Само по себе это было проблемой. Но, что более серьезно, все надежды на то, что приезд Маргариты и ее брак с королем принесут стране мир, окончательно рухнули. В июле 1445 года внушительная делегация французских дипломатов, куда входил отец Маргариты, Рене Анжуйский, приехала на встречу с англичанами в Лондон. Это были самые крупные мирные переговоры за последние тридцать лет. В воздухе витала надежда, казалось, что король, тепло и по-дружески принявший иностранную делегацию, тоже страстно желал мира. Генрих лично поприветствовал французских посланников и, хотя был одет в алую королевскую мантию с золотом, приподнял шляпу и похлопал их по спинам, проникнувшись атмосферой братской любви и всеобщего ликования.
Министры Генриха под руководством Саффолка надеялись, что наладившиеся отношения с Францией приведут к соглашению, по которому англичане смогут сохранить за собой завоеванные территории, и те будут полностью автономными. Но французы не собирались идти на такие условия. Согласно их требованиям, окончательный мир мог быть заключен, если англичане оставили бы за собой исторически принадлежавшие им земли в окрестностях Гаскони, Кале и графства Гин, но отказались бы от всего остального, включая притязания на французский престол. В свою очередь, Генрих и его советники не могли пойти на такие уступки. После многообещающего начала переговоры зашли в тупик, и стороны сошлись всего лишь на семимесячном перемирии. В 1446 году Генрих и Маргарита планировали поехать во Францию и, лично встретившись с ее дядей, Карлом VII, возобновить переговоры.
Но этого так и не произошло. Вместо этого осенью 1445 года в Лондон приехала еще одна французская делегация, вслед за чем последовала активная переписка между Карлом, Генрихом и Маргаритой. В октябре французы выдвинули новые условия: окончательный мир заключен не будет, но в обмен на двадцатилетнее перемирие англичан просили отказаться от графства Мэн в пользу отца Маргариты, Рене. Возможно, французы изначально, еще со времен переговоров о замужестве Маргариты, придерживались этого плана. Также вероятно, что это условие обсуждалось с герцогом Саффолком (и он мог дать устное согласие) в Туре в 1444 году или с Генрихом в июле 1445 года. Но только сейчас, накануне Рождества 1445 года, эта договоренность наконец-то была достигнута. В письме Карлу VII от 22 декабря Генрих писал: «Вам кажется, что [передача графства Мэн] — наилучшее и наиболее подходящее средство для того, чтобы достичь благословенного мира между нами и вами… также оказывая любезность нашей дражайшей возлюбленной супруге и королеве, которая много раз просила нас об этом… мы объявляем, добросовестно обещаем и даем королевское слово, что отдадим и передадим… Мэн к последнему дню будущего апреля…» Эта уступка была необходимым шагом на пути к миру, но для Англии и репутации молодой королевы ее последствия окажутся катастрофическими[135].
Согласившись пожертвовать графством Мэн и его столицей, городом Ле-Ман, Генрих поставил английское правительство в трудное положение. По существу, эти условия были унизительными — с трудом отвоеванные территории нужно было вернуть Франции в обмен на одни лишь обещания будущих переговоров. Эта сделка наверняка разочаровала и герцога Йоркского, чья власть во Франции вновь была подорвана, и Эдмунда Бофорта, будущего герцога Сомерсета, которому предстояло потерять обширные земельные владения и титул графа Мэнского. Но хуже всего было то, что передача французам графства Мэн открывала им путь для атаки на англичан в Нормандии и Гаскони. И в целом уступки еще более усилили ощущение того, что попытка военного вторжения обернулась для Англии медленным отступлением и унижением.
Эти договоренности попытались держать в секрете. Запланированная личная поездка Генриха во Францию, которая могла повлечь за собой еще более чудовищные уступки, теперь представлялась нежелательной. И Саффолк на протяжении 1446 и 1447 годов отчаянно пытался задержать отъезд короля с дипломатической миссией и предотвратить передачу обещанных французам земель. Но тщетно. Карл VII был мастером переговоров и опытным правителем. Англичане, пытавшиеся через Саффолка править из-за спины короля, потерпели дипломатическое поражение.
Среди английских солдат, расквартированных в Мэне и Ле-Мане, ощущалось недовольство, готовое перерасти в мятеж. Они с большой неохотой выполняли любой приказ, подразумевавший сотрудничество с французами. В результате Мэн и Ле-Ман не были физически переданы Франции до весны 1448 года, но в итоге все-таки отошли ей. Их возвращение стало началом конца для Англии и для ее достижений периода Столетней войны, которые так стремился сохранить Генрих V. Оглядываясь назад, хронисты позже писали, что брак Генриха «дорого стоил английскому королевству»[136].
С 1441 года, после того как его жена обесчестила себя, Хамфри, герцог Глостер, оказался за бортом политической жизни и превратился в смиренного наблюдателя, над которым в присутствии французских послов Саффолк открыто насмехался. В знак того, что он окончательно растерял всякую значимость, его не пригласили участвовать в мирных переговорах в 1445 году. Тем не менее, когда пошли слухи о том, что за долгосрочный мир с французами нужно заплатить графством Мэн, неутомимая враждебность Глостера по отношению к французам в кои-то веки показалась оправданной. Тем, кто согласился на эти условия, несложно было догадаться, что, когда о сделке узнают все, Глостер сможет снова оказаться в центре английской политики. Новая группировка, не одобрявшая уступок, на которые пошел Саффолк, могла сформироваться вокруг стареющего Хамфри. Если король (а с ним Саффолк и, вероятно, королева) собирались продолжить обсуждать дальнейшие условия с Карлом VII во Франции, то у Глостера были все шансы взять власть в свои руки в качестве регента на время отсутствия Генриха. В конце 1446 года Саффолк и его ближайшие сподвижники решились заставить герцога замолчать, не дожидаясь, пока ему подвернется возможность им помешать.
В феврале 1447 года заседание парламента перенесли в «безопасный» Бери-Сент-Эдмундс — город, находившийся в самом сердце владений Саффолка. В записях о заседании говорится, что на улице стоял «обжигающий, пронзительный холод»[137]. Глостера вызвали в парламент. Конечно же, он что-то заподозрил и прибыл в Бери через десять дней после начала заседания с внушительным отрядом вооруженных валлийцев. Возможно, он приехал договориться об освобождении его жены Элеоноры из тюрьмы на острове Мэн. Но, очевидно, ему угрожала серьезная опасность. Его враги распустили слух, будто он замышляет убить короля. Скорее всего, этот слух был сфабрикован, чтобы посеять подозрения и чтобы с герцогом легче было расправиться на основании обвинения в измене. Хронисты того времени в этом почти не сомневались. Как писал один из них, «парламент был созван лишь для того, чтобы убить благородного герцога Глостерского», и главной фигурой, стоявшей за заговором, был Саффолк[138].
Когда 18 февраля незадолго до 11 утра Глостер прибыл в Бери, все его опасения подтвердились. Ему не дали встретиться с его племянником-королем и посоветовали «найти другую дорогу в свои покои», которые находились в монастырском госпитале Святого Спасителя сразу за северными городскими воротами[139]. Его путь пролегал через конный рынок и заканчивался в Дед-Лейн (Мертвом переулке), название которого стало для герцога пророческим. Сразу после обеда прибывшая делегация лордов арестовала Глостера по распоряжению королевского совета. Главные его слуги также были арестованы, а мелкой челяди приказали разойтись. Самым высокопоставленным судьям Англии — главным судьям Суда королевской скамьи и Суда общегражданских исков — велели отложить дела и приехать в парламент. Казалось, что процесс, который окончательно уничтожит репутацию герцога, неизбежен.
Но вмешался случай. В четверг 23 февраля около трех часов дня, через пять дней после ареста, Глостер скончался. «Как он умер и от чего, наверняка известно только Господу, — писал хронист, — одни говорили, что он умер от горя, другие — что его убили, удушив перинами, третьи рассказывали, что его живот проткнули горячим раскаленным вертелом»[140]. На самом деле, скорее всего, он умер от инсульта, так как известно, что перед кончиной Хамфри три дня пролежал в коме.
Герцога Глостерского похоронили в аббатстве Сент-Олбанс. Перед тем как опустить тело в могилу, его выставили на всеобщее обозрение, чтобы предотвратить домыслы о заговоре. Через несколько недель после заседания парламента в Бери нескольких придворных герцога пытали и обвинили в том, что они планировали убить короля и освободить Элеонору Кобэм из тюрьмы. Их помиловали уже на эшафоте, и это дает основания предполагать, что обвинения против них были либо полностью сфабрикованы, либо сильно преувеличены и что вся кампания против герцога Глостерского была направлена на то, чтобы опорочить его и заставить всех, кто критиковал мир, заключенный Саффолком с Францией, замолчать. Эта абсурдная и неумелая тактика вскоре привела к обратным результатам. С годами, чем хуже становилось положение англичан во Франции, тем активнее ходили легенды о «хорошем герцоге» Хамфри. В жизни все обстояло ровным счетом наоборот: Хамфри был вздорным, невероятно агрессивным и во многом самонадеянным бунтарем, который подчас представлял собой единственную угрозу стабильности государства. Наиболее долговечными оказались его достижения в области просвещения. Он был патроном итальянских художников и ученых эпохи Возрождения, что привело к невероятному взлету светского образования в Англии, а его библиотека считалась одной из богатейших в стране. Но его слава затмила реальность. Образ «хорошего герцога» казался еще более ярким на фоне презрительного отношения к Саффолку и самому Генриху, которые вызывали ярость у своих оппонентов. Эта враждебность вскоре выльется в открытое проявление народного гнева. Ничего более ужасающего в Англии не происходило уже лет семьдесят.