколько горд был этот человек. Саффолк никогда не стал бы спасаться бегством, даже под угрозой предъявления ему обвинения в государственной измене. В определенном смысле Уильям был таким же невинным ягненком, как и король, но его окружали волки. Дерри не питал иллюзий в отношении серьезности обвинений. Если он не придет на помощь другу, его разорвут на части.

– Хватит возиться с этим дурацким горшком, Халлертон! И забудь о Трешеме. Где сейчас король?

– Здесь, в своих покоях, сэр, – ответил слуга. – Он лежит в постели, и его слуги говорят, что у него все еще лихорадка. Кажется, его супруга находится у него или рядом с ним.

– Хорошо. Доложи ему обо мне. Чтобы помочь Уильяму, нужно обратиться к высшей инстанции. Иди, приятель. Я могу помочиться без твоей помощи.

Дерри поставил горшок на кровать и помочился в него, вздохнув с облегчением. Тем временем Халлертон, выскочив из спальни, созвал других слуг, чтобы они позаботились о господине. Он сбежал по ступенькам белой башни, быстро пересек газон и лишь немного замедлил шаг, проходя мимо марширующих колонн тяжеловооруженных солдат. Лондонский Тауэр представлял собой лабиринт зданий и проходов между ними. Халлертон был весь в поту, когда достиг личных покоев короля и объявил королевским слугам о предстоящем визите его господина. Он все еще спорил с постельничим короля, когда Дерри явился собственной персоной.

– Мастер Брюер, – громко произнес постельничий, – я объясняю вашему слуге, что его величество король Генрих нездоров и его нельзя беспокоить.

Дерри двинулся мимо них, едва удостоив их взгляда, и отодвинул в сторону постельничего, пытавшегося задержать его. Два угрюмых солдата преградили ему путь. Дерри неожиданно вспомнил о том, как Йорк пытался пробиться к королю в Виндзоре, и едва не рассмеялся.

– Дайте пройти, ребята. Я имею право посещать короля в любое время дня и ночи. Вам об этом хорошо известно.

Солдаты неуверенно переглянулись и вопросительно посмотрели на постельничего, который сложил руки на груди в знак категорического отказа. Тупик. И тут Дерри испытал огромное облегчение, услышав доносившийся сверху женский голос.

– Что случилось? Это мастер Брюер?

Посредине пролета дубовой лестницы стояла Маргарита – босая, в длинной белой ночной рубашке, с растрепанными волосами – и смотрела на мужчин, столпившихся у двери в королевские покои. После короткого замешательства они потупили взоры, не осмеливаясь смотреть на неодетую королеву.

– Ваше величество, я… – заговорил было постельничий, все еще не решаясь поднять глаза. Однако Дерри, понимавший, что нельзя медлить ни секунды, перебил его:

– Ваше величество, Саффолк арестован. Мне нужно срочно поговорить с королем.

От удивления Маргарита открыла рот, но, заметив тревогу в глазах Дерри, быстро приняла решение.

– Благодарю вас, джентльмены, – произнесла она спокойным тоном, давая понять, что она никого не задерживает. – Пойдемте, мастер Брюер, я сейчас разбужу мужа.

Дерри был слишком озабочен, чтобы порадоваться этой маленькой победе над постельничим, и быстро пошел за Маргаритой по лестнице. В королевских покоях витал дух болезни, и воздух был чрезвычайно спертый. Когда они шли по длинному коридору, он почувствовал резкий запах лекарств и невольно задержал дыхание.

– Подождите здесь, мастер Брюер, – сказала Маргарита. – Я посмотрю, не проснулся ли он.

Она вошла в спальню короля, а Дерри остался ждать. В конце коридора он заметил еще двух солдат, которые с подозрением разглядывали его, но теперь ему можно было не беспокоиться. Он посмотрел на них с вызывающей ухмылкой.

Когда дверь открылась вновь, Дерри вошел, приготовившись изложить свои аргументы, но не смог произнести ни слова, увидев мертвенно-бледное лицо короля, сидевшего в постели. На его худые плечи был наброшен плащ. Дерри хорошо помнил могучую фигуру его отца, и при виде Генриха, пребывавшего в столь плачевном состоянии, его душа преисполнилась печали.

Дерри встал на одно колено и склонил голову. Маргарита стояла рядом с кроватью, сцепив пальцы рук, и ждала, когда ее муж узнает своего главного шпиона. Видя, что молчание затянулось, она решила нарушить его:

– Пожалуйста, встаньте, мастер Брюер. Вы сказали, что Уильям арестован. На каком основании?

Дерри медленно поднялся на ноги и осмелился сделать шаг вперед. Не сводя глаз с Генриха, он заговорил, пытаясь отыскать на лице короля признаки того, что тот слышит и понимает его.

– На основании обвинения в государственной измене, ваше величество. Люди кардинала Бофорта арестовали его прошлой ночью, когда он прибыл из Кента. Я уверен, за этим стоит Трешем. Мы встречались с ним несколько дней назад, и он поведал мне о том, что лорду Саффолку будет предъявлено это обвинение. Я возразил ему, сказав, что это может привести к катастрофе.

Он сделал еще один шаг, приблизившись к королю на расстояние вытянутой руки.

– Ваше величество! Мы не можем допустить, чтобы Уильям де ла Поль предстал перед судом. Я чувствую, здесь не обошлось без Йорка. Трешем и Бофорт подвергнут лорда Саффолка допросу. От такого обвинения нет защиты. Они будут настаивать на применении раскаленного железа.

Генрих продолжал сидеть с пустыми глазами и безучастным лицом. На мгновение Дерри показалось, что в нем появилось нечто похожее на сочувствие, но эта иллюзия быстро рассеялась.

– Ваше величество, – вновь заговорил он, – боюсь, что это заговор против королевской династии. Если они принудят лорда Саффолка выдать подробности заключения перемирия с французским королем, он скажет правду, что оно было заключено по приказу короля. Ввиду понесенных нами во Франции потерь такое признание в значительной мере поспособствует им в осуществлении их замыслов, ваше величество.

Он перевел дух и собрался с силами, чтобы задать трудный для себя вопрос.

– Вы понимаете, ваше величество?

Когда он уже решил, что не дождется ответа, Генрих вздохнул и заговорил несколько невнятным голосом:

– Уильям ни за что не предаст меня, мастер Брюер. Если обвинение ложно, его должны отпустить. Ведь так?

– Так, ваше величество. Они будут пытаться обвинить и убить лорда Саффолка, чтобы успокоить чернь в Лондоне. Прошу вас. Вы же понимаете, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Уильяма судили.

– Чтобы не судили? Очень хорошо, мастер Брюер, я знаю…

Голос короля постепенно стих. Он сидел, прямо глядя перед собой и едва дыша. Дерри кашлянул, но лицо Генриха оставалось бесстрастным, как будто он перестал воспринимать окружающую действительность.

– Ваше величество! – произнес Дерри, бросив смущенный взгляд на Маргариту.

Она покачала головой, и в ее глазах блеснули слезы.

Прошло еще несколько секунд, и к Генриху, судя по всему, вернулось сознание. Он заморгал и улыбнулся, как ни в чем не бывало.

– Я устал, мастер Брюер, и хочу спать. Мой врач говорит, что я должен спать, если хочу поправиться.

Испытывая неловкость, Дерри опять посмотрел на Маргариту и догадался, какую душевную боль она сейчас испытывает, глядя на супруга. И в этом взгляде, к своему удивлению, он заметил нечто похожее на любовь. На мгновение их глаза встретились.

– Что вам требуется от вашего короля, мастер Брюер? – мягко спросила Маргарита. – Он может приказать, чтобы Уильяма освободили?

– Может. Но нет гарантии, что они исполнят этот приказ. Я не сомневаюсь, что его исполнение будет постоянно откладываться, или Уильяма запрячут в такое место, где я не смогу его отыскать. В Вестминстере Трешем и Бофорт обладают большой властью, хотя бы потому, что Парламент платит стражникам. Ваше величество, пожалуйста, дайте мне немного подумать. Для того чтобы освободить его, недостаточно послать письменное распоряжение.

Ему очень не хотелось говорить о Генрихе в третьем лице, в то время как тот сидел в кровати и взирал на него, словно доверчивый ребенок, но делать было нечего.

– Достаточно ли его величество здоров для небольшой поездки? Если король приплывет в Вестминстер на барже, он сможет пройти в тюрьму, и никто не посмеет его задержать. Мы могли бы освободить его уже сегодня, пока они не причинили ему слишком большой вред.

К его немалому огорчению, Маргарита покачала головой. Она положила ему руку на плечо и отвела в сторону. Повернув голову, Генрих наблюдал за ними с блаженной улыбкой.

– Он уже несколько дней страдает… помутнением сознания, – прошептала Маргарита. – Нужно придумать другой способ освободить Уильяма из их лап. А что лорд Сомерсет? Он в Лондоне? Ведь они с Уильямом друзья. Он не допустит, чтобы Уильяма пытали, какие бы обвинения они ему ни предъявляли.

– Боже, как мне хотелось бы, чтобы это было так просто! Он находится в их власти. Мне трудно представить, что он оказался таким идиотом и добровольно отдался в их руки, но вы же знаете Уильяма. Его понятие о чести, его гордость. У него был шанс скрыться, а он приехал, в надежде на то, что его тюремщики тоже являются людьми чести. А это не так, ваше величество. Они уничтожат могущественного лорда, который поддерживает короля… а потом и самого короля. Я еще не знаю точно их планов, но Уильям… – Он запнулся: в голову пришла идея. – Кажется, я знаю способ избежать следствия! Подождите… да. Они не станут допрашивать его, если он признает вину.

Маргарита нахмурилась.

– Так ведь Трешему и кардиналу Бофорту только это и нужно, мастер Брюер!

Она с недоумением взглянула на улыбающегося Дерри.

– Нас сейчас это вполне устроит. Это даст время, которого мне больше всего недостает. Мне нужно узнать, где они его держат. Благодарю вас, ваше величество. Я обращусь к лорду Сомерсету. Он наверняка поможет. У него есть свои вооруженные люди. Я только молю Бога, чтобы его еще не начали пытать.

Дерри вновь опустился на колено у кровати своего суверена и склонил голову, чтобы еще раз обратиться к нему.

– Ваше величество! Ваш дворец находится на расстоянии короткого плавания от Вестминстера. Если бы вы приехали туда, это очень помогло бы Уильяму. Это очень помогло бы мне.

Генрих смотрел на него, моргая.

– У вас нет пива, Брюер! Доктор Олуорти говорит, что я должен спать!

Дерри в отчаянии закрыл глаза, и ему не оставалось ничего иного, кроме как покорно кивнуть.

– Как скажете, ваше величество. Если не возражаете, я покину вас.

Король Генрих махнул рукой. Маргарита заметила, как побледнело и напряглось лицо Дерри. Он медленно поклонился ей и поспешил из спальни прочь.

Уильям расхаживал взад и вперед по башне Джуэл, высившейся через дорогу от Вестминстерского дворца, и каждый его шаг по толстым дубовым доскам пола отдавался визгливым скрипом. В большой холодной комнате не было ничего, кроме стола и кресла, расположенных таким образом, чтобы их освещало солнце. Внутренний голос говорил ему, что он находится здесь по заслугам. Он не сумел остановить французскую армию. Хотя его люди истребили великое множество врагов, они были вынуждены отступать до Кале, оставляя за собой кровавый след. Перед отплытием в Англию он видел, как его солдаты поднимают с помощью лебедки городские ворота и опускают древнюю решетку, а на крепостной стене занимают позиции лучники. Уильям устало улыбнулся. По крайней мере, ему удалось спасти лучников. Но и только.

Когда его арестовали люди Трешема, он не оказал никакого сопротивления. Его солдаты положили руки на рукоятки мечей, вопросительно глядя на него, но он покачал головой и безропотно позволил увести себя. Он рассчитывал на защиту со стороны самого короля и был уверен, что сможет опровергнуть выдвинутые против него обвинения.

Из окна были видны королевский дворец и древнее аббатство с восьмиугольным зданием капитула. Члены Палаты общин собирались там или в зале, расписанном батальными сценами. Уильям неоднократно слышал разговоры о том, что им необходимо предоставить постоянное место, где они могли бы проводить свои дебаты, но каждый раз у правительства находились более важные дела, нежели поиск теплого помещения для представителей провинции. Он потер виски, чувствуя напряжение и тревогу. Только слепой мог не замечать ярость людей и исходившую от них угрозу насилия, которые бросились ему в глаза, едва он ступил на родную землю. Проезжая по Кенту, он не раз видел марширующие по дорогам большие колонны солдат. На постоялом дворе, где он остановился на ночлег, только и говорили, что о Джеке Кейде и его армии. Хозяева весь вечер бросали на Уильяма враждебные взгляды. Однако, узнавали его или нет, никто не осмеливался чинить ему препятствия на пути в Лондон.

Отвернувшись от окна, Уильям продолжил расхаживать по комнате, сцепив руки за спиной. Предъявленные ему обвинения были смехотворны для каждого, кто знал, что в действительности происходило в последние два года. Он был уверен, что они будут сняты, как только известие о них дойдет до короля. Интересно, знает ли о его аресте Дерри Брюер, подумал он. Судя по присланному им предостережению, Дерри очень не хотелось, чтобы он возвращался домой, но у него, по сути дела, не было выбора. Уильям распрямил спину. В конце концов, он был командующим английскими войсками во Франции и герцогом короны. И никакие катастрофы, свидетелем которых ему пришлось стать, не могли изменить этот факт. Неожиданно он подумал о жене, Алисе. У нее не было известий о нем, кроме тревожных слухов. Интересно, позволят ли ему его тюремщики написать ей и сыну Джону. Он не хотел, чтобы они беспокоились о нем.

Уильям остановился, услышав зазвучавшие внизу мужские голоса. От уголков его губ пролегла жесткая складка, а костяшки сжавшихся пальцев побелели, когда он узнал один из них. Ожидая их, он стоял возле лестницы, словно нес караульную службу у входа в комнату. Ладонь его правой руки непроизвольно хватала воздух у бедра, где обычно находилась рукоятка меча.

Ричард Йорк с мальчишеской прытью поднимался по лестнице в сопровождении двоих мужчин. Он застыл на месте, увидев Саффолка, стоявшего в угрожающей позе.

– Успокойтесь, Уильям, – миролюбиво произнес Йорк, входя в комнату. – Я говорил вам во Франции, что вы получили чашу с ядом. Неужели вы думали, что я спокойно отправлюсь в Ирландию, в то время как в Англии происходят поистине судьбоносные события? Вряд ли. В последние несколько месяцев у меня было много дел. Уверен, у вас их было еще больше, хотя результаты вашей деятельности не столь блестящи.

Йорк прошел к окну и бросил взгляд на восходящее солнце и туман, окутывающий Вестминстер. Вслед за ним в комнату вошли сэр Уильям Трешем и кардинал Бофорт. Йорк, не оборачиваясь, показал на них пальцем.

– Вы, конечно, знаете Трешема и Бофорта. Предлагаю послушать, что они скажут, Уильям. Очень вам советую.

На губах Йорка промелькнула улыбка. Вид из окна явно доставил ему удовольствие. Йорка всегда привлекали помещения на верхних этажах зданий – может быть, потому, что ему казалось, будто Бог ближе к их обитателям, нежели к тем, кто находится внизу.

Разумеется, Уильям обратил внимание на меч Йорка, как и на кинжал с длинным тонким лезвием, удерживаемый на поясе двумя деревянными резными полированными яичками[18]. Клинок для колющих ударов, длинный и тонкий. Уильям вовсе не рассчитывал на то, что Йорк настолько глуп, чтобы подойти к нему слишком близко и позволить ему завладеть его оружием, но тем не менее он оценивал расстояние, разделявшее их. Трешем и кардинал Бофорт, по всей видимости, не были вооружены, но Уильям понимал, что он был точно таким же пленником, как и все несчастные, томившиеся в темницах Вестминстера и Тауэра. Эта мысль вывела его из задумчивости, и он поднял голову.

– Почему меня, обвиняемого в государственной измене, не посадили в Тауэр? Не потому ли, Ричард, что вам хорошо известно о безосновательности этих обвинений? Я ничего не делал по собственной инициативе. Один человек не мог заключить перемирие с Францией, чем бы оно ни обернулось.

Он вдруг подумал о Дерри Брюере и испытал приступ дурноты при воспоминании обо всех этих договоренностях и обещаниях.

Его слова остались без ответа. Тем временем по лестнице поднялись два коренастых солдата в кольчугах и плащах. Уильям с отвращением заметил, что они несут грязный парусиновый мешок. Когда они поставили его на пол, в нем что-то звякнуло.

Кардинал Бофорт кашлянул, и Уильям повернулся к нему, стараясь скрыть отвращение. Двоюродный дед короля с гладко выбритым черепом смотрел куда-то вдаль, сложив вместе длинные белые пальцы, как будто читал молитву. Он был лорд-канцлером при двух королях и являлся потомком Эдуарда III и Джона Гонта. Бофорт был тем самым судьей, который приговорил Жанну д’Арк к сожжению на костре, и Уильям знал, что старик отнюдь не отличается добротой. Он подозревал, что из этой троицы именно кардинал был инициатором его ареста. Присутствие Йорка было недвусмысленным свидетельством его лояльности по отношению к кардиналу. Уильям едва удержался от ухмылки, услышав голос Бофорта, приторно-томный от десятилетий чтения молитв и пристрастия к медовухе.

– Вы обвиняетесь в самых серьезных преступлениях, лорд Уильям. Мне кажется, вам больше пристало искреннее раскаяние, нежели притворное негодование. Если вы подвергнетесь допросу, я не сомневаюсь в результате, как это ни прискорбно. Слишком много свидетелей желает дать показания против вас.

Уильям нахмурился, а его тюремщики переглянулись, прежде чем Бофорт продолжил свою речь. Было очевидно, что они уже вынесли ему приговор. Он сжал зубы, полный решимости бороться до конца.

– Ваше имя значится во всех документах, касающихся последних событий, милорд, – сказал Бофорт. – Сорванное перемирие, свадьба в Туре, оборона Нормандии от французского вторжения. Народ Англии жаждет справедливости, лорд Саффолк, и вы должны жизнью заплатить за свое предательство.

Безжалостные черные глаза кардинала резко контрастировали с его нежной белой кожей. Уильям пристально смотрел в них, стараясь выразить взглядом все свое презрение. Бофорт с грустью покачал головой.

– Какой это был несчастливый год, Уильям! Я знаю вас как хорошего, благочестивого человека. Мне очень не хотелось бы, чтобы дело кончилось этим. Однако должны быть соблюдены все необходимые процедуры. Я попрошу вас сознаться в совершенных вами преступлениях. Вы, вне всякого сомнения, откажетесь, и тогда, боюсь, нам с коллегами придется удалиться. Вас привяжут к этому стулу, и эти два человека убедят вас подписать признание в смертном грехе предательства.

Слушая его сладкоголосую речь, Уильям чувствовал, как гулко бьется сердце в его груди. Все его надежды рушились. Йорк криво усмехался, не глядя на него. Правда, Трешем выглядел несколько смущенным, но это ничего не меняло, поскольку они наверняка уже приняли решение. Парусиновый мешок приковывал к себе взгляд Уильяма помимо его воли.

– Я требую, чтобы мне дали возможность поговорить с королем, – сказал Уильям, радуясь тому, что его голос сохранил спокойствие и твердость.

– Боюсь, что обвинение в государственной измене не позволяет сделать это, – произнес Трешем сухим голосом старого юриста, обсуждающего спорный пункт в законодательном акте. – Вам следует знать, что лицо, замешанное в заговоре против короля, не может быть допущено к королю. Сначала вы должны быть подвергнуты допросу. Когда станут известны все подробности и названы все ваши сообщники, вы предстанете перед судом, хотя, как вам известно, это не более чем формальность. Король не будет принимать во всем этом никакого участия, милорд, разве что захочет присутствовать на вашей казни.

– Разве что… – произнес Йорк, глядя в окно на Вестминстер. – Разве что в потере Франции можно обвинить самого короля, Уильям. Мы оба знаем правду. Скажите, сколько солдат прибыло по вашей просьбе для усиления наших войск в Нормандии? Сколько сражалось под вашим командованием с французами? И в то же время в графствах вокруг Лондона расквартированы восемь тысяч солдат – исключительно ради успокоения короля, который боится мятежа. Если бы эти люди были переправлены во Францию, когда они были так нужны там, как по-вашему, находились бы вы сейчас здесь? Потеряли бы мы Нормандию, если бы у вас было двенадцать тысяч человек?

Уильям пристально смотрел на Йорка, и в его душе вздымалась волна ярости. Он прекрасно понимал, куда тот клонит.

– Генрих является помазанником Божьим, лорд Йорк, – медленно произнес он, чеканя каждое слово. – Вам не удастся выжать из меня самое малейшее обвинение в его адрес, если такова ваша цель. Не мне судить о действиях короля Англии, как и не вам, не кардиналу, его двоюродному деду, и не Трешему, несмотря на все его юридическое крючкотворство. Вы меня понимаете?

– Да, понимаю, – ответил Йорк, глядя на него со странной улыбкой. – Я понимаю, что существуют лишь два варианта, Уильям. Либо король теряет вас, своего самого могущественного сторонника, либо… он теряет все. В любом случае королевство и мои позиции значительно укрепятся. Взгляните правде в лицо, Саффолк! Король – мальчик, слишком слабый и болезненный, чтобы править. Я не первый, кто говорит это, и поверьте мне, сейчас это говорят в каждой деревне и каждом городе по всей Англии. Потери во Франции только подтвердили то, что некоторые из нас знали, когда он был еще ребенком. Мы ждали, Уильям! Из уважения и преданности по отношению к его отцу и короне мы ждали. И посмотрите, чем это кончилось!

Йорк сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

– Тем, что вы находитесь сейчас в этой комнате, Уильям. Несите вину за все эти неудачи сами и умрите или возложите ее на короля. Это ваш выбор, и он имеет значение отнюдь не для меня.

Видя откровенное торжество Йорка, Уильям оперся одной рукой о стол.

– Я понимаю, – сказал он.

Что бы ни говорил Йорк, Уильям знал, что выбора у него нет. Он сел за стол и кивнул своим мучителям. Его руки, лежавшие на полированном дереве, дрожали.

– Я не сознаюсь в измене, которую не совершал. Я не назову своего короля или кого бы то ни было. Пытайте меня, если вам нужно, это ничего не изменит. И да простит вас Господь, ибо я не прощу.

Йорк раздраженно махнул рукой, сделав знак солдатам. Один из них склонился над мешком, развязал его и принялся выкладывать на стол всевозможные щипцы, иглы и пилы.

Глава 22

Дерри знал, что свыше тридцати из сорока восьми лордов Англии владели недвижимостью в центре Лондона. В течение одного-двух часов он смог составить список этих домов, а также живших в них слуг, которые работали на него. К тому же старый горбун Сомерсет был его личным другом. Что было еще важнее, в тот день граф находился в Лондоне, а не в своем поместье на юго-западе. Брюер сорвал голос, подзывая паромщика, чтобы доплыть по Темзе к стоявшему на набережной особняку Сомерсета, а потом едва не погиб от рук его стражников, не сразу узнавших главного шпиона короля. Хозяин был уже на ногах, и Дерри, не теряя времени, принялся излагать суть дела. Не дослушав до конца, старик хлопнул его по плечу и позвал своих слуг.

– Остальное расскажешь по дороге, Брюер, – сказал Сомерсет.

Графу уже минуло шестьдесят, но он выглядел еще достаточно бодрым, несмотря на горб. Для того чтобы поднять голову, ему приходилось отклонять назад всю верхнюю часть туловища. Это был невысокий, крепкий мужчина с копной белоснежных волос и сильными руками, на которых выступали толстые вены. В силу своего уродства он мог бы производить впечатление дружелюбного человека, но стражники всегда стремглав бежали выполнять его отрывистые приказы, и не прошло и часа, как его личная баржа уже плыла по реке, толкаемая шестами. Они высадились на пристани Вестминстера, и Дерри сбился со счета, пытаясь определить число созванных Сомерсетом людей. Это сборище было чем-то вроде его личной гвардии. Помимо шестерых на барже, была еще дюжина людей, примчавшихся в Вестминстер по грязным улицам Лондона, срезав изгиб Темзы, всего через несколько минут после прибытия туда баржи их господина.

На Дерри это произвело впечатление. Сомерсет кипел от негодования, узнав о том, что его другу угрожает опасность, но, когда они приблизились к дверям дворца, выходящим на реку, он бросил на Брюера вопросительный взгляд.

– Просто будьте рядом, милорд, – сказал Дерри. – Мне понадобится ваш авторитет.

То, что за ними следовали восемнадцать вооруженных людей, вызывало удовлетворение и одновременно внушало опасение. Они не знали, как члены Парламента отреагируют на вооруженное вторжение в их храм. Дерри с ног до головы покрылся потом, когда они приблизились к стражникам первого поста, которые уже звали своих начальников и растерянно вертели в руках копья и мечи. Он слышал, как тяжело дышит шедший рядом с ним Сомерсет, и с тревогой подумал, что будет, если старика подведет сердце. В этом случае он, скорее всего, попал бы в одну из тех темниц, которые пришел проверять.

Во время очередного разговора на повышенных тонах с королевским врачом Маргарита услышала, как кто-то зовет ее по имени. Осекшись на полуслове, она тут же бросилась в спальню супруга. Генрих сидел на кровати, поставив ноги на пол. Рядом стояли башмаки. Он уже натянул на свое костлявое тело длинную ночную рубашку и держал в руках шерстяные гамаши.

– Маргарита, помоги мне, пожалуйста, надеть их. У меня никак не получается.

Она быстро опустилась на колени, натянула ему на ноги толстые гамаши, потом взяла один из башмаков и вставила в него его ступню.

– Тебе лучше? – спросила она, взглянув на короля.

Под глазами у него все еще были синяки, но выглядел он заметно бодрее, нежели в предыдущие несколько дней. Генрих кивнул.

– Приходил Дерри. Он попросил меня приехать в Вестминстер.

Ее лицо исказила гримаса. Она опустила голову, чтобы скрыть лицо, и принялась надевать на ногу мужа второй башмак.

– Я знаю, Генрих. Когда он приходил, я была здесь. Ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы встать с постели?

– Думаю, да. Я поплыву на лодке, это не такое уж утомительное путешествие, правда, на реке довольно холодно. Прикажи, пожалуйста, слугам принести одеяла. Нужно будет хорошо укутаться, чтобы не продуло ветром.

Маргарита надела ему второй башмак и потерла рукой глаза. Генрих протянул вперед руку, она помогла ему подняться на ноги, подтянула гамаши и застегнула ремень. Он выглядел худым и бледным, но взгляд был ясен, и она чуть не заплакала, увидев его наконец стоящим. Она сняла с вешалки халат и накинула ему на плечи. Король погладил ее ладонь, когда она прикоснулась к нему.

– Спасибо тебе, Маргарита. Ты очень добра ко мне.

– Ну что ты. Я знаю, ты чувствуешь себя еще не очень хорошо. Видеть, как ты встаешь с постели, превозмогая слабость, чтобы помочь другу…

Ее переполняло смешанное чувство печали и радости. Поддерживая мужа под руку, она вывела его в коридор, где они застигли врасплох стражников, которые при виде их вытянулись.

Мастер Олуорти вышел из соседней комнаты, услышав шум. В руках он держал согнутый компонент прибора, который незадолго до этого пнула ногой Маргарита. Ярость на его лице сменилась изумлением, когда он увидел короля. Он опустился одним коленом на каменный пол.

– Ваше величество! Я очень рад, что вы почувствовали себя намного лучше. Был ли у вас стул, ваше величество, если вы позволите мне задать вам такой вопрос? Это событие иногда проясняет затуманенное сознание. Это наверняка благодаря зеленому напитку, а также полыни. Вы собираетесь совершить прогулку по саду? Мне не хотелось бы, чтобы вы подвергали себя слишком большой нагрузке. Здоровье вашего величества чрезвычайно хрупко. Могу ли я предложить вам…

Генрих, судя по всему, был готов слушать болтовню врача бесконечно, но терпение Маргариты уже давно иссякло.

– Король Генрих собирается совершить прогулку по реке, мастер Олуорти. Если бы вы посторонились, вместо того чтобы загораживать коридор, мы могли бы пройти.

Отойдя к стене, врач склонил голову, но продолжал наблюдать исподлобья за королевской четой, медленно двигавшейся по коридору. Чувствуя спиной его пристальный взгляд, Маргарита поежилась. Они с Генрихом спустились по лестнице, и к ним бросился королевский постельничий, чтобы поприветствовать их.

– Подготовьте баржу, – твердо произнесла Маргарита, прежде чем он успел что-либо возразить. – И распорядитесь, чтобы принесли одеяла, все, какие только можно найти.

Не промолвив ни слова в ответ, постельничий поклонился и поспешил выполнять приказание. Спустя несколько минут появилось множество слуг, несших охапки одеял. Выглядевший больным и немощным, Генрих смотрел перед собой застывшим, стеклянным взглядом, когда Маргарита выводила его на набережную, продуваемую свежим бризом. Почувствовав, как сотрясается тело короля, она взяла у направлявшейся к барже молодой женщины одеяло и набросила на него. Король вцепился в одеяло и прижал его к груди.

Маргарита поддержала его за руку, когда он ступил на покачивавшуюся на воде баржу и сел на украшенное орнаментом сиденье скамьи на открытой палубе, не видя или не обращая внимания на то, что на набережных начали собираться толпы людей. Маргарита видела, как они машут шляпами. По мере того, как все большее число лондонцев узнавало о выезде королевской семьи, постепенно нарастал гул приветственных криков. Слуги наваливали все больше одеял на короля, чтобы ему не было холодно. Замерзшая Маргарита тоже куталась в одеяла и благодарила себя за то, что позаботилась об их доставке. Паромщик оттолкнул баржу от пристани и погрузил длинные весла в темные воды Темзы.

Плавание протекало на удивление спокойно, под аккомпанемент плеска воды и криков с набережных, по которым бежали, стараясь не отставать от баржи, уличные мальчишки и молодые люди. Когда они обогнули большую излучину реки и их взорам открылся Вестминстер, Маргарита почувствовала, как Генрих сжал ее руку, и увидела, что он повернулся к ней.

– Мне очень жаль, что я… был нездоров, Маргарита. Иногда у меня возникает ощущение, будто я упал и продолжаю падать. Описать это словами невозможно. Я постараюсь быть сильным ради тебя, но если это произойдет со мной опять… я не смогу удержаться.

Маргарита не сумела сдержать слезы и, рассердившись на себя, принялась вытирать глаза. Она знала, что ее муж был хорошим человеком. Она взяла забинтованную руку Генриха и нежно поцеловала ее, переплетя его пальцы со своими. Судя по всему, его это успокоило.

Дерри быстро двигался вперед, подняв вверх лампу и вглядываясь в темноту. Он понимал, что как только Трешем узнает о его поисках, тут же пошлет своих людей, чтобы они помешали ему. Даже присутствия графа Сомерсета могло оказаться недостаточным для того, чтобы воспрепятствовать аресту Дерри, если он откажется подчиниться спикеру Палаты общин или кардиналу Бофорту. Он подумал, что зря оставил Сомерсета в нескольких десятках камер позади.

Дерри с трудом верилось, что подвалы Вестминстерского дворца настолько обширны. Проверка основных камер не заняла много времени, но Уильяма там не оказалось. Ряд помещений, запертых на железные засовы, составлял лишь малую часть многоярусных подвалов. Некоторые из них располагались настолько ниже уровня реки, что в них пахло плесенью, а стены были покрыты черными спорами и сочились зеленой жидкостью. Дерри ждал, что вот-вот послышатся голоса, приказывающие ему остановиться, и уже начал подумывать о том, что взялся за выполнение невыполнимой задачи. Если бы в его распоряжении имелось сто человек и неделя времени, он мог бы обследовать каждый уголок подвалов, включая канализационные трубы, издававшие смрадный запах. Уильям мог находиться где угодно. Вполне возможно, Трешем предвидел, что он попытается отыскать герцога здесь, и упрятал его в какое-нибудь другое место.

Осматривая на ходу подвальные помещения, Дерри продолжал размышлять, приводя аргументы и опровергая их в споре с самим собой. Палата общин обладала небольшой властью за пределами Вестминстера, и еще меньшей за пределами Лондона. Вдали от зала, расписанного батальными сценами, и здания капитула ее члены не имели реальных полномочий, если не действовали от имени короля. В конфликте с самим королем они вряд ли осмелились бы использовать недвижимость, принадлежащую короне. Дерри остановился и поднял железную лампу, чтобы осветить низкий, уходивший вдаль свод.

Трешем был умен, Дерри хорошо знал это. Если он продержал Уильяма в заточении достаточно долго для того, чтобы вырвать у него признание, уже не имело значения, куда они его поместили. Дерри не строил никаких иллюзий в отношении стойкости Уильяма. Герцог был сильным человеком, вероятно, даже слишком сильным. Дерри приходилось видеть, как пытают людей. Он боялся, что Уильям может в конце концов не выдержать, если палачи будут постоянно причинять ему увечья или оказывать непрерывное воздействие на его психику.

Он шел по помещению с низким сводчатым потолком, пригибая голову, как вдруг остановился и повернулся к двум стражникам Сомерсета.

– Идите дальше, ребята. Я хочу проверить еще одно место.

Он двинулся назад, в ту сторону, откуда они пришли, взвешивая свои шансы. Обратно в здание Парламента его не пустят, Трешем наверняка позаботился об этом. По всей вероятности, старый паук уже отдал распоряжение своим людям арестовать его, как только он поднимется наверх и попадет прямо им в руки.

Дерри начал подниматься по шаткой лестнице. Одна из ступенек скрипнула под ним, его нога соскользнула, и он рухнул на пол. Боже, как здесь все отсырело и прогнило! У одного из его спутников провалилась в дыру нога, и он выругался, пытаясь ее вытащить. Дерри не стал ему помогать и побежал в сторону освещенных коридоров, где располагались камеры. Неожиданно он услышал сердитые голоса – прежде чем рассмотрел их обладателей, – и у него упало сердце.

Трешем первым увидел Дерри, поскольку смотрел в его направлении. Лицо юриста было пунцовым от ярости. Он вытянул вперед руку, показывая на него пальцем.

– Вот он! Арестуйте этого человека! – крикнул Трешем.

Солдаты двинулись к нему, и он в отчаянии оглянулся на вовремя подоспевшего Сомерсета. На кону была его репутация и сама жизнь. Он испытал невыразимую благодарность к графу, когда тот после секундного колебания вмешался.

– Не прикасаться к нему! – крикнул он парламентским стражникам. – Мастер Брюер находится под моей защитой. Я нахожусь здесь по делам короля, и вы не имеете права задерживать его или препятствовать ему в чем-либо.

Люди Трешема остановились в нерешительности, не в силах понять, кто здесь обладает большей властью. В наступившей тишине Дерри прошел мимо них и вплотную приблизился к Трешему.

– Где находится Уильям, лорд Саффолк? – спросил Дерри, пристально глядя ему в глаза. – В здании капитула? Мне придется обыскивать аббатство? Не святотатство ли это, мучить человека в священных стенах?

Он не сводил глаз с Трешема. Тот немного расслабился, сетка морщин вокруг его глаз разгладилась.

– Или в башне Джуэл? Вы что, имели наглость поместить его туда же, где удерживали меня?

– Вы здесь не обладаете никакими полномочиями, Брюер. Как вы смеете задавать мне вопросы?

В голосе Трешема прозвучало возмущение. Дерри кивнул с довольным видом.

– Думаю, ситуация ясна, лорд Сомерсет. Пойду поищу его наверху.

– Стража! – прорычал Трешем. – Арестовать его! Или, клянусь Богом, я прикажу вас вздернуть!

Эта угроза подействовала на стражников, и они направились к Дерри. Однако люди Сомерсета преградили им путь, обнажив мечи. Дерри быстро удалился.

Поднявшись в освещенное послеполуденным солнцем здание дворца, он услышал звуки рожков, доносившиеся со стороны реки. Герольды трубили только по случаю важных событий в жизни государства или возвещая о визите короля. Дерри застыл на месте, не веря своим ушам. Неужели Генрих решился? Могла ли Маргарита приехать в Парламент одна? Формально она не обладала властью, но немногие рискнули бы нанести оскорбление королеве Англии и, через нее, королю. Дерри стоял, лихорадочно соображая, куда ему следует направиться. Нужно было что-то делать. Он бросился в сторону солнечного света и, пробежав некоторое расстояние, оказался в просторном, залитом лучами, большом зале Вестминстера. Почти не сбавляя скорости, Дерри протиснулся сквозь толпу и затем пересек дорогу в падавшей на него тени аббатства. Он бежал мимо уличных торговцев и богатых людей, нежившихся на солнце, мимо карет и пешеходов, оставляя сзади запах реки.

Теперь ему нужно было действовать самостоятельно. Уильям наверняка содержался под стражей. Сознание Дерри работало так же быстро, как и его ноги. Тяжело дыша, он достиг рва, окружавшего башню Джуэл. Разводной мост был опущен. Увидев это, он засомневался в том, что Уильям находится в башне. Но Трешем был слишком хитер, чтобы выдать место пребывания своего пленника, превратив его в крепость. Дерри пулей пронесся мимо единственного стражника и остановился.

У главных ворот стояли два коренастых солдата с обнаженными мечами. Они видели, как он пересек дорогу, двигаясь со стороны дворца, и теперь смотрели на него с мрачными лицами. Дерри понял, что пробиться в башню ему не удастся – по крайней мере, сейчас. Нужно было бежать назад и привести с собой Сомерсета. Вне всякого сомнения, Трешем уже вызвал подкрепление и теперь располагает достаточным количеством солдат, чтобы вышвырнуть их из дворца или отправить прямиком в заточение. С помощью скорости и внезапности ему удалось кое-чего добиться, но этого было недостаточно. Брюер выругался, и один из стражников понимающе кивнул, соглашаясь с его оценкой ситуации.

Дерри сделал глубокий вдох и приставил согнутые ладони ко рту.

– Уильям Поль! – проревел он во всю силу своих легких. – Сознайся! Положись на милосердие короля! Дай мне время, ты, глупый осел!

Стражники, раскрыв рты, смотрели на него, а он повторял эти слова снова и снова. Башня Джуэл имела всего три этажа, и Дерри не сомневался, что если Уильям находится там, он его услышит.

У него упало сердце, когда он увидел, как со стороны дороги к башне бегут солдаты, и это были не люди Сомерсета. Он не оказал сопротивления, когда они схватили его и поволокли обратно через дорогу в сторону дворца.

Уильям прокусил свою нижнюю губу насквозь. Кровь из нее стекала вниз, оставляя следы на деревянном столе. Один из его мучителей периодически вытирал его с легким раздражением. Трешем, Бофорт и Йорк дождались, когда Уильяма привяжут к стулу, после чего удалились, оставив его наедине с двумя солдатами. Йорк выходил из комнаты последним. Он поднял руку в знак прощания, и на его лице мелькнуло нечто похожее на сожаление.

Уильям, не веря глазам своим, с ужасом наблюдал за тем, как два солдата с самым невозмутимым видом приступают к своему страшному делу. Они не произносили угроз и лишь лениво переговаривались, доставая из мешка различные инструменты, предназначенные для сокрушения достоинства и воли человека. Он узнал, что пожилого звали Тедом, а молодого – Джеймсом. Судя по всему, Джеймс был кем-то вроде подмастерья у Теда, обучавшегося его ремеслу. Пожилой часто делал паузу и объяснял, что он делает и почему это срабатывает, в то время как Уильям едва сдерживался, чтобы не закричать. Странным образом он чувствовал себя не человеком, а подопытным животным.

Первым делом они спросили у него, правша он или левша. Уильям сказал им правду. Тед выложил на стол комплект зловеще выглядевших тисков для ломания пальцев. Они сорвали щипцами его обручальное кольцо и положили ему в карман. Затем вложили палец в тиски и начали затягивать винт, не обращая внимания на его участившееся дыхание.

Кожа пальца лопнула по всей его длине, словно на нем разошелся шов, и Уильям принялся читать молитву на латыни. После двух поворотов винта хрустнула кость, а пластины тисков все продолжали сдвигаться, сдавливая изувеченный палец. Солдаты не торопясь затягивали в тисках другие его пальцы, ведя беседу о какой-то проститутке в доках и обсуждая, на что она готова за несколько пенни. Джеймс рассказывал, что он показывал ей такое, чего она прежде никогда не знала, а Тед говорил, чтобы он не врал, и предупреждал, как опасно за собственные деньги подхватить сифилис. Дело дошло до ссоры, в которой Уильяму отводилась роль невольного и беспомощного свидетеля.

Его левая рука пульсировала в унисон с сердцем. Они усадили его за стол и обвязали веревкой грудь. Сначала он пытался отдернуть руки, но они крепко прижимали их к столу. Он видел, как из распухшей багровой плоти его мизинца торчит тонкая косточка. Уильяму часто доводилось высасывать костный мозг из куриных костей, и вид его собственных пальцев с прикрепленными к ним жуткими устройствами казался ему нереальным, как будто они принадлежали не ему, а другому человеку.

Уильям покачивал головой, чуть слышно бормоча Pater Noster, Ave Maria, Nicene Creed[19], выученные им в детстве под руководством воспитателя, который брался за кнут каждый раз, когда он запинался или совершал малейшую ошибку.

– Credo in unum deum! – произнес он, тяжело дыша. – Patrem omni… potentem! Factorum caeli… et terrae[20].

Раны, полученные им в сражениях, никогда не были такими болезненными. Он попробовал воскресить их в памяти. Однажды в результате прикосновения раскаленного железа у него возник сильный ожог, и сейчас Уильям с удивлением ощутил тошнотворный запах горелой плоти, который, как ему казалось, он давно забыл.

Солдаты замерли, и Тед поднял руку, призывая к молчанию своего партнера, задавшего ему какой-то вопрос. Боль затуманила сознание Уильяма, но ему почудилось, будто он слышит знакомый голос. Ему было известно, что умирающих людей посещают фантастические видения, и он поначалу старался не обращать внимания на эти звуки, думая, будто это шепот явившегося за ним ангела.

– Сознайся! – отчетливо услышал он голос, приглушенный каменными стенами.

Уильям поднял голову и едва не спросил своих мучителей, не слышали ли и они эти звуки. Кто-то кричал изо всех сил, повторяя одни и те же слова, и при каждом повторе разные их части оказывались неразборчивыми. Уильям сложил вместе то, что ему удалось разобрать, и закричал от удивления, смешанного с болью, чем вывел из состояния оцепенения Теда, который тут же продолжил затягивать винты. Хрустнула еще одна кость, и на деревянную поверхность стола брызнула тонкая струйка крови. Уильям почувствовал выступившие на глазах слезы. Ему очень не хотелось, чтобы его мучители подумали, будто он плачет.

Уильям глубоко вздохнул. Он узнал голос Дерри. Никто, кроме него, не называл его Уильямом Полем. У него разрывалось сердце при мысли, что он должен уступить этим людям. Его решимость молчать до конца растаяла, словно воск в печи.

– Хорошо… джентльмены, – произнес он, тяжело дыша. – Я сознаюсь во всем. Несите свой пергамент, я подпишу его.

Молодой солдат посмотрел на него с изумлением, но Тед лишь пожал плечами и принялся откручивать винты, тщательно вытирая каждый, и смазывая маслом тиски, дабы они не заржавели в мешке. Уильям окинул взглядом их арсенал и содрогнулся, поняв, что это было только начало мучений.

Тед кашлянул, тщательно вытер со стола кровь и положил искалеченную руку Уильяма на кусок ткани. После этого он аккуратно развернул перед ним свиток пергамента из телячьей кожи и достал из мешка с пыточными инструментами чернильницу и гусиное перо. Видя, что правая рука Уильяма сильно трясется, Тед обмакнул за него перо в чернильницу.

Испытывая чувство тошноты, он прочитал обвинение в государственной измене. Об этом узнает его сын Джон. Отныне его жена будет жить в тени этого позорного признания. Доверие к Дерри Брюеру обошлось ему слишком дорого, но сделанного не воротишь.

– Говорил тебе, он признается! – торжествующе произнес Джеймс. – А ты сказал, что герцог должен продержаться день или два, а может быть, и дольше!

Тед скорчил гримасу и протянул своему молодому партнеру серебряную монету в четыре пенса.

– Я поставил на тебя, парень, – сказал он Уильяму.

– Развяжи веревки, – попросил Уильям.

Тед рассмеялся.

– Не сейчас, милорд. Был один тип, так он бросил собственное признание в огонь, который мы для него же и развели. Пришлось начинать все сначала! Нет, приятель. Подожди, пока Джеймс отнесет пергамент тем, кому он нужен. После этого ты меня больше не интересуешь.

Шутливым церемонным жестом он передал лист Джеймсу. Тот свернул его и перевязал черной лентой.

– Не задерживайся там, приятель! – крикнул ему вслед Тед, когда он вышел за дверь. – Еще светит солнце, меня мучит жажда – и ты ставишь выпивку!

Вновь проходя по Вестминстерскому дворцу, Дерри еще раз поразился его размерам. Стражники вели его прямо через здание, но совсем не тем маршрутом, которым он прошел до этого, направляясь к башне Джуэл. Они шли мимо огромных комнат для судебных заседаний и помещений со сводчатыми потолками, похожими на интерьеры соборов. К тому времени, когда они достигли просторного, гулкого зала, где собирались лорды, Дерри впал в глубокое уныние. За то время, что имелось в его распоряжении, у него не было шансов отыскать Уильяма. Все, на что ему можно было рассчитывать, он прочитал на разъяренном лице Трешема. Он не был уверен и не мог быть уверен в успехе. Целая армия не могла бы найти в огромном дворце одного-единственного человека.

Впереди Дерри увидел группу людей, которые что-то оживленно обсуждали. Когда они подошли ближе, он с удивлением увидел, что выходящие на реку ворота открыты, и сквозь них внутрь пробивается яркий солнечный свет. Дерри споткнулся на неровном полу, когда в глаза ему бросились фигуры двух людей, входивших во дворец. Конвоиры подтолкнули его вперед, выругавшись, но тут среди них пробежала волна благоговейного ропота.

Они вели Дерри мимо группы людей, располагавшейся напротив наружных ворот. Все они стояли на одном колене или застыли в глубоком поклоне, в то время как в их владения входили король и королева Англии. Губы Дерри растянулись в улыбке. Обернувшись, он увидел среди них Трешема и кардинала Бофорта. Когда его взгляд натолкнулся на лорда Йорка, он сощурился. В том, что герцог до сих пор не уехал в Ирландию, не было ничего удивительного, но его присутствие в Лондоне могло служить подтверждением подозрений Дерри по поводу существования заговора против Уильяма Поля.

Король Генрих был худ и бледен. Дерри видел, как он снял с плеч толстое одеяло и передал его слуге, оказавшись в простой одежде без каких-либо украшений. Королева держала его под руку, и в душе Дерри вспыхнула благодарность к ней за то, что она привела сюда супруга. Он опять принялся лихорадочно соображать, взвешивая свои шансы.

Брюер повернулся к стражнику, который держал его. Тот пытался поклониться королю, не отпуская преступника, которого ему поручили схватить.

– На шахматной доске нет кардиналов, но король бьет твоего епископа[21], если ты понимаешь, о чем я говорю. Я выполняю задание короля, так что отпусти мою руку.

Стражник, напуганный присутствием короля, отступил назад, стараясь остаться незамеченным со стороны такого количества сильных мира сего. Дерри был единственным, кто стоял прямо. Остальные начали подниматься, и среди них Трешем и кардинал Бофорт.

– Ваше величество, это большая радость видеть вас в добром здравии, – сказал Трешем.

Генрих посмотрел в его сторону, и Дерри заметил, как Маргарита сжала его руку.

– Где находится Уильям де ла Поль, лорд Саффолк? – отчетливо произнес Генрих.

Дерри готов был расцеловать его. Услышав эти слова, присутствовавшие явно заволновались. Некоторые из них выглядели озадаченными, но выражение лиц Бофорта, Йорка и Трешема сказало Дерри все, что ему нужно было знать.

– Ваше величество! – крикнул Дерри.

Десятки голов повернулись в его сторону, в то время как он протискивался сквозь толпу. Его конвоиры лишь растерянно смотрели ему вслед, негодуя, что он привлек к себе такое внимание.

– Ваше величество, лорда Саффолка обвиняют в измене короне, – сказал Дерри.

Трешем отдавал вполголоса какие-то распоряжения стоявшему рядом с ним человеку, и Дерри быстро продолжил, дабы спикер Палаты общин не перехватил инициативу. Он догадывался, чем все могло кончиться, найди тот подходящие слова.

– Лорд Саффолк полагается на ваше милосердие, ваше величество. Он предает себя воле короля, как в этом, так и во всем остальном.

Дерри увидел бесстрастное выражение на лице Генриха, и у него возникло болезненное ощущение, что король его не слышит. Продолжая говорить, он в отчаянии взглянул на Маргариту, безмолвно умоляя ее о помощи.

– Если вы созовете своих лордов, ваше величество, то сможете сами решить его судьбу.

В этот момент зазвучал голос кардинала Бофорта, который успел подняться на ноги.

– Лорд Саффолк находится под следствием, ваше величество. Его дело будет рассматривать суд Парламента.

Дерри заметил, как сзади сквозь толпу пробирается неряшливо одетый молодой человек с перевязанным черной лентой свитком в руке. Он прошептал что-то на ухо Трешему, с поклоном передал ему свиток и отступил назад. Трешем бросил в сторону Дерри торжествующий взгляд и поднял над головой свиток.

– Лорд Саффолк признал вину, ваше величество. Он должен…

– Он полагается на ваше милосердие! Он предает себя воле короля! – крикнул Дерри.

Произносимые им фразы были стары, как стены Вестминстерского дворца. Это был призыв к королю решить судьбу одного из его лордов. Дерри охватило отчаяние, но он не мог позволить Трешему и Бофорту взять верх. В конце концов, на доске стоял не только король, но и королева.

Маргарита тряхнула головой, пытаясь сдержать подступавшие к глазам слезы. За всю свою жизнь она никогда не была напугана так, как сейчас, стоя перед многочисленной массой облеченных властью людей. Она заметила, что свет в глазах ее мужа потух. Плавание по реке сильно утомило его. Сойти с баржи и пройти внутрь дворца стоило ему большого труда. Вопрос об Уильяме король задал из последних сил. Когда Дерри и Трешем затеяли препирательство, пытаясь заручиться его поддержкой, Маргарита почувствовала, как он пошатнулся и оперся на нее.

Она с нетерпением ждала, когда Генрих заговорит вновь, он же молчал и только медленно моргал, глядя перед собой. У нее пересохло во рту, сердце выпрыгивало из груди, но она чувствовала сквозь платье холод его тела.

– Мой супруг… – начала было она.

Ее голос прозвучал, словно скрип несмазанной двери. Она замолчала и откашлялась, чтобы продолжить. В разные времена половина из собравшихся здесь мужчин пыталась манипулировать ее мужем. Да простит ее Господь, но ей приходилось делать то же самое.

– Король Генрих отправляется в свои покои, – отчетливо и твердо произнесла она. – Он требует, чтобы Уильяма, лорда Саффолка, доставили к нему. Лорд Саффолк предался его воле. Король принимает всю ответственность на себя.

Она сделала паузу, в то время как присутствующие пристально смотрели на нее, пытаясь понять, как следует воспринимать заявление юной француженки. Никто не решался ответить ей, и она потеряла терпение.

– Слуги! Его величество еще не оправился окончательно после болезни. Помогите ему.

Слуги короля, больше привыкшие выполнять ее приказы, мгновенно столпились вокруг Генриха, взяли его под руки и повели в направлении личных королевских покоев во дворце. Напряжение сразу спало. Дерри с облегчением вздохнул и подмигнул Трешему. Старый юрист с лошадиным лицом ответил ему испепеляющим взглядом. Брюер последовал за королевской свитой, и никто не осмелился задержать его. Король сделал ход, изменивший все положение на доске.

Глава 23

Через узкое окно Дерри смотрел на часовню Вестминстерского дворца. За окном было холодно и темно. Он не видел почти ничего, кроме собственного неясного отражения, глядящего на него сквозь тени. Он чихнул и потер нос, подумав, что у него, похоже, начинается простуда. Отдавая приказы от имени короля, он в течение двух дней созывал в королевские покои лордов, находившихся в Лондоне или неподалеку от него. Самая большая из жилых комнат была переполнена. Маслянистый дым, которым чадили белые сальные свечи в настенных канделябрах, усугублял духоту и жару. Двадцать четыре высокопоставленных лица собрались, чтобы стать свидетелями того, как король будет решать судьбу одного из них. За последние два дня Дерри спал всего несколько часов и теперь валился с ног от усталости. Он сделал все, что мог. Увидев изуродованные пальцы Уильяма, он поклялся бороться до последнего вздоха.

Разумеется, и лорд Йорк находился здесь, в компании шести других аристократов, связанных с родом Невиллов. Ричард, граф Солсбери, стоял справа от Йорка в своей толстой шотландской куртке из саржи, более уместной на дальнем севере, обильно потея в душной атмосфере комнаты. Дерри видел в окне отражения всех собравшихся, и он принялся изучать сына графа Солсбери, Ричарда Уорвика. Казалось, молодой граф почувствовал его пристальный взгляд, поскольку повернул в его сторону голову, а потом что-то сказал Йорку.

Дерри старался ничем не выдать того, что наблюдает за ними. Эти шестеро мужчин продолжали спокойно беседовать. Вместе они представляли собой группу, не менее могущественную, чем сам король. Трое из них носили имя Ричард: Йорк, Солсбери и Уорвик. Один был женат на представительнице рода Невиллов, а двое других являлись сыном и внуком Ральфа Невилла. Это был весьма влиятельный триумвират, поскольку клан Невиллов породнился со всеми династическими линиями, происходившими от Эдуарда III. Дерри улыбнулся при мысли о том, что Йорк дал своему младшему сыну то же имя, что свидетельствовало о полном отсутствии у него воображения.

В борьбе против них – а в том, что ему придется бороться против них, он уже не сомневался – Дерри мог рассчитывать на союзников короля, таких, как Сомерсет, Скейлз, Грей, Оксфорд, Дадли и десяток других лордов, обладавших властью и влиянием. Все, кого удалось вызвать вовремя, присутствовали в этот вечер в комнате. Некоторые еще не успели отойти от бешеной скачки. Их свела здесь вместе отнюдь не только судьба герцога. Кое у кого вызывала сомнение дееспособность короля, и, кроме того, всем было известно, что страна постепенно погружается в хаос мятежей, полыхавших уже в окрестностях столицы.

Дерри потер глаза при мысли о целой горе донесений, которые ему предстояло прочитать. Он вспомнил об обещании Маргариты просмотреть каждый документ, представлявший важность, и устало улыбнулся. Документов было слишком много, но он знал, что такое отделять зерна от плевел.

Дерри отвернулся от окна. Ему хотелось, чтобы все это кончилось как можно быстрее. На кону стояла жизнь его друга, а благородные лорды плели интриги, в то время как страна, которой они управляли, двигалась к катастрофе. Он со злостью подумал о Джеке Кейде, которого знал еще со времен службы в армии. Если бы он мог вернуться в те времена и воткнуть ему между ребер нож, ему стало бы сейчас значительно легче.

– Проклятый Джек Кейд, – пробормотал он вполголоса.

Дерри помнил его громилой с топором – пьяницей и прирожденным вожаком, хотя он и не занимал каких-либо командных постов. Кейд имел привычку колотить своих сержантов, чем лишал себя всяких шансов на продвижение по карьерной лестнице. Насколько помнил Дерри, после окончания срока службы он увез домой лишь сетку шрамов на спине, оставленных кнутом. Поэтому он нисколько не удивился, услышав, что Кейд собрал армию, которая, разрастаясь с каждым днем, грабила деревни и все больше бесчинствовала в окрестностях Лондона. Они отрезали голову самому королевскому шерифу, и только за это должны были понести самое суровое наказание, и как можно скорее. Грешно отвлекать внимание короля и его лордов в такое время. Дерри поклялся отомстить каждому, на ком лежит ответственность за все эти беды, и тем самым внес некоторое умиротворение в свою мятежную душу. Кейд, Йорк, Бофорт, Невиллы и проклятый Трешем. Он задаст им всем за то, что они посмели напасть на агнца.

Когда ввели лорда Саффолка, в комнате повисла тишина. Он держался прямо, хотя его руки были связаны за спиной. Дерри смог увидеться с ним лишь однажды, в башне Джуэл, и его все еще душила ярость по поводу мучений и унижений, которым подвергся его друг. Саффолк был совершенно невинен и не заслуживал такого обращения. В значительной мере ответственность за его несчастья нес сам Дерри, и угрызения совести легли на него тяжким бременем, когда он увидел, что довелось перенести Уильяму по вине лордов Невиллов. Его левая рука напоминала свиной окорок. Она была толстой и розовой, с шинами на перебинтованных пальцах. Его тюремщикам пришлось долго искать ножные кандалы, достаточно большие для его распухших ног. Для того чтобы он мог надеть куртку, левый рукав пришлось разрезать по шву.

Вслед за заключенным в комнату вошел лорд-канцлер, невысокий человек с высоким лбом, который казался еще выше из-за отступавшей назад линии волос. Лорд-канцлер обвел взглядом комнату и кивнул, удовлетворенный тем, как расположились лорды.

В центре комнаты было свободное место, оставленное для Уильяма, которое он и занял, обратившись лицом к лордам. Те пристально рассматривали его и вполголоса переговаривались. Саффолк вел себя с достоинством, спокойно ожидая короля. Он окинул взглядом комнату, ненадолго задержав его на Дерри. Его волосы были расчесаны руками неизвестной горничной. Эта деталь почему-то глубоко тронула Дерри. В окружении врагов, заговоров и интриг, какая-то девушка решила привести в порядок внешний вид герцога.

При появлении короля в его собственных покоях не зазвучали ни рожки, ни фанфары. Словно мышонок в клетку с львами, в комнату шмыгнул слуга, прошептал что-то на ухо лорд-канцлеру и поспешно ретировался. Кашлянув, лорд-канцлер объявил о прибытии короля. Дерри закрыл глаза и вознес к небесам молитву.

В течение последних двух дней он часто виделся с Генрихом, и король пребывал в таком же состоянии прострации, что и в то утро, когда Дерри разыскивал Уильяма. Несмотря на постоянное душевное напряжение, Маргарита вела себя с поразительной выдержкой. Во имя спасения Уильяма она отбросила прочь свои страхи. Доверившись Дерри, по его совету, она отдавала приказы от имени своего супруга. Они действовали сообща и делали все, чтобы лорд Саффолк не взошел на эшафот. Дерри сожалел только о том, что она отсутствует на этом собрании. Хотя лорды Невиллы и Йорк могли счесть тот факт, что короля сопровождает супруга, признаком его слабости, ее присутствие могло бы сыграть решающую роль.

Прикусив губу, Дерри представил, как Генрих будет разговаривать с лордами. Он сам рисковал быть обвиненным в измене, снова и снова твердя королю, что ему не следует раскрывать рот, по крайней мере этим вечером. Генрих, разумеется, соглашался, кивая и улыбаясь, но, судя по всему, не понимал ни слова. И все же в течение этих двух дней бывали моменты, когда взор короля прояснялся, словно его душа пыталась преодолеть обрушившееся на него несчастье. Когда король вошел в комнату, Дерри скрестил пальцы, и его тело снова залил пот.

В нескольких шагах справа от лорда Саффолка было установлено кресло с мягкой обивкой, дабы Генрих мог видеть всех, кто собрался здесь по королевскому приказу. С замиранием сердца Дерри наблюдал за тем, как король устроился в кресле и обвел взглядом собрание с выражением доброжелательного интереса. Гул в комнате наконец стих, и лорд-канцлер объявил:

– Его милость, король Генрих, по происхождению, титулу и Божьей милостью король Англии и Франции, король Ирландии, герцог Корнуолл и герцог Ланкастер.

Генрих благосклонно кивнул лорд-канцлеру. Тот надулся, словно пузырь, развернул величественным жестом свиток и принялся читать.

– Милорды, вы собрались по приказу короля, чтобы заслушать обвинения в государственной измене, выдвинутые против Уильяма де ла Поля, герцога Саффолка.

Он сделал паузу, в то время как Уильям с трудом опустился на колени на каменный пол и склонил голову. Дерри заметил, как Йорк подавил улыбку. Он дорого бы дал за то, чтобы на час остаться с этим человеком наедине.

Лорд-канцлер зачитывал список обвинений. Половина из них касалась сорванного перемирия и утраты английских владений во Франции. Дерри сделал все, чтобы из этого списка были вычеркнуты наиболее нелепые обвинения, но, к сожалению, на эту сферу его влияние практически не распространялось. Список составляли Трешем и Бофорт, и Йорк наверняка вносил свои предложения, заглядывая им через плечо. В нем даже фигурировало обвинение в тайных переговорах с французским королем и его лордами, намеревавшимися узурпировать английский престол.

Лишь легкий румянец, медленно проступивший на лице коленопреклоненного Уильяма, свидетельствовал о том, что он внимательно слушает каждое слово. Дерри стиснул зубы, когда лорд-канцлер назвал суммы, якобы полученные Уильямом за его услуги. Все, кто знал его, посмеялись бы, услышав, что Саффолк способен брать взятки. Вызывало немалое удивление и то, как эти суммы, если даже они и существовали в действительности, могли найти отражение в записях. Тем не менее Дерри видел, как лорды с самым серьезным видом сокрушенно качали головами после каждого пункта обвинения, каждого клеветнического утверждения.

– Да будет известно, что двадцатого июля тысяча четыреста сорок седьмого года от Рождества Христова в приходе Сен-Сепюлькр в городе Фаррингдон обвиняемый обещал способствовать французскому вторжению на эти берега и узурпации английского престола. Да будет также известно…

Единственным утешением для Дерри служило то, что это не было судебным заседанием. Он провел долгие часы в спорах с адвокатами, но король имел право сам принимать решение о судьбе лорда, которому предъявлено обвинение, если тот предаст себя его воле и прибегнет к его милосердию. Однако признание Уильяма оставалось в силе, даже если все знали, каким путем оно было получено. Предъявленные ему обвинения не могли быть аннулированы. Дерри был вынужден согласиться в определенной степени с Трешемом, заявлявшим, что в стране вспыхнет бунт, если не будет найден козел отпущения, на которого можно свалить вину за потерю владений во Франции.

Армия Кейда была готова войти в Лондон в любой момент, и они с нетерпением ждали известий о судьбе Саффолка, как и все остальные жители королевства. Многие рекруты Кейда знали Уильяма по Франции. Дерри злило то, что никто из них, похоже, не винил в потере Мэна и Анжу Йорка, хотя английскими войсками во Франции в то время командовал именно он. Ричард Йорк поспешил обвинить в этом сторонников короля и в результате избежал обвинений сам.

– Лорд Саффолк сознался по всем предъявленным ему обвинениям, – закончил лорд-канцлер, явно наслаждаясь центральной ролью в этой драме.

Он продемонстрировал свиток пергамента, перевязанный черной лентой. Дерри удивился лишь тому, что на нем отсутствовали следы крови.

– Я отвергаю все обвинения в измене! – неожиданно крикнул Уильям.

В комнате мгновенно воцарилась тишина. Все присутствовавшие устремили взгляд на коленопреклоненного герцога. У Дерри пересохло во рту. Он обсуждал с Уильямом его поведение во время этой процедуры. Опровержение обвинений не входило в его планы.

– Вы… вы отвергаете обвинения? – запинаясь, переспросил лорд-канцлер.

Даже стоя на коленях, даже с кандалами на руках, Уильям производил неотразимое впечатление тем достоинством, с которым он ответил.

– Эти обвинения абсурдны, они являются продуктом злой воли. Я категорически отвергаю их, поскольку невиновен в измене. Я пал жертвой наветов со стороны негодяев, действующих против моего короля и моей страны.

Дерри хотел крикнуть Уильяму, чтобы тот придержал язык, пока не погубил их всех. Он увидел, как по лицу Йорка расползается довольная улыбка.

– Лорд Саффолк, вы заявляете о своем праве на проведение судебного заседания? – спросил лорд-канцлер.

Йорк в нетерпении подался вперед. Дерри хотелось кричать, но он даже не имел права находиться в этой комнате. В ожидании ответа Уильяма он закрыл глаза.

Уильям обвел лордов взглядом, слегка склонил свою большую голову и вздохнул.

– Нет. Я предаюсь воле короля и полагаюсь на его решение. Я верю в Божье милосердие и справедливость Генриха.

Лорд-канцлер вытер большим куском зеленой ткани пот со лба.

– Очень хорошо, милорд. Тогда я должен зачитать решение короля.

Большинство лордов с удивлением повернули головы в сторону Генриха, осознав, что он не будет говорить и что решение было подготовлено заранее. Йорк осклабился, а Дерри затаил дыхание, боясь, что Генрих почувствует на себе их взгляды и что-нибудь скажет.

Король огляделся, и в уголках его губ появилась слабая улыбка. Он растерянно кивнул, и лорд-канцлер поспешно развернул третий из имевшихся у него свитков.

– Решение короля в отношении Уильяма де ла Поля, герцога Саффолка от тысяча четыреста пятидесятого года от Рождества Христова.

Лорд-канцлер перевел дух и опять вытер пот со лба.

– За прошлую службу восемь обвинений, предусматривающих смертную казнь, снимаются по приказу и воле короля.

Среди лордов поднялся ропот, и громче всех звучали гневные голоса Йорка и кардинала Бофорта. Лорд-канцлер смутился, но продолжал читать, стараясь заглушить шум. Его руки заметно тряслись.

– Остальные одиннадцать обвинений, касающиеся нарушений, не являющихся преступными, считаются доказанными, поскольку обвиняемый признался в них.

Гул в комнате усилился, и лорд-канцлер беспомощно взглянул на лордов, будучи не в силах продолжать. Он не имел права призвать их к тишине, а Генрих никак не реагировал на происходящее.

Положение спас Сомерсет. Он откинулся на спинку кресла и обвел остальных взглядом.

– Милорды, ведь это не судебное заседание. И мы не в пивной! Это все-таки королевские покои. Прекратите шум.

Подзуживаемые яростным шипением Йорка, некоторые из лордов продолжали возмущаться, но большинство вняли замечанию и угомонились. Лорд-канцлер с благодарностью кивнул лорду Сомерсету и в очередной раз вытер лоб куском ткани.

– Наказанием за данные нарушения является изгнание с этих берегов на пятилетний срок, начиная с сегодняшнего дня. Да благословит вас Господь за ваше терпение. Этот документ подписан и скреплен печатью в тысяча четыреста сорок девятом году от Рождества Христова. Король Генрих.

Шум моментально стих, как гаснет задутая свеча. До сознания лордов дошло, что они выслушали волю самого короля. В наступившей тишине Дерри подошел к Уильяму и с помощью ключа снял с его рук кандалы. Его друг ослабел от страшного напряжения, сменившегося облегчением, и выглядел совершенно больным. Уильям медленно поднялся на ноги, потирая распухшее запястье, и все убедились в том, что он еще обладает незаурядной силой. Его правая рука осталась неповрежденной, он согнул ее в локте и сжал в кулак, пристально глядя в сторону Йорка, Трешема и Бофорта.

Дерри протянул ему руку, чтобы он смог опереться. Неожиданно Уильям повернулся к королю Генриху, и в комнате тут же возникло напряжение. Даже Йорк застыл на месте. Раньше за подобные преступления не было иного наказания, кроме смертной казни, и вдруг человек, сознавшийся в измене, стоит совсем рядом с королем! Уильям был безоружен, но все сознавали его силу и слабость короля. Прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Уильям шагнул вперед, встал на одно колено и низко склонил голову.

– Мне очень жаль, что я доставил вам столько неприятностей, ваше величество. Если будет угодно Господу, я еще вернусь и послужу вам.

Генрих кивнул и попытался поднять руку, но она безвольно упала на колени. Все лорды преклонили колени, когда он поднялся с кресла. Лорд-канцлер и слуги вывели его из комнаты. Он так и не произнес ни единого слова.

Уильям продолжал стоять на колене до тех пор, пока за королем не закрылась дверь. Когда он поднялся, у него на глазах были слезы. Дерри положил ему руку на плечо, и они тоже направились к выходу.

Они шли по коридорам дворца мимо курьеров, доставлявших новости тем, кто платил за это деньги. Уильям выглядел так, словно перенес тяжелую болезнь.

– На улице ждут лошади, которые доставят тебя на побережье, Уильям, – сказал Дерри, изучающее всматриваясь в лицо друга. – В Дувре стоит шхуна «Бернис». Она переправит тебя во Францию, а потом ты отправишься в Бургундию. Принц Филипп предлагает тебе убежище на срок твоего изгнания. Ты понимаешь, Уильям? У тебя будет собственный дом, и ты сможешь перевезти туда Алису, когда обоснуешься. Твой сын сможет навещать тебя, а я буду писать тебе каждый месяц и сообщать о том, что здесь происходит. Это продлится всего пять лет.

Дерри поразило выражение отчаяния, которое он увидел на лице Уильяма. Казалось, он находится в полубессознательном состоянии, и Дерри продолжал поддерживать его за плечо, стараясь не дотрагиваться до поврежденных предплечья и кисти руки.

– Мне очень жаль, Уильям. Если бы король снял все обвинения, вспыхнули бы мятежи, ты понимаешь? Это была лучшая сделка, какую я только мог для тебя заключить. Как раз вчера повесили одного виноторговца, который грозился устроить беспорядки, если тебя освободят.

– Я понимаю, Дерри. Спасибо тебе за все, что ты сделал. Наверное, мне нужно было бежать, когда ты предупредил меня. И все же я не думал, что они зайдут так далеко.

Дерри ощутил горечь, которую испытывал его друг, словно собственную.

– Я с ними расквитаюсь, Уильям, клянусь тебе. Через пять лет ты вернешься в Англию, и мы будем гнать их, как лис, если я к тому времени не покончу с ними. Все будет в порядке, вот увидишь.

Они шли через большой зал Вестминстерского дворца, не обращая внимания на глазевших купцов и членов Парламента. Новость распространилась быстро, и некоторые из них фыркали и ухмылялись, глядя на бредущего среди них осужденного изменника. Уильям поднял голову, и грусть в его глазах уступила место гневу.

– Конечно, Дерри. Это всего пять лет, – пробормотал он, распрямившись и окинув зал гневным взглядом.

Выйдя на улицу, они подошли к двум мужчинам с лошадьми, ожидавшим их. Дерри судорожно сглотнул, увидев, что неподалеку начинает собираться толпа. В воздухе запахло насилием, и с каждой минутой этот запах становился все отчетливее.

– Езжай с Богом, друг, – с чувством произнес Дерри.

Со своей поврежденной рукой Уильяму тяжело было самостоятельно подняться в седло, и Дерри подсадил его, после чего протянул пояс с мечом в ножнах. Это охладило пыл самых активных возмутителей спокойствия, но толпа постепенно разрасталась, все чаще раздавался свист и звучали оскорбления. Глядя на них сверху вниз, Уильям поджал бледные губы. Он кивнул Дерри, щелкнул языком, пришпорил лошадь и поехал рысью, едва не сбив вопящего углекопа, который, пошатнувшись, упал на руки своих товарищей. Дерри позаимствовал у лорда Сомерсета двух надежных людей для его сопровождения. Они ехали по бокам от него и чуть позади, обнажив мечи. Никто не осмелился приблизиться к ним.

Дерри стоял, провожая их взглядом, пока не почувствовал, что толпа начала искать новый объект для излияния своей ненависти. Сделав несколько быстрых шагов, он растворился в сумрачных недрах большого зала. Здесь, в полутьме, он прислонил голову к холодной гипсовой лепнине, желая только одного – спать.

Хотя на улице было темно, Вестминстерский дворец заливал золотистый свет. Каждое окно пылало огнем сотен свечей. Благородные лорды, съехавшиеся, чтобы заслушать решение короля по делу Уильяма де ла Поля, не спешили расходиться. Их слуги носились взад и вперед, поддерживая между ними связь, в то время как сами они разгуливали по коридорам или обсуждали за кубком вина события этого вечера. Вскоре после того, как король отправился восвояси, сформировались две группировки. Дюжина баронов и графов собрались вокруг лордов Сомерсета и Скейлза, чтобы выразить свои чувства по поводу ужасной судьбы Саффолка, в то время как Йорк и лорды Невиллы удалились в пустовавшую комнату, располагавшуюся неподалеку от королевских покоев. Последних сопровождали Трешем и кардинал Бофорт, увлеченные беседой. Вокруг них – группы из восьми человек – суетились слуги, зажигавшие свечи, разводившие огонь в камине и подававшие им вино и закуски. Время от времени к открытой двери комнаты подходили другие лорды и поднимали кубки за здоровье Йорка. Они не заговаривали с ним на серьезные темы, но всем своим видом демонстрировали ему свою поддержку.

Прежде чем расположиться возле огня с бокалом грога, Трешем дважды выходил и возвращался. Он замерз после прогулки по улице, и, когда присоединился к беседе, его тело сотрясала мелкая дрожь. Речь держал старший Ричард Невилл. Помимо его титула – граф Солсбери – Трешем мало что знал об этом человеке. Солсбери владел земельными угодьями на границе с Шотландией и из-за занятости редко появлялся в Парламенте. Трешем с удовольствием потягивал грог, отмечая про себя, сколько здесь собралось людей, имеющих связи с родом Невиллов. Породнившись с ним благодаря женитьбе, Йорк приобрел поддержку одного из наиболее могущественных кланов страны. Эта поддержка была ему очень кстати.

– Я говорю лишь, что нужен наследник, – сказал Солсбери. – Вы видели королеву. Она все еще худенькая, словно тростинка. Я не говорю, что ребенок не родится, но если окажется, что она бесплодна, спустя некоторое время страна вновь погрузится в хаос. В условиях, когда эта армия Кейда угрожает даже Лондону, не помешало бы выступить с предложением кандидатуры наследника.

Трешем прислушался, наклонившись вперед. Он заметил, что за те несколько часов, которые он отсутствовал, радость среди друзей Йорка сменилась отчаянием. Они нашли козла отпущения, свалив на него вину за катастрофу во Франции, хотя король и Дерри Брюер спасли его голову от топора. Имя Брюера произносилось в этой комнате не иначе как с отвращением и злобой. Правда, ему лишь частично удалось отвести удар, нанесенный Йорком. Саффолк, могущественный сторонник короля, отправился в изгнание на пять лет. Это была победа, пусть и не полная. Разговор о наследнике зашел впервые, и Трешем внимательно слушал Йорка. Лорды Невиллы согласно кивали, потягивая грог из бокалов. Они имели свои собственные привязанности, и если старший Ричард Невилл говорил, для них всех это было давно решенным делом.

– Мы могли бы спросить присутствующего здесь Трешема, – продолжал Солсбери. – Он знает все соответствующие законы и процедуры. Что вы думаете по этому поводу, сэр Уильям? Можем мы назвать имя другого наследника до того, как у короля с королевой родится ребенок? Были такие прецеденты?

Слуга подлил Трешему грога. Тот, задумавшись, пригубил бокал.

– Разумеется, потребовался бы закон, одобренный Парламентом. Подозреваю, что голосование было бы… непростым.

– Но его принятие возможно? – нетерпеливо спросил Солсбери.

Трешем наклонил голову.

– Все возможно, милорд… при наличии достаточного числа голосов.

Присутствующие рассмеялись. Даже сидевший в центре Йорк улыбнулся. Если бы такое голосование в Парламенте состоялось, вопрос кандидатуры наследника не стоял бы. Ричард Йорк являлся потомком сына короля Эдуарда, как и Генрих. Дедом Сесилии Йорк был Джон Гонт, еще один из его сыновей. Йорки имели такие же основания претендовать на престол, что и Генрих, – и у них было шестеро детей. Трешем мысленно поправил себя, вспомнив о недавнем рождении еще одного сына. Итак, семеро детей, каждый из которых являлся потомком прославившегося своими победами короля.

– Такое предложение стало бы декларацией о намерениях, милорды, – произнес Трешем негромко, но твердо. – Цель этого предложения было бы невозможно скрыть, как невозможно было бы скрыть имена его инициаторов. Я говорю это для того, чтобы вы осознали возможные последствия, если такое голосование провалится.

К его удивлению, Йорк, пристально смотревший в огонь камина, горько рассмеялся.

– Сэр Уильям, мой отец был казнен за измену отцу нынешнего короля. Я вырос сиротой, и моим воспитанием занимался старый Ральф Невилл. Думаю, мне кое-что известно о последствиях – и рисках – проявления честолюбия. Хотя, возможно, не следует бояться разговоров об измене после того, что мы видели сегодня. Похоже, она уже не столь опасна для жизни, как когда-то.

Лорды улыбнулись, переглянувшись.

– И все же я не собираюсь говорить шепотом, сэр Уильям! Это не заговор, не тайная интрига. Всего-навсего беседа. У меня здоровая кровь, здоровое потомство. Король женат уже несколько лет, но у него нет детей. В такие смутные времена, как мне представляется, страна должна знать, что ею есть кому править, если его семя столь слабо. Да, я так думаю, Трешем. Готовьте свои документы, свой закон. Я разрешаю назвать меня наследником престола. Увиденное мною сегодняшним вечером убедило меня в том, что это не только правильно, но и необходимо.

Заметив на лицах лордов Невиллов довольные улыбки, Трешем понял, что на эту тему они беседуют уже не впервые. У него возникло ощущение, что все присутствующие ждали только его прихода, чтобы завести этот разговор и прощупать его настроение.

– Милорд Йорк, я согласен. Ради блага страны нужен наследник. Конечно, любое подобное соглашение утратит силу, если королева забеременеет.

– Разумеется, – отозвался Йорк, осклабившись. – И тем не менее мы должны быть готовы к любому исходу, сэр Уильям. Как сегодня выяснилось, неплохо иметь заранее разработанные планы, независимо от того, как развиваются события.

Глава 24

Уильям стоял на вершине белой скалы, высившейся над гаванью Дувра. Люди Сомерсета остались на почтительном расстоянии, по всей очевидности, понимая, что ему необходимо побыть наедине, чтобы попрощаться с родиной перед пятилетней разлукой.

После лондонского чада воздух здесь казался невероятно чистым. Даже на такой высоте в нем явственно ощущалось тепло грядущей весны. Внизу, в гавани, Уильяма ждал торговый корабль, но его взгляд был устремлен в морскую даль. Он стоял и не мог надышаться. Справа виднелись массивные фортификационные укрепления замка Дувра. Он знал, что Вильгельм Завоеватель, в котором жестокость сочеталась с благородством, сначала сжег замок, а потом оплатил его восстановление. Сто лет назад французы сожгли уже весь город. Улыбнувшись, Уильям нашел успокоение в мысли, что местные жители возродили его из пепла после катастрофы, куда более разрушительной, нежели та, которая случилась с ним. Ему нужно было сделать то же самое.

Он с удивлением отметил, что у него поднялось настроение. Несмотря на годы тяжелых испытаний, он ощущал необыкновенную душевную легкость, словно освободился наконец от груза прошлого. Ничего изменить уже было нельзя. В распоряжении короля Генриха имелись другие сторонники и советники. Пока был жив и действовал Дерри Брюер, оставалась надежда.

Уильям знал, что он сделал все возможное, как и жители Дувра. Жизнь отнюдь не была прогулкой по райскому саду. Если бы она таковой была, он построил бы там себе дом. Уильям всегда был деятельным человеком, не любившим праздное времяпрепровождение, и теперь ему не давала покоя мысль, чем он будет заниматься в Бургундии в течение пяти лет. Со стороны герцога Филиппа было весьма благородно предложить ему кров, и он хотя бы не был другом французского короля. По иронии судьбы, обвиненный в измене английской короне Уильям имел гораздо больше друзей во Франции, нежели в Англии, по крайней мере, в данный момент. Он должен был проехать через центральную часть Франции под защитой охранной грамоты, выданной герцогом Филиппом, сделав непродолжительную остановку в Париже.

Уильям ковырнул носком башмака зеленый дерн, и под ним обнажился мел. Как бы то ни было, его корни и душа оставались здесь. Он смахнул с глаз слезы, надеясь, что сопровождающие не видят, насколько сильны обуревавшие его чувства.

Уильям тяжело вздохнул.

– Пошли, ребята, – сказал он, повернувшись и направившись к своей лошади. – Прилив не будет нас ждать.

Он старался как можно меньше трясти поврежденную руку, и, сев в седло, взял поводья здоровой рукой. Сначала по тропинке, потом по дороге они спустились к порту. Уильям опять увидел враждебные взгляды и услышал свое произносимое шепотом имя, хотя полагал, что по меньшей мере на день опережает столичные новости. С высоко поднятой головой он ступил на борт корабля, где был представлен капитану и куда погрузили запасы продовольствия и вещи, которыми его снабдил Дерри. Человеку его положения их хватило бы всего на несколько недель. Уильям знал, что ему нужно будет послать жене деньги и одежду. Бургундия составляла часть Франции и находилась одновременно и далеко, и близко от дома. Он отпустил людей Сомерсета, дав им несколько серебряных монет и поблагодарив их за защиту и деликатное отношение. Они обращались с ним почтительно, как подобает обращаться с лордом, и это не ускользнуло от внимания капитана корабля.

Уильяму приходилось много плавать, и эта шхуна показалась ему неряшливой. Канаты не были свернуты в аккуратные кольца, грязную палубу следовало тщательно отдраить шероховатыми камнями. Он перегнулся через поручни и окинул взглядом пристань, заполненную деловито снующими жителями города. Раздав кому нужно взятки, Дерри за короткое время сотворил чудо, раздобыв все необходимое для его путешествия. Уильям знал, что кроме жены и сына он оставляет на родине верных друзей. Когда корабль отчалил от пристани, он стоял на палубе. Первый и второй помощники капитана, находившиеся один на носу, другой на корме, перекрикивались между собой. Матросы поднимали грот-рей на мачте, распевая в такт своим слаженным движениям. Полотнище паруса затрепетало на ветру, и корабль сразу набрал скорость.

Уильям впился глазами в быстро удалявшуюся землю, стараясь запомнить каждую деталь, чтобы потом поддерживать себя этими воспоминаниями. К тому времени, когда он вновь увидит эти белые скалы, ему будет почти шестьдесят лет. Его отец погиб в сражении в возрасте сорока восьми лет. Мысль об этом еще больше омрачила элегическое настроение Уильяма, и усилившийся ветер вызвал в теле легкую дрожь.

Оказавшись в открытом море, шхуна принялась ритмично перекатываться по волнам. Уильям улыбнулся, вспомнив свое путешествие через Ла-Манш, когда он сопровождал Маргариту, тогда еще совсем девочку. Ее радость была поистине заразительной.

Погруженный в приятные воспоминания, Уильям не сразу понял, в чем дело, услышав топот босых ног. Первый помощник капитана отдавал команды громовым голосом, и матросы носились взад и вперед по палубе, меняя положение канатов и реев. Вскоре корабль накренился и лег на другой галс. Уильям сначала растерянно взглянул на матросов, затем повернулся и посмотрел туда, куда были устремлены их взоры.

Вцепившись в поручень, он увидел другое судно, выходившее из бухты чуть дальше по берегу. Это был военный корабль – с высокими мачтами на носу и корме и низкой средней палубой для размещения людей. Уильям испытал приступ тошноты. Все его планы, все его надежды на спокойную жизнь рухнули в одно мгновение, словно замок из песка, смытый морской волной. Тяжелогруженые шхуны, вроде «Бернис», были лакомой добычей для пиратов. По Ла-Маншу в любое время года курсировало множество торговых судов, подвергавшихся, как и прибрежные селения, нападению морских разбойников, которые приплывали из Франции и даже из Корнуолла. Если их ловили, наказание было суровым, и в крупных портовых городах предназначавшиеся специально для них клетки пустовали редко.

Чувство дурноты у Уильяма только усилилось при виде этого корабля с одним-единственным парусом, туго надутым ветром. Несмотря на громоздкий нос и носовую и кормовую башни, он был у́же, чем «Бернис», и явно быстроходнее. Он летел в их направлении, словно ястреб, нацелившийся на жертву.

Французское побережье было недалеко. Уильям уже видел его смутные очертания вдали. В отличие от своих спутников, он знал, что во Франции осталось мало безопасных гаваней. Он схватил пробегавшего мимо матроса за рукав и дернул так, что тот едва не упал.

– Нужно идти в Кале! – крикнул Уильям. – Это единственный порт, куда могут заходить английские корабли.

Матрос уставился на него, затем коснулся лба, давая понять, что он принял его слова к сведению, вырвался и помчался дальше по своим делам.

Небо над ними нахмурилось и опустилось ниже. Сквозь туман и брызги воды Уильям все еще различал в дымке берега Франции впереди и белые скалы Дувра сзади. «Бернис» накренилась вправо под тяжестью груза и воздействием ветра, но он видел, что этого недостаточно. Шхуны, служившие в ту пору главным транспортным средством торговли, были широкими, поскольку предназначались для перевозки грузов. Преследовавший их корабль был значительно быстроходнее, нежели «Бернис», и подбирался все ближе и ближе. Поднявшиеся волны захлестывали палубы обоих судов. Уильям почувствовал на губах соленый вкус. Капитан наконец отдал приказ идти в Кале.

Несколько матросов вскарабкались по толстым канатам, чтобы повернуть реи, в то время как другие навалились всем своим весом на длинный бимс[22]. Медленно разворачиваясь, «Бернис» скрипела всей своей оснасткой. Пока они осуществляли этот маневр, корабль-преследователь подошел совсем близко. Уильям чувствовал, как сердце гулко бьется у него в груди. Он уже мог рассмотреть корабль, который от них отделяла какая-то полумиля неспокойного серого моря. Надпись на его борту, выполненная огромными золотыми буквами, гордо гласила: «Тауэр». Это судно как нельзя лучше подходило для морского разбоя. Наконец полотнище паруса снова затрепетало на ветру. Тяжело дышавшие матросы с облегчением на лицах отвязали канаты и огласили воздух нестройным хором радостных криков. От того, удастся ли «Бернис» спастись, зависело, сохранят ли они средства к существованию и даже, возможно, саму жизнь, тогда как купцы рисковали потерять лишь прибыль. Под носом шхуны снова закипели разрезаемые им темные воды. Французский берег находился всего в нескольких милях, и в душе Уильяма блеснула надежда. Между ними и пиратами еще сохранялось некоторое расстояние, а вблизи побережья Франции наверняка находились английские корабли, которые обязательно придут на помощь, увидев, что торговую шхуну с ценным грузом преследует неприятель.

Время тянулось чрезвычайно медленно. Минул час, затем другой. Ветер все усиливался. Тучи почти касались неровной поверхности бурного моря. На волнах появились белые гребешки, в воздухе повисла изморось из мельчайших капелек холодной соленой воды. Уильям знал, что погода в Ла-Манше весьма капризна и шквал может налететь ниоткуда в любую минуту. Однако «Бернис» держалась на воде вполне устойчиво, и он подумал, что она сможет продержать свой большой парус поднятым дольше, нежели «Тауэр». Он принялся вполголоса молить Господа о ниспослании шторма, не сводя глаз с капитана, который стоял у подножия главной мачты, напряженно глядя вверх и прислушиваясь, не трещит ли она. Небо заволокло черными тучами, и сразу стало темно. По палубе забарабанили первые капли дождя. Уильям поежился, увидев, как пиратский корабль ныряет вниз, а когда вновь появляется на поверхности, с его носа стекают бело-зеленые струи.

Преследователи находились уже всего в нескольких сотнях ярдов от их кормы. Уильям видел людей в кольчугах и плащах, стоявших на открытой палубе. Их число, по всей видимости, не превышало двух дюжин, но, в отличие от матросов «Бернис», они были вооружены мечами и топорами. Он сглотнул, заметив лучников у высокой деревянной носовой башни. При такой качке и таком ветре Уильям мог лишь пожелать им удачи, но у него упало сердце, когда он увидел, как из трех больших луков вылетели стрелы и с громким стуком, словно это были удары молотка, поразили палубу «Бернис».

Здоровая рука Уильяма судорожно вцепилась в поручень, его брови нахмурились. Пираты обычно набирали команду в прибрежных городах, но среди французов никогда не было лучников, способных стрелять с такой меткостью. Конечно, среди английских лучников встречались предатели и негодяи, предпочитавшие благородству бесчестье.

Мимо него на корму пробежал капитан, чтобы посмотреть, что происходит. Уильям попробовал было следовать за ним, но его шатало из стороны в сторону, и стоило ему отпустить поручень, как он едва не упал. Капитан инстинктивно повернулся и успел схватить его, прежде чем он рухнул за борт, за искалеченную руку. Уильям вскрикнул от боли. Капитан принялся извиняться, стараясь перекричать свист ветра, и в этот момент ему в спину вонзилась стрела. Уильям увидел ее оперение. Несколько мгновений мужчины смотрели друг на друга, потом капитан попытался что-то сказать, но тут глаза его потухли и закатились. Уильям пытался поддержать его, но он перевалился через поручень и тут же скрылся в бурлящей воде. В палубу с глухим стуком воткнулись еще несколько стрел. Уильям услышал, как от боли и неожиданности вскрикнул один из матросов.

Большой парус над головой Уильяма начал медленно опадать. Матросы оставили бимс и расползлись по палубе, пытаясь найти спасение от града стрел. Оставшись без управления и сбившись с курса, «Бернис» медленно и хаотично двигалась вперед. Пригнувшись как можно ниже, Уильям крикнул матросам, чтобы они снова взялись за бимс, но было уже поздно. Неожиданно боевой корабль прошел вдоль борта шхуны, задев его. Раздался оглушительный треск. Уильям ощутил сильный толчок и упал, а когда, шатаясь, попытался встать, палубу уже заполнили вооруженные люди, с криками перепрыгивавшие широкую полосу серой бурлящей воды. Он увидел, как один из нападавших немного недотянул, его рука соскользнула с края борта шхуны, и он рухнул в воду. Но спустя секунду прямо перед Уильямом приземлился другой, с мечом в руке, настроенный весьма решительно.

– Мир! – крикнул ему Уильям. – Я лорд Саффолк! За меня можно получить выкуп.

Пират, склонившись над ним, наступил башмаком на его искалеченную руку с такой силой, что у него на мгновение потемнело в глазах. Он застонал и перестал пытаться встать на ноги, оставаясь лежать под холодным дождем, барабанившим по деревянной палубе. Нападавшие рассчитывали на внезапность и жестокость, и их расчет оправдался. Матросы шхуны в большинстве своем не имели при себе оружия. Некоторых из них выбросили за борт, других убили. Уильям пристально смотрел на пленившего его человека, удивляясь, что до сих пор жив. Он знал, что груз будет похищен, а «Бернис», по всей вероятности, пойдет ко дну, забрав с собой всех свидетелей нападения. Ему много раз приходилось видеть мертвые тела, выброшенные волнами на берег, и он прекрасно понимал, что даже обещание выкупа не гарантирует спасения. Он ждал удара, содрогаясь от боли в растоптанной руке.

Ветер продолжал завывать среди канатов. Два судна, напоминавшие причудливых зверей, качались на волнах, касаясь друг друга бортами.

Джек Кейд сверлил свирепым взглядом людей, которые осмелились оспаривать его планы. То, что он сам поставил их командовать другими, ничего не значило. Они были с ним с того самого собрания в таверне, где он поручил им обучать людей военному искусству. Под его командованием они сражались с шерифом Кента и одержали победу. Голова шерифа до сих пор красовалась, склонившись под небольшим углом, на воткнутом возле очага шесте, у подножия которого покоился щит с изображением белой лошади. При жизни шериф был невысокого роста, но, как однажды заметил Пэдди, в конце концов он оказался выше их всех.

Хотя Джек не мог объяснить, почему больше всего его тревожило то, что они всегда поручали Эклстону самые опасные дела. Его друг стоял во главе группы людей, разговаривавших с ним спокойно и медленно, словно перед ними был безумец.

– Никто не говорит, что они боятся, Джек. Это вовсе не так. Но все-таки речь идет о Лондоне… он слишком большой. Одному Богу известно, сколько там людей, зажатых между рекой и старыми стенами. Скорее всего, сам король не знает этого. Но их там наверняка много – и гораздо больше, чем нас.

– Стало быть, вы считаете, у нас ничего не получится, – сказал Джек, сверкая исподлобья глазами.

Он сидел и смотрел на огонь, который они развели, и по его телу растекалось приятное тепло. В руке он держал бутылку чистого спирта, которую ему вручили этим утром.

– Стало быть, так, Роб Эклстон? Странно слышать это от тебя. Ты полагаешь, что говоришь от имени людей?

– Я говорю только от своего имени, Джек. Но ты ведь знаешь, у них тысячи солдат и в сто раз больше горожан. Половина из них – крепкие ребята, Джек. Против нас выйдут мясники и брадобреи, умеющие обращаться с ножом. Мы можем не добраться до короля, и для нас это может закончиться виселицей в Тайберне. Я слышал, там сейчас стоят три виселицы, на каждой из которых помещается восемь человек. Они могут вешать по две дюжины человек за один раз. Вот так-то, Джек. Это суровый город.

Джек кивнул, будто в знак согласия, и, закинув голову назад, влил в себя остатки огненной жидкости. Он еще некоторое время смотрел на огонь, затем с трудом поднялся на ноги и повернулся лицом к Эклстону и остальным.

– Если мы остановимся, – произнес он негромким голосом, – они придут за нами. Вы думаете, что сможете просто взять и разойтись по домам? Ребята, вы грабили и убивали людей короля. Они не позволят нам уйти после всего того, что мы сделали. Либо мы пойдем на Лондон, либо… – Он пожал своими широкими плечами. – Полагаю, мы могли бы отправиться во Францию. Хотя вряд ли нам там будут очень рады.

– В Мэне тебя повесят, Джек Кейд. Они с первого взгляда узнают кентского негодяя.

Голос донесся откуда-то из-за спин собравшихся людей. Джек замер и, сощурившись, принялся вглядываться в темноту, не видя хорошо из-за бликов слепящего огня очага.

– Кто это, черт возьми? Покажись, если ты говоришь со мной.

Тени метались по фигурам нервно оглядывавшихся людей, пытавшихся рассмотреть смельчака. Наконец Джек различил крупный силуэт своего ирландского друга, который нес к нему двух мужчин, держа их за шиворот.

– Этот человек утверждает, что знает тебя, Джек, – сказал Пэдди, тяжело дыша. – Он говорит, что ты должен вспомнить лучника. Не думаю, что это сумасшедший, решивший подразнить тебя.

– Он обязательно вспомнит меня, ты, здоровый ирландский бык, – отозвался Томас Вудчерч, пытаясь освободиться от его руки. – Господи, чем они тебя только кормят?

Пэдди в раздражении встряхнул отца и сына и тряс до тех пор, пока у них головы не начали болтаться взад и вперед.

– Достаточно? – спросил он.

– Вудчерч? – изумленно произнес Джек, сделав шаг вперед и выйдя за пределы зоны освещения. – Том?

– Он самый. Скажи этому борову, чтобы он отпустил меня, пока я не забил ему яйца в глотку!

Заревев от ярости, Пэдди отпустил Рована и поднял кулак освободившейся руки, чтобы ударить Томаса. Увидев это, Рован бросился на ирландца, и все трое с руганью повалились на землю, устроив настоящую свалку.

Джек Кейд наклонился и оттащил в сторону юношу, все еще молотившего воздух кулаками.

– А это кто? – спросил Джек.

Рован лишь яростно вращал глазами, не в состоянии говорить, поскольку Джек крепко держал его за воротник, сдавив горло.

– Мой сын, – ответил Томас, сидя на земле и защищаясь от ударов ногами, которые все еще наносил вслепую Пэдди.

Он поднялся на ноги и протянул ирландцу руку, чтобы помочь ему встать. Пэдди, еще не отошедший от схватки, что-то сердито бормотал себе под нос. Тем временем Джек с кривой ухмылкой на лице отряхивал пыль с одежды Рована.

– Я помню его, Том, крикливым сопляком, почти таким же краснолицым, как сейчас. А что стало с той девушкой из трущоб? Мне она всегда казалась такой милой крошкой.

Джек почувствовал, что Пэдди постепенно успокаивается, и положил ему руку на плечо.

– Все в порядке, Пэдди. Мы с Томом старые знакомые. Я выслушаю все, что он хочет сказать, и если мне это не понравится, можешь попробовать уговорить его помериться с тобой силой на кулаках, чтобы взбодрить ребят.

– Было бы неплохо, – проворчал Пэдди, все еще сверкая глазами.

Прищурившись, Томас окинул ирландца оценивающим взглядом и рассмеялся.

– Я не смог бы одолеть его, даже если бы был в форме, а меня ранили во Франции. Для нас с мальчиком это был тяжелый год. Я услышал, что Джек Кейд собрал армию, и решил посмотреть, не тот ли это человек, с которым мы были хорошо знакомы.

– Не желаешь ли присоединиться к Вольным людям Кента? Лучник нам всегда пригодится, если твоя рука все еще тверда.

– Я думал об этом, Джек. Но твои люди говорят, что ты намереваешься идти на Лондон и добраться до самого короля. Сколько у тебя людей, тысячи три?

– Пять, – ответил Джек. – Почти шесть.

– Если их предупредят заранее, они смогут выставить на дорогах вдвое больше. Это все-таки большой город.

Кейд пристально смотрел на собеседника.

– Ну а что бы ты предложил, Том? Я помню, ты всегда был умным парнем.

Томас вздохнул, явственно ощущая свой возраст и физическую немощь. Последние несколько дней они с Рованом питались мясом украденной лошади, обменяв скорость движения на сытную еду. И все же он знал, что еще не готов опустошать колчан хотя бы вполовину так быстро, как раньше. Он медлил с ответом. При воспоминании о сожженных фермах, разграбленных домах и телах их обитателей, валявшихся вдоль дорог, его глаза заволокла пелена. Всю свою жизнь он отличался вспыльчивостью, но сейчас было совсем другое. Эта ярость копилась месяцами. Он винил короля Генриха и его лордов в тех несчастьях, свидетелем которых ему пришлось стать. Он винил французов, хотя они заплатили сполна своей кровью за каждый ярд его земли. Он винил также Дерри Брюера и знал, что может найти его в Лондоне.

– Я бы вот как сделал, Джек, – заговорил он наконец. – Король находится либо в Тауэре, либо в Вестминстерском дворце. Я послал бы нескольких человек, хорошо знающих город, выяснить, где именно он сидит. Думаю, скорее в Тауэре – там ведь и монетный двор, и все сокровища. Потом я организовал бы ночью налет, набил бы карманы и вырезал бы его черное сердце. Мне осточертели все эти короли и лорды, Джек. Из-за них я лишился всего. Пришла пора кое-что вернуть.

Джек Кейд рассмеялся и хлопнул его по плечу.

– Рад видеть тебя, Том. И слышать тоже рад. Давай-ка сядем, и ты расскажешь мне, как бы ты это сделал. Эти малодушные девчонки говорят мне, будто это невозможно.

– О, Джек, еще как возможно. Не знаю, сумеем ли мы захватить Лондон, но мы уж точно покажем этим аристократам истинную цену того, что они у нас отняли. Возможно, мы даже при этом разбогатеем. Бывают идеи и похуже – большинство из них я уже перепробовал.

Уильям стоял на коленях со связанными за спиной руками и пытался подавить тошноту. Из-за застарелой раны у него сводило судорогой ногу, мышцы пронзала острая боль. Но каждый раз, когда он пытался пошевелиться, один из пиратов пинал его ногой или бил кулаком по голове до тех пор, пока у него на лице не выступала кровь. В бессильной ярости он наблюдал за тем, как последних членов команды шхуны убили и выбросили за борт без всяких церемоний.

Он то и дело слышал доносившееся из трюма радостное улюлюканье пиратов, означавшее, что им удалось найти что-то ценное. Пираты вспороли его сумки ножом и быстро отыскали в одной из них кошелек с деньгами, который положил туда Дерри. Уильям молчал, когда они высмеивали и дразнили его, и терпеливо ждал появления человека, который командовал ими, кем бы он ни был.

О присутствии этого человека он догадался по неожиданно воцарившейся тишине. Дружно умолкнувшие пираты стояли, потупив глаза, словно собаки перед вожаком стаи. Уильям повернул голову и испустил крик удивления, а затем и боли, когда два пирата вдруг схватили его под мышки и поволокли по палубе, словно связанного барана, тяжело дыша и сгибаясь под тяжестью большого, безвольного тела. Он подумал, что они тащат его на свой корабль. Оставалось лишь надеяться на то, что по пути его не уронят в воду, и он старался держаться прямо, хотя каждый шаг давался ему с огромным трудом.

Однако, к удивлению Уильяма, его потащили на нос «Бернис», и он увидел поверх штагов пенящиеся волны. Человек, которому подчинялись остальные пираты, подошел откуда-то сбоку и наконец оказался в поле его зрения.

У капитана пиратов лицо было землистого цвета, покрытое шрамами. Уильяму он показался похожим на мясника с лондонской бойни. Его щеки были испещрены оспинками, а улыбка обнажала темно-коричневые с черными полосками зубы – словно он регулярно жевал уголь. Капитан с ухмылкой смотрел на пленника, и в его глазах читалось удовлетворение.

– Уильям де ла Поль? Лорд Саффолк? – произнес он с явным наслаждением.

У Уильяма упало сердце, но его сознание прояснилось, и чувство тошноты отступило на задний план. Он не называл своего родового имени, и пираты не могли знать его, если только они с самого начала не охотились за ним.

– Стало быть, вам известно мое имя, – сказал он. – Кто сообщил вам его?

Капитан улыбнулся, и в его взгляде проскользнуло неодобрение.

– Люди, жаждущие справедливости от слабого короля, лорд Саффолк. Люди, которые требовали ее и которым в ней было отказано.

Уильям, словно завороженный, наблюдал за тем, как капитан вытащил из ножен меч и провел пальцем по его заржавленному лезвию.

– Я сдался, чтобы за меня заплатили выкуп! – В надтреснутом голосе Уильяма отчетливо прозвучал страх.

Несмотря на изуродованную руку, он пытался освободиться от пут, но узел был затянут слишком туго. Капитан снова улыбнулся.

– Я не принимаю вашу сдачу. Вы – осужденный изменник, Уильям де ла Поль. Некоторые люди считают, что вас не следует отпускать на свободу, с учетом тяжести предъявленного вам обвинения.

Уильям почувствовал, как кровь отхлынула у него от лица. Сердце едва не выпрыгивало из груди. Он закрыл глаза, пытаясь найти в себе душевные силы, чтобы сохранить достоинство, в то время как палуба уходила из-под его ног.

Почувствовав, как грубая рука схватила его за волосы, Уильям открыл глаза.

– Нет! – крикнул он. – Меня освободили и отправили в ссылку!

Игнорируя его протесты, капитан потянул его голову вверх, пока не обнажилась покрытая бледными шрамами шея, и с хищным выражением принялся пилить ее. Яростный крик Уильяма перешел в предсмертный хрип. Струи крови хлынули на палубу во всех направлениях. Тело герцога сильно дернулось, затряслось, потом обмякло в руках крепко удерживавших его пиратов и с глухим стуком шлепнулось на палубу.

Капитан едва не сломал лезвие, перерезая мускулистую плоть и переламывая позвонки. Когда все было кончено, он небрежно отбросил в сторону окровавленный меч, наклонился и поднял высоко вверх отрезанную голову. Его люди послушно огласили воздух одобрительными криками, когда страшный трофей опустили в полотняный мешок, а тело Уильяма отодвинули в сторону. Пираты отпустили «Бернис» на волю волн, отвязав удерживавшие ее канаты, после чего военный корабль направился обратно, к побережью Англии.

Часть третья