ьных претендентов на английский трон. Де ла Поль был мертв! За военные кампании на континенте больше не нужно было расплачиваться заговорами и интригами внутри страны. Теперь не приходилось выбирать между завоеваниями и безопасностью династии. О наваждениях предыдущего столетия наконец-то можно было забыть.
Французский историк, живший в XVIII веке, передал, а скорее, придумал разговор между Генрихом VIII и гонцом, который в начале марта 1525 года застал короля в постели и сообщил ему об итогах битвы при Павии. Подробно рассказав о том, что Франциск I был схвачен, а французская армия уничтожена, гонец перешел к восхитительной новости о судьбе последней Белой розы. «Господь, помилуй его душу! — якобы воскликнул Генрих. — Все враги Англии мертвы». А затем, указав на гонца, закричал: «Налейте ему еще вина![525]»
Эпилог
«Сколько человек, во имя Бога вечного, ты убил?»
Гибель последней Белой розы в 1525 году стала заключительным аккордом в борьбе оппозиции с королевской властью, которая началась с гражданской войны, сотрясшей страну при Генрихе VI в 1450-е годы. К 1520-м годам поколение, которое двигало страну вперед и управляло ею, в большинстве своем не было ветеранами Босворта или Стоук-Филдса. Всем, кто участвовал в этих сражениях, к тому моменту перевалило за пятьдесят, и по тем временам старость у них была не за горами. Мало кто помнил кошмар битвы при Таутоне. Поколение Генриха VIII выросло в относительно мирное время, и хотя старшие и рассказывали об ужасах гражданской войны и вспоминали о беспощадных битвах в центральных графствах, на Уэльском приграничье, в предместьях Лондона и далеко на севере, почти все герои и участники тех событий давно были мертвы. Все это отошло в область преданий и фольклора.
Проблема, стоявшая у истоков войн, казалось, разрешилась. И дело было не в том, как утверждали раньше, что могущественная аристократия оказалась ослаблена, не в том, что прекратила существование система, которую мы сегодня называем «бастардным феодализмом», и не в том, что в самой структуре власти в Англии произошли радикальные изменения. Но в стране было восстановлено твердое и легитимное правление, такое же, как столетием раньше, в период расцвета Плантагенетов. Генрих VIII получил корону по праву рождения, а не присвоил ее силой. Он также был исполненным величия, самоуверенным и воинственным государем, в котором самодовольство и твердость Эдуарда IV сочетались с любовью к внешним атрибутам власти, окружавшим правителей эпохи Возрождения, что роднило его с другими монархами его поколения, особенно с Франциском I и Карлом V, королем Испании и императором Священной Римской империи. В 1480-е годы война Алой и Белой розы шла вокруг династического престолонаследия, но ее истоки лежали не в спорах за кровное право на престол. Они скорее были в том, что английская государственность оказалась не способна справиться с бессмысленным правлением безвольного Генриха VI. Этот нерешительный, миролюбивый и набожный король стал причиной политических бед, от которых страна страдала полвека.
Едва ли можно было найти кого-то менее похожего на Генриха VI, чем Генрих VIII. «Наш король охотится не за золотом, драгоценными камнями или металлами, а за добродетелью, славой и бессмертием», — писал придворный ученый барон Маунтджой великому нидерландскому гуманисту Эразму Роттердамскому по случаю коронации Генриха в 1509 году. У Генриха было много недостатков, которые он с избытком продемонстрировал во второй половине правления, но в первые годы всем было ясно, что за короной теперь стоит сильная личная власть короля, который обладал гораздо большим правом на трон, чем все его предшественники, начиная с 1422 года. Восшествие Генриха на престол решило сразу две проблемы. Человек, который стал монархом, теперь обладал персональной властью. Также был закрыт вопрос легитимности правителя по праву крови, который оставался открытым с 1460 года, когда Ричард, герцог Йоркский, не пошел дальше по пути политического лидера и заявил о своих правах на корону. Основные символы и изображения эпохи правления Тюдоров представляли Генриха VIII воплощением единства Красной и Белой розы. Он понимал, насколько важна его роль, и прекрасно с ней справлялся.
Конечно, как показала история с де ла Полями, Генрих не мог позволить себе полностью игнорировать опасности, угрожавшие династии. Других претендентов на трон из династии Плантагенетов и среди представителей йоркистов было немного, но они были. Весной 1521 года Генрих выдвинул безжалостные обвинения в измене — то есть в планах или помыслах убить короля — против Эдварда Стаффорда, герцога Бекингема, чья родословная восходила к Томасу Вудстоку, а через него — к Эдуарду III. Герцог был болтливым и невыносимо высокомерным гордецом: весь в отца, безрассудного «делателя королей», который восстал против Ричарда III. Его вина по большей части сводилась к тому, что он брюзжал по поводу королевской политики, прислушивался к пророчествам о том, сколько проживет король, и ворчал, что, возможно, однажды он сам станет монархом и будет править гораздо лучше. Но этого было достаточно, чтобы избавиться от самого могущественного аристократа Англии. Бекингем предстал перед показательным судом в Вестминстерском аббатстве, герцог Норфолк в слезах сообщил ему об обвинительном приговоре, и 17 мая 1521 года в Тауэре герцогу отрубили голову. Большинство обвинений против него были сфабрикованы, а сам процесс инсценирован так, что другого решения суд вынести просто не мог. Сложно представить, что король обошелся бы с Бекингемом так же, не теки в его жилах кровь Плантагенетов, которой герцог так гордился.
Возможно, если бы Генрих твердо решил этим заняться, то другие знатные семьи также вызвали бы у него опасения, но к концу 1520-х годов разум короля занимали династические вопросы совершенно другого рода. У Генриха с женой, вдовой его брата, Екатериной Арагонской, родились несколько детей, но в живых осталась только принцесса Мария. И тут голову королю вскружила Анна Болейн, которая позже стала его второй женой. Проблемы, связанные с религиозной реформой, возникшие потому, что в начале 1530-х годов Генрих искал возможности для развода, привели к новому политическому расколу, не менее катастрофическому, чем тот, что существовал между группировками Ланкастеров, Йорков, Невиллов, Тюдоров и других семей на протяжении XV века. Безусловно, династические трудности никуда не исчезли, но теперь они переплелись с религиозной политикой, которая была продиктована заботами короля о проблемах внутри страны, его все более выходящей из-под контроля сексуальностью, жаждой власти и величия.
Именно в этих обстоятельствах он начал преследовать семью Поул, приговорив Маргарет Поул к казни, которая вылилась в ужасающе кровавое зрелище в Тауэре в 1541 году. Он проклинал имя кардинала Реджинальда Поула по всей Европе и 9 января 1539 года казнил Генри Поула, барона Монтегю, второго сына Маргарет Поул, а также Генри Куртене, маркиза Эксетера, по обвинению в государственной измене. Главная их вина состояла в том, что оба они были не согласны с королем в религиозных вопросах и восстали (или лишь навлекли на себя подозрения в этом) против абсолютной власти короля. Конечно же, тот факт, что Маргарет Поул была дочерью Джорджа, герцога Кларенса, и одной из немногих, кто был напрямую связан с войнами XV века, не мог послужить достаточным основанием для ее казни в 1541 году. Но точно стал отягчающим обстоятельством.
Тем не менее смерть Маргарет Поул до сих пор является водоразделом: она была последней из представителей аристократии, кто со всей серьезностью мог утверждать, что в них течет кровь Плантагенетов. Псевдокоролевские династии Йорков, Бофортов, Холландов, де ла Полей и Поулов фактически исчезли. Невиллов и Стаффордов силой заставили подчиниться. Старая знать как прослойка общества, конечно же, продолжала существовать, но многие великие древние семьи были уничтожены. «Сколько человек, во имя Бога вечного, ты убил?» — писал разъяренный убийством матери Реджинальд Поул. Ответ был прост: порядочно. В фокусе политики, которая волновала сердца людей и заставляла их в гневе браться за меч, теперь были вопросы не династии, а веры. После смерти короля в 1547 году во время правления его детей ожесточенные споры шли не между Ланкастерами и Йорками, а между евангелистами и папистами, реформаторами и консерваторами и, в конечном счете, между протестантами и католиками. Война Алой и Белой розы окончательно и бесповоротно ушла в прошлое.
И тем не менее… В субботу 14 января 1559 года около двух часов дня накануне своей коронации младшая дочь Генриха VIII, Елизавета, ехала из Тауэра в Вестминстер через Лондон. Как обычно, было организовано множество уличных представлений, которые должны были показать, что новая королева обладала правом занять престол и была достойна его.
На пересечении Фенчерч и Грейсчерч-стрит поперек улицы установили большую трехуровневую сцену «со сводом и стенами». Вот как она описана в официальном отчете о праздничном шествии:
«На самой нижней сцене устроили королевскую ложу, куда поместили двух персонажей, представлявших короля Генриха Седьмого и его жену Елизавету, дочь короля Эдуарда Четвертого… Они не были разделены, но один из них, король Генрих, выходил из дома Ланкастеров и был заключен в красную розу, а вторая фигура, королева Елизавета, наследовала дому Йорков и была заключена в белую розу… От этих двух роз произрастали две ветви, переплетенные вместе, которые тянулись ко второй сцене… где помещался тот, кто изображал доблестного и благородного государя и короля Генриха VIII».
Подле Генриха восседала его вторая жена, Анна Болейн, а на сцене над ними — еще одна фигура, изображавшая саму Елизавету I «в короне и одетую так же, как другие правители». Вся сцена была «украшена красными и белыми розами, а спереди на той же сцене висел прекрасный венок с надписью… "Единство двух домов Ланкастеров и Йорков"». Имя Елизаветы прекрасно обыграли: как и Елизавета Йоркская, которая посредством брака вернула королевству единство, новая Елизавета теперь должна была «поддерживать его среди своих подданных». В официальном отчете говорилось, что «вся эта конструкция демонстрировала» единство