Я могла только смотреть, медленно осознавая, что она говорит серьезно. Мои пальцы вцепились в ручки кресла, когда во мне глубоко запульсировала Первобытная сущность. По телу пробежала слабая дрожь, когда я уставилась на статую, но видела только смертных на воротах Оук-Эмблера и тех, кто находился под Редроком. Рядом со мной Малик вытянулся вперед, а Миллисента слегка повернулась. Пара, стоявшая перед статуей, нахмурилась, глядя вниз, где вибрировали только что упавшие лепестки ночных роз.
Это была я.
Мой гнев.
Я это делала.
На мгновение закрыв глаза, я обуздала свои эмоции, и это было очень похоже на все те времена, когда я надевала вуаль и представала перед герцогом Тирманом. Когда я должна была просто стоять и принимать все, что он скажет. Это также было похоже на отключение моих чувств к другим. Вместо этого я закрылась от своих эмоций. Только когда эфир в моей груди успокоился, я снова открыла глаза. Лепестки осели на пол.
— Умница, — прошептала Кровавая Королева, когда Малик расслабился. — Я вижу, ты научилась в какой-то степени контролировать эту силу.
Я заставила себя ослабить хватку на подлокотниках кресла.
— Это то, о чем ты хотела поговорить со мной? О том, как ты будешь убивать еще больше детей и невинных людей?
— Не я буду убивать этих смертных, — заявила она. — Это будут делать армии под твоим командованием. — Ее взгляд был напряженным. Я чувствовала, как он прослеживает каждый дюйм моего лица. — Или это просто сделаешь ты. Поэтому, если хочешь избежать этого, позаботься о том, чтобы твои армии отступили.
Я перевела взгляд в ее сторону.
— Теперь мы собираемся обсудить будущее королевств? Неужели ты думаешь, что я буду вести с тобой переговоры, если ты планируешь действовать именно так? — Эти слова вырвались из меня в спешке. — Я не отдам тебе Атлантию. Я не прикажу своим армиям отступить. И я не позволю тебе использовать невинных людей в качестве щита.
Ее внимание переключилось на принца.
— Малик, если ты не возражаешь, мне нужно поговорить с дочерью наедине.
— Конечно. — Малик поднялся, поклонился, когда его глаза ненадолго встретились с моими. Он спустился по коротким широким ступеням, проходя мимо Миллисенты, и сразу же был завален улыбающимися дамами и лордами.
— Они так очарованы им, — сказала Кровавая Королева. — Если бы он захотел, то отбил бы их тростью.
Прислужница отвела взгляд от Малика, ее внимание устремилось дальше по Большому залу.
— Знаешь ли ты, что помогло мне выжить? — спросила она через несколько мгновений. — Месть.
— Это… весьма банально, — заметила я.
Ее смех был мягким и коротким.
— Как бы то ни было, это правда. И я думаю, причина, по которой это стало таким клише, в том, что месть помогла многим остаться в живых в самые мрачные моменты их жизни. Моменты, которые длятся годами и десятилетиями. Я получу это.
— Подавляющее большинство атлантийцев не имеют никакого отношения к тому, что было сделано с тобой или твоим сыном, — сказала я ей. — И все же ты думаешь, что контроль над Атлантией каким-то образом даст тебе возможность отомстить. Это не так.
— Я… я должна признаться тебе кое в чем. — Кровавая Королева наклонила свое тело к моему. До меня донесся аромат роз. — У меня никогда не было намерения править Атлантией. Мне не нужно королевство. Я даже не хочу его. Я просто хочу увидеть, как оно сгорит. Конец. Я хочу видеть каждого атлантийца мертвым.
***
Кастил
Она умрет в твоих объятиях…
Слова Миллисенты постоянно крутились у меня в голове. Я не спал с тех пор, как она была здесь. Я не мог перестать думать о том, кем она была, чем поделилась. Я не мог отрицать, что она сестра Поппи. Они были слишком похожи. Черт, если бы их волосы были одного цвета, а у Миллисенты было меньше веснушек, их можно было бы принять за близняшек. А то, что она сказала о Поппи? То, что она сказала, что мне нужно сделать?
Я зарычал во все горло.
К черту.
Даже если бы Поппи была достаточно могущественной, чтобы посеять такой хаос, о котором предупреждала Миллисента, она никогда бы этого не сделала. В ней не было такого зла.
Может Миллисента и была сестрой Поппи, но я не доверял ей. И я не доверял ни единому слову из ее уст.
В коридоре послышались шаги, и я резко поднял голову. Вошел Золотой Мальчик. Один. У него не было с собой ни еды, ни воды.
— Какого черта тебе нужно? — прорычал я, мое горло пересохло.
— Хотел узнать, как у вас дела, Ваше Величество.
— Чушь.
Он улыбнулся, его краска на лице и одежда были такими чертовски золотыми, что он сиял, как лампочка.
— Ты снова начинаешь выглядеть… не очень хорошо.
Мне не нужно было, чтобы этот осел указывал на то, что я и так знал. Голод грыз мои внутренности, и я готов был поклясться, что видел пульс у него на шее.
Но Восставший просто стоял и смотрел.
— Если ты здесь не для того, чтобы рассказать мне о погоде, — пробурчал я, — можешь выметаться к чертовой матери.
Каллум хихикнул.
— Впечатляет.
— Я? — ухмыльнулся я. — Я знаю.
— Твое высокомерие, — сказал он, и низкий гул вырвался из моей груди, когда он шагнул вперед. Его улыбка расширилась. — Ты прикован к стене, голоден и грязен, не в состоянии сделать ничего, чтобы помочь своей любимой девушке, и все равно остаешься таким высокомерным.
Еще один рык когтями впился в мое горло.
— Она не нуждается в моей помощи.
— Думаю, нет. — Он коснулся своей груди. — Она заколола меня вчера. Моим собственным кинжалом.
Из меня вырвался грубый смех.
— Это моя девочка.
— Ты, должно быть, очень гордишься ею. — Он медленно опустился на колени. — Посмотрим, как это изменится.
— Это никогда не изменится, — поклялся я, моя челюсть кипела. — Несмотря ни на что.
Он изучал меня несколько мгновений.
— Любовь. Такая странная эмоция. Я видел, как она уничтожает самых могущественных существ, — сказал он. Слова Миллисенты снова зазвучали у меня в голове. — Я видел, как она придавала другим невероятную силу. Но за все те многие… многие годы, что я прожил, лишь однажды видел, как любовь останавливает смерть.
— Это так?
Каллум кивнул.
— Никтос и его Супруга.
Я уставился на него.
— Ты настолько стар?
— Я достаточно стар, чтобы помнить, как все было раньше. Достаточно стар, чтобы знать, когда любовь — это сила или слабость.
— Мне все равно.
— А зря. Потому что для тебя это слабость. — Эти бледные, немигающие глаза были чертовски тревожными. — Ты знаешь, почему?
Мои губы оттопырились.
— Держу пари, ты собираешься мне рассказать.
— Ты должен был питаться от нее, когда у тебя был шанс, — сказал он. — Ты будешь жалеть, что не сделал этого.
— Неверно. — Я никогда не пожалею о том, что не поставил под угрозу безопасность Поппи. Никогда.
— Это мы еще посмотрим. — Восставший долго смотрел на меня, а затем двинулся с места.
Он был быстр. Я отшатнулся назад при виде блеска стали. Отступать было некуда. Мои рефлексы были дерьмовыми.
Боль взорвалась в моей груди, огненной волной забрав с собой воздух в легких. Металлический привкус мгновенно заполнил мой рот. Я посмотрел вниз и увидел кинжал глубоко в центре моей груди и повсюду красное, стекающее по животу.
Я поднял голову и выругался:
— Промахнулся мимо сердца, тупица.
— Я знаю. — Восставший улыбнулся, выдергивая кинжал. Я зарычал. — Скажите мне, Ваше Величество. Что происходит с атлантийцем, когда в его жилах больше не течет кровь?
Рана словно горела, но внутри меня все было покрыто льдом. Мое сердце вяло забилось. Жажда крови. Полная и абсолютная. Вот что произошло.
— Я слышал, что это делает человека монстром, как Жаждущие. — Поднявшись, он поднес кинжал ко рту и провел языком по пропитанному кровью лезвию. — Удачи.
ГЛАВА 28
Поппи
Я хочу видеть каждого атлантийца мертвым.
Холодное чувство тревоги пробежало по моему позвоночнику, когда я встретилась взглядом с Кровавой Королевой.
— Даже Малика?
— Даже его. — Она потягивала свое шампанское. — Это не значит, что я увижу его смерть. Или твоего возлюбленного. Мне нужно, чтобы ты действовала вместе со мной. А не против меня. Убийство любого из них только помешает тому, чего я хочу. Он, — она направила свой бокал на скопление людей вокруг Малика, — и его брат переживут мой гнев. Я ничего не имею против вольвенов. Они тоже могут жить дальше, как им заблагорассудится, но остальные? Они умрут. Не потому, что я виню их за то, что было сделано со мной. Я знаю, что они не сыграли никакой роли в погребении Малека или смерти нашего сына. Я даже по-настоящему не виню Элоану.
— Правда? — с сомнением сказала я.
— Не пойми меня неправильно. Я ненавижу эту женщину и запланировала для нее нечто особенное, но она не та, кто позволил этому случиться. Я знаю, кто действительно несет ответственность.
— Кто это?
— Никтос.
Ошеломленная, я отпрянула назад.
— Ты… ты винишь Никтоса?
— А кого еще мне винить? Малеку нужны были испытания родственных сердец. Он позвал своего отца. Даже спящий Никтос услышал бы его. Он ответил, и он отказался, — сказала она мне, и еще одна волна неверия прошла через меня. — Из-за этого Малек вознес меня. И ты знаешь, что случилось потом. Я виню не только Элоану или Валина. Я виню Никтоса. Он мог бы предотвратить все это.
Никтос. Он действительно мог. Но то, что он не дал своему сыну что-то подобное после того, как увидел, что случилось, когда он отказал ему в этом раньше, и бог умер, не имело смысла.
— Почему он отказался?
— Я не знаю. — Она посмотрела вниз на свое кольцо с бриллиантом. — Если Малек и знал, он никогда не делился. Но сейчас неважно, почему, не так ли? — Кожа в уголках ее рта напряглась. — Никтос стал причиной этого.
Предотвратить случившееся и быть первопричиной — две совершенно разные вещи. Во всем, что делала Избет, она обвиняла других. Ее способность избегать ответственности была потрясающе впечатляющей.