— Михаил Васильевич, ты пришли мне Алябьева Андрея Семеновича, да и сам приходи на вечерю, поговорим! А на завтра Совет обороны назначаю, — сказал я.
Алябьев стал товарищем Главы Военного Приказа по планированию. Ну не знал я, как еще назвать должность начальника Генерального штаба, но то, что таковой должен быть обязательно, понимал. У нас готовы планы войны со всеми соседями, при этом в планировании фиксируются и подразделения, которые задействуются, первый, второй эшелоны вторжения или обороны. Войска готовятся с некоторым уклоном на то, как будет действовать потенциальный противник. К примеру, выборгские и петербургские полки готовятся чуть ли не к окопной войне со шведами.
Ах да!
— Лука Мартынович, — я снова обратился к своему ответственному за экономическое развитие. — Как оправдал себя Петроград? Стоящее это дело, али как?
— Сложно еще сказать, государь. Дороги плохи, но на Котлине уже стоят наши корабли, лишь снедь и остальное сложно досылать туда, сие затруднительно, — докладывал мне Лука.
Может быть что-то у меня иррациональное? Любил я Петербург, город на Ниве. Вот Петроград появился, несколько не продумано. Можно без него справляться. Рига наша, как и острова у Рижского залива. И основные торговые операции идут, как раз по Риге, далее на Западную Двину, в русский Полоцк, Витебск. И дороги в той стороне относительно приличные и даже поляки разрешают проходить по своим участкам речных путей. И зачем мне Петроград? Постоянно затопляемый, город на болотах? А вот хочу!
На самом деле и вполне себе хватало рационализма. Мы прикрывали для шведов все проходы в глубь русских территорий. Так или иначе, но эскадру держать в Финском заливе нужно, как и иметь Петропавловскую крепость на Заячьем острове, да и укрепления на Котлине, которому, вероятно, не быть уже Кронштадтом. Мало того, военные верфи теперь постепенно, но неуклонно переносятся из Архангельска. Хотя и в этом городе остается строительство самых крупных кораблей. Еще не хватало, чтобы датчане могли полностью заблокировать наш флот в Балтийской луже, не пропуская корабли в океан. Так что в Архангельске строим океанский флот, а вот в Риге и на Котлине, более мелкие корабли.
— Бояре! — обратился я ко всем присутствующим. — Мы сегодня много говорили, но не может быть Совета без принятых и подписанных указов. И вот…
Я кивнул своему несменному секретарю Акинфию, а тот деловито и важно хлопнул в ладони. Сразу же в зал Императорского Совета зашли служащие Царского Приказа и разнесли всем собравшимся листы бумаги, где был записан и после компилирован Указ о запрете местничества.
— Ты решился, государь? — выкрикнул Михаил Борисович Шеин.
Как я и думал. Смоленский воевода все продолжает грудью стоять за местничество, будто самый знатный на Руси.
— Замест местничества вводится Указ о чинах, — сказал я и еще по два листа бумаги упали на стол рядом с каждым из присутствующих.
Это был мой вариант «Табели о рангах». Там прописывались все обращения, классы, соотношения военных и государевых чинов.
В это время в моем дворце-замке, прозванным незамысловато Димитровским, была поднята по тревоге рота государевой стражи. Пушкари из артиллерийского полка государевой стражи, расставили расчеты у пушек, Дмитрий Пожарский еще раньше дал указание московским полкам внутренней стражи быть на изготовке ко всему.
Полностью отменяя местничество, я не настолько рискую, потому к такому шагу подготовились. На малом Совете меня, Захария Ляпунова, Дмитрия Пожарского и Скопина-Шуйского было принято решение, что провести учение в Москве не помешает.
Не смотря на то, что русская знать пострадала просто катастрофически, потеряв в Смуте и при моем правлении больше половины от своих представителей, все равно остаются те, кто обижен, или считает, что должен занимать видные должности в моем правительстве.
Главным вдохновителем, радеющим за местничество оказался воевода Шеин. Кроме него, в участии в разного рода опасных беседах были замечены некоторые иные товарищи. Что обидно, так в этом списке есть и Семен Головин. Там же Прозоровские, которые обижены чинами. Возьмем во внимание, что самый знатный боярин Михаил Васильевич Скопин-Шуйский женат на родной сестре Головина Александре Васильевне, а еще, что не все Татевы, родственники Михаила, изведены, и тогда вырисовывается заговор и действующие лица при нем.
Я доверял Скопину-Шуйскому, без него сложно было бы проделать ту колоссальную работу, что случилась. Лучшего военачальника у меня нет, хотя тот же Ромодановский хорош, да и Хворостинин Юрий Дмитриевич сильно подтянулся в воинской науке, однако Скопин на голову выше их. Михаил Васильевич выказывает свою лояльность, причем показательно подчеркивает ее. Между тем, ситуация заставляет держать руку на пульсе.
— Государь, я с тобой! — решительно сказал Скопин-Шуйский.
— Я знаю это, мой друг, — ответил я главному русскому военачальнику, после окинул всех своим самым строгим взглядом и добавил. — Местнические книги палить не стану, но они будут отданы на хранение в Петропавловскую крепость на острове Котлин. Никто туда приближаться не может, иначе расценю, как измену.
— Против законов предков идешь, государь, — не унимался Шеин.
Арестовать бы его сейчас, но нет, нельзя. Нужен тот, кто выкажет негодование, несколько выпусти там напрямую, а не тайно. Моя власть крепка, но она не самодержавна в деспотическом понимании термина «самодержавие». Как это не прискорбно, но нужны чистки, кровь, чтобы я получил абсолютную власть, к которой не сильно и стремлюсь. Нужны прямые доказательства в измене, чтобы провести показательные судебные процессы. И, чувствую, они будут, но без доказательств, в преддверье войны, не стану Шеина дергать. У него были раньше возможности предать, но Михаил Борисович не сделал этого.
— Еще кто против? — просил я.
Молчание было мне ответом. То, что отмена местничества, наконец, произойдет, знали все. Последний местнический спор между Иваном Никифоровичем Чепчуговым и Федором Семеновичем Куракиным закончился убийством Куракина, как и резней некоторых дворовых людей этого, назначенного мной белгородским воеводой, человека. Вот тогда я и пригрозил всем, чтобы не смели местничать, а назначения будут не по знатности, а по заслугам. И большинство бояр меня поддержали.
— Так и я не против, государь-император, — почуяв, что я в шаге от того, чтобы обрушить свою опалу, Шейн сдал назад. — Токмо дозволил бы ты людям знатным брать чины быстрее остальных.
— А ты, Михаил Борисович, внимательно читай указ! — сказал я, показывая, что мой гнев уходит.
На самом деле, в указе я сам себе выставляю условия, по которым при назначении должен рассматривать прежде всего знатных людей, в соответствии с их имуществом и занимаемым должностям только ближайших родственников. В отмене местничества я оставлял себе пути отхода.
Сложный получился день, сумбурный. Говорили много, но не системно. Пока нечего и выносить на утверждение Земскому Собору, кроме как Указа о местничестве. А будут еще более сложные дни. Наступает время испытаний, экзамен, в ходе которого и обнаружится, насколько я смог подготовить Россию к вызовам и новому, самому решительному рывку в развитии.
Еще бы в семье все было хорошо, так Ксения… Да я и сам молодец, не устоял перед первой красоткой в империи, помял-таки Лукерью Караваджеву, музу первого русского живописца. И вот что противно — я не особо сожалению.
Глава 2
Москва 23 декабря 1617 года
Императорская чета, то есть я с женой и наследником, ехала к Патриаршим прудам. Анонсированное открытие первого русского художественно-исторического музея привлекало большое внимание в столице, и не приехать я не мог.
Газета «Московские ведомости» стала важной составляющей жизни русского человека, как минимум в европейской части страны. Вот там и была информационная накрутка события.
На самом деле, нужно было создать ажиотаж, иначе музей, этот мой каприз, будет лишь ненужной тратой немалых средств. Людям необходимо объяснить, что подобное важно, и что каждый уважающий себя человек просто обязан посетить музей. А ещё сам император спешит всё посмотреть первым. Значит нужно идти. И не важно, что вход стоит аж пять копеек, нельзя же оставаться тем из немногих, кто не посетит музей.
Так что, создавая свой Эрмитаж, ну, или Третьяковскую галерею, я не только надеялся на духовный, образовательный или просто эстетический эффект для москвичей и гостей столицы, но и на то, что проект станет вполне окупаемым. К примеру, основательное здание в классическом стиле, который сейчас есть только в России, с колоннами «а-ля Парфенон», обошлось в шестьсот тысяч рублей. И хотелось бы, может, и через пятьдесят лет, но окупить такие затраты.
Приблизительная проходимость в музее составит человек сто в час, больше просто впускать не будут, иначе любоваться экспонатами не представляется возможным, толкучка образуется. Следовательно, только за один час музей заработает до пяти рублей. Работать он будет одиннадцать часов. Получается, что на пике можно заработать пятьдесят пять рублей. Тут же ещё торговля сувенирами, к примеру, стеклянными скипетром и державой, или продажа православных крестов, естественно освящённых в Кафедральном Соборе Святой Софии, только в прошлом году достроенном. Будет и продажа якобы царской одежды, как и многие иные возможности для заработка. Так что в день заработать шестьдесят рублей, даже при чуть меньшей посещаемости, чем максимальная, можно. Получалось… в месяц до двух тысяч прибыли. Год — двадцать четыре тысячи. Так что за пятьдесят лет уже и прибыль основательная будет.
Да, напрямую быстро окупить строительство музея будет сложно. Однако, газеты читают и в других городах, даже заграницей. И, того и гляди, в Москву приедут в том числе, чтобы посмотреть самое грандиозное здание нерелигиозного предназначения, построенное молодым и творчески наглым архитектором Джованни Батиста, а также узреть то, что выставляется в музее.