Ночью сильно похолодало, и на следующий день, в Вербное воскресенье, на рассвете было серо и промозгло. Йоркширские просторы сковал мороз, с наступлением утра пошел мокрый снег. Несмотря на это, обе армии заняли позиции в Таутоне и к девяти часам были готовы к бою — они выстроились в две линии друг напротив друга, их разделяла только неглубокая канава. Вокруг завывала метель, снег летел ланкастерцам в лицо, сражаться предстояло на скользком поле и отчасти вслепую. Солдаты, дрожа от холода, притопывали на месте и ждали сигнала к началу боя. Те, кто мог что-то разглядеть, видели знамена, развевающиеся над войсками и означавшие, что к каждой из сторон присоединились десятки лордов: геральдические изображения в синем, белом, красном и золотом цветах указывали на местоположение военачальников и командующих. Но знамя короля Англии развевалось только над армией йоркистов. Эдуард IV лично присутствовал на поле, Маргарита и Генрих VI укрывались в тылу своей армии в Йорке, с нетерпением ожидая вестей об исходе битвы.
В конце концов прогремела команда начинать, и, помимо мокрого снега, ветер обрушил на ланкастерцев смертельный буран из стрел, пущенных йоркистскими лучниками барона Фоконберга. Противники также обменялись выстрелами: на вооружении солдат были ручные пушки, стрелявшие снарядами из сплава железа и свинца больше дюйма в диаметре. Даже на ветру они, должно быть, производили ужасающий грохот, с которым то и дело сливались крики стрелков, когда оружие взрывалось у них в руках[270].
Увидев, что ветер дует в лицо его солдатам, и не желая ждать, пока их перестреляют посреди бушующей метели, герцог Сомерсет отдал приказ наступать. Ланкастерцы спустились с холма и, столкнувшись с растянувшейся линией йоркистов, вступили в затяжной и невероятно яростный бой, который потом признают самым кровавым сражением из когда-либо происходивших на английской земле. Воздух над побелевшей от снега холмистой равниной под Таутоном дрожал от ударов полэксов и мечей о доспехи и плоть, от криков раненых лошадей и умирающих воинов. На тела, от которых поднимался пар, падали все новые и новые солдаты, и те, кто оказывался сверху, соскальзывали с этих гор трупов вниз. Эдуард приказал не брать лордов в плен, а убивать их на месте, но погибших было ужасающе много и среди аристократов, и среди простых людей. В ходе битвы фронты начали разворачиваться на сорок пять градусов: по сравнению с утром, когда линии войск располагались на оси восток — запад, днем они отклонились так, что ланкастерцы растянулись от северо-востока до юго-запада, и затопленный луг у глубокого ручья Кок-Бек оказался у них за спиной. Их правому флангу угрожали йоркистские лучники, а левый в плотном окружении сражался у подножия холма, и в этот момент герцог Норфолк присоединился к битве справа от основных сил йоркистов. Ланкастерцев оттеснили на заболоченный луг, который быстро превратился в ужасающее озеро крови. Выбраться можно было, только поднявшись на холм со стороны левого фланга, чтобы оттуда попытаться отступить к Таутону и Тэдкастеру. Это, однако, означало, что придется карабкаться по мокрой взрытой земле, подставив спину метели. Тех, кто пытался бежать, скосила йоркистская кавалерия, которая во весь опор неслась по ровному полю, обрушивая на врагов удары и пронзая их копьями. Те, кто все-таки смог добраться до Таутона, снова оказались в ловушке: перед битвой ланкастерцы разрушили деревянный мост вверх по течению Кок-Бека и теперь оказались заперты в дальнем углу поля боя. При приближении кавалерии солдаты сбрасывали доспехи и пытались плыть в ледяной воде или перебираться на другой берег вброд. Они были измучены, изранены, наполовину обморожены и тонули десятками, пока ручей не заполнился телами погибших настолько, что их товарищи по этой переправе, которую позже назовут Мостом мертвецов, смогли перебраться в безопасное место.
Погибли тысячи солдат, и к середине дня позиции ланкастерцев были разорваны и их командиры обратились в бегство. Граф Уилтшир, возможно, величайший трус своего поколения, до этого сбежал с поля боя под Сент-Олбансом, а затем под Мортимрес-Кросс. Бегство из Таутона стало третьим по счету, но в этот раз ему не повезло. Графу удалось добраться только до Ньюкасла, а там его схватили и обезглавили. Эндрю Троллоп и граф Нортумберленд погибли на поле боя. Герцогам Сомерсету и Эксетеру удалось спастись бегством, граф Девон тоже бежал, но из-за тяжелого ранения смог добраться только до Йорка, где тоже был пойман и казнен. После бегства военачальников поражение обернулось полным разгромом армии. Следуя приказу Эдуарда, победители были безжалостны. На черепах, позже найденных на поле сражения, остались следы чудовищных травм: лица были разбиты до кости, головы разрублены напополам, посреди лбов виднелись отверстия. Некоторые солдаты погибли от более чем двадцати ранений в голову. Все это указывало на то, что впавшие в помешательство и жаждавшие крови солдаты устроили здесь варварскую резню. Некоторые из погибших были изувечены: у одних отрезали носы и уши, у других в попытке нажиться на мертвецах отрубили пальцы, чтобы снять кольца и украшения. Поле под Таутоном заслуженно прозвали Кровавым лугом. 7 апреля 1462 года Невилл, епископ Эксетера, отправил письмо епископу Терамо во Фландрию. В нем он рассказал о событиях последних полутора месяцев, в том числе о сражениях в Сент-Олбансе, Феррибридже и Таутоне. По его оценке, в трех битвах погибли по меньшей мере двадцать восемь тысяч человек. (Эту же цифру в своем письме, отправленном в тот же день, приводит Бошам, епископ Солсбери.) «Увы! — писал он. — Мы — народ, который жалеют даже французы»[271].
Действительно, в 1461 году многим наверняка казалось, что все беды, свалившиеся поколением раньше на Францию, когда арманьяки боролись с бургиньонами и вожделенную корону бросало из стороны в сторону, что привело к развалу страны, теперь постигли жителей Англии. Страной правила жестокость, север захлебывался в крови, и, что самое страшное, в королевстве теперь было два короля. Принятое королевой Маргаритой решение вместе с Генрихом VI и принцем Эдуардом держаться во время сражения вдали от Таутона оказалось мудрым: несмотря на то что ланкастерцы потерпели сокрушительное поражение, королевский род не был уничтожен. Вместе с немногими уцелевшими союзниками — герцогами Сомерсетом и Эксетером, бароном Росом и судьей сэром Джоном Фортескью — они отступили в Шотландию. Вскоре к ним присоединились другие преданные Ланкастерам лорды, в частности Джаспер Тюдор, граф Пембрук. Однако они представляли собой лишь жалкое подобие двора: их войска были разгромлены, средств не хватало, сами они были измотаны.
Эдуард IV провел еще месяц на севере, подавляя сопротивление, а затем в мае с триумфом вернулся в Лондон для коронации, дабы освятить свое восшествие на престол Божьим благословением. Теперь он претендовал на корону не только по праву крови, текущей в его жилах: новый король подкрепил это право кровью врагов, пролитой на поле брани. В ноябре 1461 года в Вестминстере на первом созванном им заседании парламента был издан акт, в котором юридически обосновывались доводы против правления Генриха VI и выдвигались аргументы в пользу воцарения Эдуарда. По факту парламент законодательно закрепил то, что уже было политической реальностью. Ведь еще в пятницу 26 июня Эдуард торжественно въехал в столицу, где его так долго поддерживали, и два дня спустя был коронован как тринадцатый король из династии Плантагенетов и первый английский монарх из группировки йоркистов.
Благородные дамы и простолюдинки
Девятнадцатилетний Эдуард IV был далеко не самым юным королем на английском престоле, но времени на то, чтобы к этому подготовиться, у него оказалось меньше, чем у других. Воспитывали его как старшего сына знатного аристократа. Эдуард много учился, усердно молился, умел сражаться, танцевать, вести учтивую беседу и разбирался во всем, что связано с управлением огромными владениями. Но готовиться к герцогству — это одно, а внезапно стать монархом — совсем другое. Тем не менее благодаря устремлениям своего покойного отца он оказался на троне, и руки Эдуарда были по локоть в крови его врагов.
К счастью, многое из того, что касалось внешней стороны жизни короля, давалось Эдуарду легко. Его можно назвать привлекательным, возможно, даже красивым молодым человеком. Он был высок — более шести футов ростом, на сохранившихся портретах у него узкие глаза, поджатые губы и выступающий подбородок. Он восхищался роскошной одеждой, манерами и куртуазными привычками, которые были в моде в Бургундии и повсюду на континенте. Внушительная внешность сочеталась в молодом короле с придворным обаянием и военной бравадой. Несмотря на то что Эдуард был вспыльчив, в целом он отличался, по словам современника, «мягким и веселым нравом» и «бывал столь радушен, приветствуя кого-то, что, если замечал, что зашедший так поражен его присутствием и королевским великолепием, что не может говорить, то придавал ему смелости, дружески положив руку на плечо»[272]. У короля был пытливый ум и отличная память. Автор объемного сочинения по истории Англии, известного как Кройлэндская хроника, часто восхищался «дальновидностью» и политической проницательностью Эдуарда и тем, что он мог запомнить положение дел и занятия «почти всех людей, разбросанных по разным графствам королевства… как будто видел их каждый день». Король необычайно сильно доверял собственным суждениям и умел вселять преданность в тех, кого выбирал в советники. И, как и многие монархи из династии Плантагенетов до него — от Ричарда Львиное Сердце до Генриха V, — он с юности проявил себя на поле боя.
Многие современники Эдуарда или авторы, жившие вскоре после его правления, с трудом могли найти хоть один недостаток в нем лично или в его подходе к управлению страной. Но было одно исключение. Многие отмечали, что новый король был развращен и распутен. Он славился слабостью к женщинам, их внешность при этом не всегда имела значение. Пр