Надо признать, что Россия довольно вяло защищала свои интересы на Берлинской конференции. Еще до ее начала с Британией заключили соглашение, ограничившее размеры Болгарии Балканским хребтом. Одновременно англичане снеслись со Стамбулом и дали туркам гарантии поддержки. С Веной Лондон договорился о согласовании позиции по вопросу о границах Болгарии, причем за это британцы получили право оккупации Кипра.
Надо признать, отечественная дипломатия не показала лучших качеств. Пока англичане сколачивали антирусскую коалицию, с нашей стороны не удалось заключить никаких сделок, улучшающих позиции на будущих переговорах.
Нельзя сказать, что русские совсем ничего не могли противопоставить англичанам. В отличие от Крымской войны, мы могли попробовать угрожать Индии: Туркестан-то теперь был в наших руках. Однако достаточной оперативности и решительности в этом направлении не продемонстрировали, хотя в Афганистан выезжал герой Шипки генерал Столетов. В результате интриги и контринтриги в Средней Азии выродились в отдельный сюжет, не связанный с политикой Петербурга в целом.
Тем временем в Берлине шли переговоры. Бисмарк занял позицию честного маклера и, само собой, тоже не оказывал никакой поддержки России — да, собственно, ему и не пытались ничего предложить. С другой стороны, вмешиваться в балканские дела на стороне противников России Бисмарк также не собирался, положив конец дискуссиям знаменитой фразой: «Я не сторонник активного участия Германии в этих делах, поскольку не усматриваю для Германии интереса, который стоил бы костей хотя бы одного померанского гренадера». Так что говорить и об антироссийском настрое канцлера не приходится.
К сожалению, Россия не смогла предложить ничего также и другим участникам конгресса. Вообще, дипломатические маневры не отличались изяществом. Еще до конгресса канцлер Горчаков сообщил, что Россия не будет занимать Константинополь и полуостров Галлиполи.
Затем рухнули надежды на успешный сговор с Австро-Венгрией. Вена действительно потребовала за поддержку многого. Оккупация Боснии и Герцеговины, переход Сербии и Черногории в сферу влияния Австрии, занятие Ново-Базарского санджака (между Сербией и Черногорией).
Между тем Британия продолжала угрожать открытием боевых действий. Вопрос, насколько она была готова выполнить свои угрозы. Нет уверенности, что англичане решились бы на войну в одиночестве, а кроме них никто, в действительности, и не хотел воевать. С другой стороны, в России избегали даже тени новой войны. Министерства иностранных дел и финансов возражали против продолжения боевых действий категорически. В результате итоговый Берлинский трактат сильно смазал впечатление от блестяще завершенной войны. Баязет остался за турками, рост Черногории и Сербии серьезно ограничивался. Сильнее всего пострадал проект великой Болгарии, которой касалась треть пунктов Берлинского договора. Болгария делилась на собственно Болгарию со столицей в Софии — к северу от Балкан, и Восточную Румелию (столица в Филиппополе) — турецкую автономную провинцию с губернатором-христианином. Македонию просто вернули Турции. Через несколько лет, впрочем, Румелия воссоединилась с Болгарией в результате бескровного переворота.
Берлинский трактат рассматривается — и справедливо — как поражение российской дипломатии. Действительная степень риска для России в случае большей настойчивости — предмет дискуссионный. Однако заметим, что реальная жизнь не Europa IV, и в случае срыва переговоров Александр II и Горчаков не могли перезагрузиться. Давление на Россию оказывалось со всех сторон, а Александр изначально не испытывал восторга от втягивания страны в конфликт и хотел избежать какой бы то ни было эскалации. Постфактум уступка нажиму со стороны западных держав выглядит ошибочной. Однако не ошибиться было затруднительно. Русские не могли знать, только догадываться, насколько в действительности слаба позиция Австрии. А вот о своих проблемах Александр знал прекрасно. Военные расходы России составляли более 480 миллионов рублей, и позволить себе продолжение войны в любом виде наша империя не могла. Заметим, что Сан-Стефанский договор включал все требования, какие русские сочли нужным предъявить. Позднее, чувствуя за спиной поддержку других держав, турки, разумеется, сумели выговорить смягчение условий.
Однако поражает и даже, осмелимся сказать, разочаровывает бессребреничество нашей внешней политики. Даже в случае полной реализации Сан-Стефанского договора за кадром оставалась выгода самой России. Мы видим трогательную, без иронии, заботу о нуждах христианских народов Османской империи. Следует, правда, держать в голове, что большая Болгария так или иначе предполагалась как союзник (младший союзник) России, но в конечном счете, именно она выигрывала от русских требований.
В том же, что касается непосредственных интересов собственно России, требования оказались минимальными. В конце концов, нельзя же всерьез утверждать, что реки крови под Плевной, Шипкой и Софией лились только ради Ардагана и Бессарабии! Конечной целью русской внешней политики были Босфор и Дарданеллы. И в момент, когда цель, к которой шли, без преувеличения, столетиями, была так близко, не хватило решимости и здорового эгоизма, чтобы хотя бы озвучить требования о гарантии русских интересов на Средиземном море. Первая ошибка была, пожалуй, сделана, когда русские отказались от взятия Константинополя. Реальной возможности повлиять на происходящее не имел даже британский флот. А торговаться об условиях мира из Сан-Стефано не то же, что разговаривать о них, подняв триколор над Айя-Софией. Однако за главный приз для себя русские даже не стали бороться. С прагматической точки зрения, Балканы, Карс, Ардаган, Бессарабия, Добруджа могли расцениваться только как разменная монета для разрешения главного вопроса — о проливах. Россия сделала выбор в пользу моральных соображений, и добилась преимуществ для союзников. Решить вопрос проливов не попытались. А желание приблизиться к решению этой проблемы хотя бы через союзную Болгарию не оправдались ввиду сильного урезания последней, и интересы союзников России удалось реализовать также не до конца.
Австро-Венгрия получила право оккупации Боснии и Герцеговины. Это приобретение таило больше проблем, чем выгод, но в Вене этого знать пока не могли. Греция позднее получила значительные приращения за счет Фессалии и Эпира. Как видим, из Берлинской конференции кое-кто извлек выгоду, даже не участвуя в войне. Правда, эти приобретения куда меньше, чем те, на которые рассчитывал Франц-Иосиф во время переговоров с русскими. Нежелание пойти на компромисс в итоге ограничило выигрыш и Вены, и Петербурга — в пользу Лондона. И, увы, здесь нашей дипломатии не хватило ни крепости нервов, ни заботы о собственной пользе.
Между тем даже усеченная победа означала серьезную неудачу Порты и крупный успех России. Для нашей страны конгломерат православных и большей частью славянских государств на Балканах в любом случае был выгоднее, чем монолитная и априори враждебная Османская империя. Ну а могуществу турок на Балканах пришел конец.
Судьба участников балканской драмы сложилась очень по-разному. Император Александр II несколько лет спустя пал жертвой террористического акта революционеров-бомбистов. Его противник, султан Абдул-Хамид II прожил куда дольшую, но едва ли счастливую жизнь: ему предстояло руководить Османской империей, теряющей территории, слабеющей, раздираемой внутренними противоречиями. В конце концов он был низложен, и остаток дней наблюдал агонию собственной державы. Он умер в 1918 году, незадолго до полного поражения своей страны в Первой мировой войне.
Судьба самого яркого из полководцев этой войны, Михаила Скобелева, оказалась не менее драматичной. Чрезвычайно популярный генерал после битвы на Балканах отметился успехами в Средней Азии, и воспринимался как фигура уже более значительная, чем просто хороший боевой генерал. Однако в 1882 году он внезапно скончался от остановки сердца в гостиничном номере, где проводил время с женщиной. Смерть на пике славы и амбиций вызвала много толков, включая даже предположения об отравлении. Однако стоит заметить, что проблемы с сердцем у Скобелева ранее отмечал его собственный врач. Военные лишения и лихой образ жизни в мирное время, откровенно говоря, способствовали смерти этого неукротимого полководца без всякого внешнего вмешательства. Как бы то ни было, Россия лишилась одного из самых ярких и неординарных военачальников своей эпохи.
Василия Верещагина, создавшего множество блестящих художественных полотен, посвященных походу на Балканы, догнала уже совсем другая война. В 1904 году он погиб на Дальнем Востоке во время войны с Японией, на борту броненосца «Петропавловск». С ним погиб адмирал Макаров, еще один герой Русско-Турецкой, командовавший небольшим кораблем в 1877/78.
Впрочем, многих ждала столь же славная, но менее драматичная судьба. Так, хирург Николай Склифософский приобрел всемирную славу, был всеми уважаем, и память о нем сохранилась до наших дней. Владимир Гиляровский, охотившийся на турецких часовых на Кавказе, стал знаменитым писателем и журналистом, прославленным краеведом Москвы. Гурко, Драгомиров, Столетов — всем им предстояла довольно благополучная жизнь и карьера; а Драгомиров стал одним из крупнейших военных деятелей и теоретиков России. В историю он вошел еще и своеобразным образом: на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» он изображен в виде казачьего атамана.
Когда смолкли пушки
В военном смысле война 1877/78 годов дала огромный материал для изучения. Русская армия продемонстрировала удивительный контраст боевых качеств. С одной стороны, развертывание армии, своевременное усиление войск на театре боевых действий подкреплениями — все эти мероприятия проводились на хорошем уровне. Командиры среднего звена действовали зачастую просто-таки блестяще. Гурко, Столетов, Скобелев, Лазарев, Тергукасов, Драгомиров действовали быстро, разумно, дерзко и, в конечном счете, эффективно. Боевые качества пехоты традиционно находились на высоком уровне и позволяли решаться на операции, которые с другими солдатами были бы чистой авантюрой — самый яркий пример здесь, конечно, прорыв через Балканы.